Пуля на закуску - Дженнифер Рардин

Она не договорила и вышла из комнаты, сопровождаемая Бергманом.

— Хорошие люди, — сказала я, слыша, как закрываются двери за нашими консультантами.

Слишком хорошие, чтобы поганить их контактом с нами. Никаких больше заданий ни для одного из них хотя бы ближайшие полгода.

— Хорошие, — согласился Вайль. — И все же сила твоих эмоций сейчас была направлена не на них. Назвать эти эмоции положительными я бы также не мог.

Я сжала губы в ниточку. Может быть, если сжать еще сильнее, эти неприятные вопросы отпадут сами собой, и мы займемся намеченной ликвидацией. Или не отпадут…

— Я озадачен, — сказал Вайль с изгибом губ, который у него означал нахмуренность. — Я только что поднялся. Чем же я успел тебя так сильно расстроить?

— Ха. Ха. Ха. — Какой же у меня приятный смех. Когда я пьяная. В других случаях — кляп в рот. — Знаешь, я вот думаю об этой сегодняшней истории. И сама себя накручиваю, как всегда. Ты же меня знаешь.

— Знаю. — Он медленно подошел ко мне, будто боялся спугнуть резким движением. — У нас с тобой должно быть все хорошо. Я отменил свое соглашение с Зарсой. Я не стану пытаться увидеться с Баду и Ханци, пока не буду уверен, что наша встреча им не повредит. И все же я чувствую, что ты сейчас с радостью бы стукнула меня головой об стену, если бы тебе это сошло с рук. Почему так?

— Я… — У меня сел голос, я прочистила горло — там было сухо, будто я чаю не пила только что. — Может быть, сейчас не время? — Я похлопала по циферблату наручных часов. — В этом кафе нам надо быть через… — Я глянула на часы — блин! Еще целый час! Как я смогу оттягивать разговор столько времени?

А я и не буду.

Я села. На пол. Подняла глаза и смотрела на него, пока он не сел напротив. Я хотела снова напуститься на него за аферу с Зарсой, довести до него, что не люблю быть «другой женщиной». Но где-то в глубине души я сознавала, в чем реальная проблема, и когда я открыла рот, именно она и выскочила наружу:

— Тебе нужно похоронить твоих мальчиков.

Тут же зашевелились его силы. Как если бы я угрожала ему физически, он выставил паранормальные способности, как боксер выставляет кулаки.

— Что ты хочешь этим сказать? — Он откусывал каждое слово, будто это была моя голова. Глаза, которые были только что обычными для него карими, стали темнеть.

Передо мной возник призрак матери — не тот, который я видела в аду, а какой она была при жизни. Расставив пальцы в табачных пятнах, будто держа на них тарелку с куриными пупками, она проскрипела:

Видишь? Вот почему тебе надо научиться скрывать свои чувства. Не важно, насколько они тебя сводят сума, все равно от таких разговоров всегда хуже, и добром они не кончаются!

Будто не слыша ее, я поперла вперед:

— Ты никогда не скорбел всерьез. Ты рвал и метал, ты планировал и осуществлял окончательную месть. А потом, насколько я могу понять, ты перешел прямо к отрицанию факта, что никогда их больше не увидишь. Ты никогда не горевал, и уж точно никогда не смирился. Весь этот поиск — одна сплошная демонстрация, что ты и дальше собираешься отрицать смерть Баду и Ханци. Утрату их. И страшное ощущение от нее.

— Откуда тебе знать, что я делал и чего не делал? — сказал он с рычанием в голосе. — Тебя там не было. Ты не ходила со мной каждую ночь на могилу к ним.

— И что ты там делал? — спросила я вкрадчиво. — Ты говорил им о том, как тебе их не хватает? Или ты обещал отомстить за них?

Силы Вайля напряглись еще на одно деление. Я не думала, что он меня заморозит, но по выражению его глаз я поняла, что дальше на эту тему он ничего не захочет слушать. Я сказала только одно еще:

— Мне нужно, чтобы я могла на тебя положиться. В профессиональном смысле я знаю, что могу. Но если ты хочешь быть со мной… то для этого нужно быть со мной во всем.

— Это, значит, ультиматум? — выплюнул он, и глаза его засверкали красным. — Или забудь о встрече со своими мальчиками, или забудь о нас с тобой?

Я вздохнула.

— Лилиана хорошо тебя воспитала, я вижу? — В ответ на вытаращенные в изумлении глаза я пояснила: — Я не выдвигаю ультиматумов, Вайль. И не предлагаю тебе никаких «или — или». Ты сделаешь то, что сочтешь правильным. И я тоже. Вот почему нас называют взрослыми. И, честно говоря, я думаю, что тебе действительно следует искать встречи с душами, жившими когда-то в телах твоих сыновей. Когда-нибудь. Когда ты попрощаешься с Баду и Ханци. Когда ты поймешь, что мужчины, которых ты встретишь в Америке, — не те цыганские подростки, которых ты двести лет назад любил так, что словами не передать. Они будут взрослые. И вырастят их другие люди, не ты. Те, кого они будут называть отцами.

Вайль замотал головой — отчаянно.

— Нет, это не должно быть так!

— Почему?

— Потому что они — это все, что у меня есть!

— Нет, Вайль, — ответила я тихо, позволив себе пальцами коснуться его руки. По нему пробежала дрожь. По мне, честно говоря, тоже. Я со свистом вдохнула воздух, заставила себя сосредоточиться. — Они — это все, что у тебя было.

Его глаза не успели еще полностью позеленеть, как я подняла руки.

— Я вот что хочу сказать: твоя одержимость уже меня коснулась. То, что ты взял кровь у Зарсы, сделал с ней нечто столь интимное. И собирался сблизиться с ней еще больше. Ты прав, мне хочется по этому поводу завернуть тебя в резиновые ленты, сесть рядом и щелкать тебя каждый раз, как ты меня достанешь. Что в данной ситуации заняло бы всю ночь напролет.

Я думала, он будет раскаиваться, смущаться. Но, кажется, от моих слов он оживился. Голос его, обычно хриплый и низкий, обрел бархатистость:

— Жасмин, ты так ревнива?

— Не совсем, — ответила я задумчиво. — Но если бы ты принадлежал мне, и только мне, была бы ревнива.

Он понял именно то, что я хотела сказать, и медленно — ох как медленно! — погладил мне бедра снизу вверх.

— Скоро, — прошептал он.

Я покачала головой:

— Не раньше, чем ты будешь готов.

Он убрал руки. Мои бедра ощутили отсутствие его тяжелых, его жарких ладоней.

— Мальчики мои, — прошептал он.

— Я тоже их люблю, — сказала я ему, — потому что они твои. — И мелькнула неожиданная мысль: жаль, что не мои. Я бы с них шкуру спустила, но не позволила бы стать лоботрясами, укравшими телегу у крестьянина. И никогда бы они не попали в такое положение, чтобы тот же крестьянин их застрелил. — Но ты их слишком крепко держишь.

Он долго смотрел на свои ладони. Маска, обычно скрывающая все его чувства, вернулась на место.

— Мне нужно об этом подумать. Это не такая вещь, которую я могу вот так вот взять и сделать.