Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Нет.

— Тогда заткни фонтан. Это не шутки. Если ты не дурак, не суй свой длинный нос куда не надо. Тебя в эту драку не приглашают. Это касается только его. Вмешаешься — ему же будет хуже.

— Он верно говорит, Анджело. — Глядя на разъярившегося маленького узкоплечего итальянца, Пруит улыбнулся и почувствовал, как напряжение постепенно отпускает его.

— Я не привык спокойно смотреть, когда над человеком издеваются, — сказал Маджио.

— А ты привыкай, — посоветовал Вождь. — Ты молодой, тебе на это еще долго смотреть. Не понимаю, чего ты так уперся, — повернулся он к Пруиту, — сам же себя гробишь. Мое дело, сторона, тебе виднее. Просто обидно за тебя, вот и все.

— В свое время ты тоже отказался идти в команду Динамита.

— Мне было проще. У меня была крепкая поддержка в полку, и все обошлось. А у тебя не обойдется.

— Может быть. Посмотрим. Когда мне приказывают по службе, официально, я всегда все выполняю. Но, по-моему, начальство не имеет права распоряжаться моим свободным временем.

— Имеет оно право или нет — неважно. Важно, что оно им распоряжается. И еще вопрос, есть ли у солдата вообще свободное время. Еще неизвестно, имеет солдат право быть просто человеком или нет.

— Нынче вроде все идет к тому, что такого права нет.

— И не только у солдат, — вставил Маджио, и Пруит понял, что Анджело вспомнил склад «Гимбела».

— Верно, — согласился Вождь. — Ну и что дальше?

— А то, что, когда война, это понятно, — сказал Маджио. — На войне солдат себе не хозяин. Но ведь сейчас-то мирное время.

— Я в армии тринадцать лет, — сказал Вождь. — И все тринадцать лет как на войне. В армии всегда как на войне.

— Факт, — кивнул Пруит. — В любой армии так. Только никто меня не убедит, что боеготовность армии зависит от полковой команды боксеров и от того, буду я в ней выступать или нет.

— А ты спроси Динамита, — сказал Вождь. — И послушай, что он тебе на это ответит.

— Да уж. Динамит наплетет с три короба, — хмыкнул Маджио. — Его в Вест-Пойнте так напичкали пропагандой, что она у него изо всех дыр хлещет.

— Возможно, — сказал Вождь. — И все-таки он командир роты.

Во дворе горн повелительно протрубил сигнал построения, и Вождь Чоут поднялся с койки, вопросительно и бесстрастно глядя на Пруита.

— Ладно, — сказал он. — Ладно, еще свидимся.

— В гарнизонной тюряге, — улыбнулся Пруит и проводил взглядом могучую фигуру индейца, который неторопливой рысцой пробежал по проходу к своей койке надеть снаряжение. Пруит вспомнил, что не пристегнул ножны штыка, и продел крючок в широкую кожаную ленту пояса. — Хорошим подарочком меня встретили.

— Пошли их всех к черту! — отозвался Маджио. — Что они могут с тобой сделать? Ничего!

— Конечно. — Продев второй крючок, он тряхнул пояс, чтобы ножны болтались свободно, и продолжал наблюдать, как Вождь влезает в ремни полевого снаряжения: штык, повиснув на нем, превратился в зубочистку, ранец с облегченным походным комплектом выглядел на его спине спичечным коробком, массивная, тяжелая винтовка «Спрингфилд-03» в здоровенной лапище казалась игрушкой вроде тех, что фирма «Вулворт» выпускает для малышей.

— Хорош, — сказал Маджио. — Друг называется.

— Нет, он прав, — возразил Пруит. — Если мы с ним иногда вместе завтракали у Цоя, это еще не значит, что он мне чем-то обязан. Вождь отличный, порядочный мужик.

— Ну конечно. Пилат тоже был порядочный.

— Слушай, брось! Тебе это не понять. Говори лучше о том, что понимаешь.

— Ладно. — Анджело засунул пачку сигарет и спички в карманчик поясного ремня. — Это на потом, когда курить захочется. Черт, голова трещит. А Старк, скотина, сейчас дает храпака. Ну что, выходим?

Словно отвечая на его вопрос, горн во дворе снова протрубил построение, и раскатистый, зычный, как у простого солдата, голос штаб-сержанта Доума ворвался сквозь сетку в окна:

— Эй, там, наверху! Все строиться! Выходите! Хватит копаться. Рота уходит на ученья. Быстро!

— Отделение, за мной! — проревел Вождь Чоут. — Шапку в охапку, кругом-бегом! — Большой и грузный, он легко сбежал по лестнице, распевая на ходу сочным басом: «На-у-че-нье-строй-ся, дан-сигнал. А-и-ди-ты-на фиг, я-не-жрал. Я говорю: на-у-че-нье-строй-ся, дан-си-гнал, ко-ман-дир при-дет, бу-дет скан-дал».

— Еще и петь умеет, — проворчал Анджело.

Солдаты торопливо сновали по огромной комнате, хватали винтовки и выбегали на лестницу.

— Что ж, потопали. — Пруит вынул из пирамиды свою оттягивающую плечо ношу из дерева и стали.

С галереи четвертого этажа был виден весь двор, и можно было наблюдать за ритуалом построения на полевые занятия, первого построения после сезона дождей. Пруит остановился посмотреть. Анджело тоже остановился и ждал его, безразличный к открывшейся внизу картине.

А картина была хороша, настоящая картинка из солдатской жизни, отличная картинка — кто на весь тридцатник, тот понимает. Тонкие, с острыми полями оливковые полевые шляпы, голубые рабочие брюки и гимнастерки «хаки», словно вылинявшие светлые кожаные ремни и краги, заполняли собой четырехугольник двора, солдаты выбегали из казарм и строились по ротам, строились с той солдатской удалью, что выигрывает войны, с гордостью подумал он, любые войны; но все другие роты и даже команда горнистов казались ему теперь далекими и безликими, они были лишь фоном для нашей роты, роты, в которой каждое лицо было ему знакомо, и, несмотря на одинаковую солдатскую форму, он ни за что бы не спутал эти лица, более того, одинаковая форма только подчеркивала их несхожесть, и у каждого из них была своя отдельная орбита, и все они вращались вокруг общего центра, вокруг Солнца, вокруг капитана Хомса (нет, Хомс — остывшая звезда, тогда, может быть, наше солнце — Цербер?): астероиды, недостаточно крупные, чтобы иметь самостоятельную орбиту; слишком мелкие, чтобы попасть в разряд планет (это и Доум, и Чемп Уилсон, и Поп Карелсен, и Терп Торнхил, Джим О'Хэйер, Исаак Блум, Никколо Лива — хорошие имена, подумалось ему, настоящие, исконные американские имена, — и новенький Малло, будущий чемпион в наилегчайшем, и Айк Галович, хотя, может. Старый Айк — планета? Да нет, он, скорее, заурядная луна какой-нибудь десятой величины).

Глядя вниз сквозь москитную сетку, он увидел и узнал среди других лицо астероида по имени Ридел Трэдвелл. Ридел Трэдвелл, прозванный Толстяком, хотя он был не толще среднего циклопа, едва умел написать свое имя, но завоевал славу тем, что на всех учениях терпеливо пер на себе увесистую автоматическую винтовку Браунинга и никогда из нее не стрелял. Он увидел сверху Крэндела Родеса, прозванного Академиком, хотя вся его ученость сводилась к тому, что он то предлагал купить у него кольцо с настоящим бриллиантом, то пытался всучить какую-нибудь античную римскую монету (Клянусь, всамделишная! Только тебе, как другу!). Он узнал лицо Быка Нейра (он же Жеребец).

Все они — частицы единого целого, думал он, глядя вниз, частицы не менее важные, чем мелкие воспоминания, составляющие жизнь человека, они — твой народ, быть может, даже избранный тобой удел, эти элементы крошечной солнечной системы — роты, затерянной среди галактик-полков, образующих вселенную, имя которой Армия, те элементы, что придают смысл этой единственной известной тебе вселенной, думал он, единственной вселенной, которая тебе нужна, потому что пока только в ней ты сумел найти свое место. А теперь ты стремительно теряешь обретенное.

— Пошли, Анджело, — сказал он, глядя на группу сержантов, обступивших лысого широкоплечего Доума, который был выше даже Вождя Чоута. — Лучше не опаздывать.

— У тебя больной вид, старик, — заметил Анджело, когда они встали в строй.

— Ерунда. — Пруит искоса посмотрел на него из-под надвинутой на самые глаза полевой шляпы. — С перепою голова раскалывается, вот и все.

Голова тут ни при чем, подумал он, не ври, ты выходил на строевую и с большего перепоя — ничего с тобой не было. Четыре часа занятий на солнце, когда голова с похмелья гудит, как котел, — это солдату так же привычно, как на учебных стрельбах запивать каждый выстрел глотком виски из спрятанной за поясом бутылки или в учебном форсированном марше шагать, чувствуя в кармане брюк тяжесть флакона из-под зубного эликсира, полного сакэ. Солдатская служба и пьянка — одна плоть и кровь. Солдатская служба, а что это, в сущности, такое?

Самое странное, пожалуй, в том, что все, за что он в армии расплачивается такой дорогой ценой, не имеет ни малейшего отношения к солдатской службе. И это, должно быть, не случайно, сказал он себе. Потому что главное — реальность. Главное — отличить реальность от иллюзии. По-моему, ты зарапортовался, парень, хватит! Но он никак не мог избавиться от нового для него ощущения своей обособленности.

Компания сержантов во дворе разбрелась, великан Доум пошел в голову колонны, остальные поспешили к своим взводам. Встав перед фронтом колонны, Доум, всем своим видом молодцеватый солдат, молодцевато скомандовал: «На плечо!», и винтовки дружно и молодцевато взметнулись вверх, но даже теперь Пруит не освободился от мучительного ощущения обособленности, которое было хуже самого черного одиночества, от ощущения, что ему известно нечто такое, чего другие не знают.