Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

А затем Акробатка сделала нечто, глубоко меня тронувшее. Она наклонилась, обняла мартышку-джентльмена и поцеловала его в губы.

– Это была любовь, – медленно произнесла она. – Настоящая любовь. Между мной и им. – Она снова его поцеловала. – Ты это понимаешь? Ты можешь меня простить?

И тут необычайный покой, благополучие и благодать осенили меня. Они пришли из ниоткуда и до краев заполнили мое сердце.

– Тут нечего прощать, – ответил я.

И вдруг, словно из пустоты, возникла наряженная в меренгу фигура и схватила меня. Она прижала меня к своей роскошной груди, подобной тесту, и сжала так, что я еле мог вздохнуть.

Я задыхался от пивного угара в центре досуга. Мне не хватало свежего воздуха. Жар костра ударил в лицо, едва я шагнул за двери.

– Добро пожаловать! – раздался чей-то вопль. Как выяснилось, Гоуви, нагруженного поленьями. Вокруг нас летали искры; я безошибочно различил запах жженой шерсти.

– Эй, я по поводу обезьяны – ты купил ее у близнецов! – закричал я. – Я хочу ее вернуть! – Я сунул руку в карман и всучил Гоуви сотню евриков.

Гоуви выпрямился и заржал:

– Весьма заманчиво, приятель, – сказал он.

Доиграл хоуки-коуки, и из центра хлынула река народа, раскрасневшегося от алкоголя и веселья.

– Ну?

– Бери. – Он кивнул на костер. – Если сможешь ее оттуда вытащить, дружище.

Я посмотрел. И через дым и вихрящиеся хлопья пепла разглядел Гая Фокса на вершине костра – с щегольски загнутым вопросительным знаком хвоста. Башку обезьяны окружал нимб голубого пламени, а полотенце, висевшее на согнутой руке, превратилось в лоскут огня. Я застонал. И заорал на Гоуви:

– Господи боже! Ты не мог так поступить!

– Это еще почему? – прыснул тот. – Это всего лишь старая обезьяна, приятель. Горячая антикварная линия говорит – жутко древняя рухлядь. У него даже члена уже нет.

– Ты не мог его сжечь!

– Еще как мог, дружище, – ответил он. – Эй, какая муха тебя укусила? Возьми пивка и успокойся, братец. По-моему, чертовски оригинальная идея. Всякие старые тряпки и маски – полный отстой.

– Но это не просто обезьяна! – завопил я, наблюдая, как огненный нимб извивается вокруг обезьяньей башки. По моему лицу текла влага. Я вытер ее рукой и понял, что плачу. – Он… Он… Получеловек! Почти человек!

Гоуви все смеялся:

– Потому он у нас и Гай Фокс, приятель.

– Пойдем, – мягко сказал Норман, беря меня за локоть и уводя прочь. – Парни не плачут. – И вручил мне бумажную салфетку с Микки Маусом.

Мы с Фиалкой поцеловались.

– Храни вас Бог! – выдохнула Акробатка, обнимая рукой мартышку-джентльмена. – Нужно видеть любовь там, где можешь найти, и наслаждаться ею, пока можешь. Я так жила и не жалею.

– Разрешите представить мою мать? – спросил я у Фиалки. – Да… – Я не решался ее так назвать, но другого имени я не знал. – …Мама. Мама, это мисс Скрэби.

– Очень рада, – произнесла Акробатка.

– Счастлива познакомиться с вами, мадам, – отозвалась Фиалка, сделав милый реверанс.

– Я вижу, вы добрая молодая женщина, – продолжала моя мать. – Мой сын в надежных руках. Берегите его, мисс Скрэби. Я вижу: вы любите его, а он любит вас. – Мы с Фиалкой тайком переглянулись и залились глубоким румянцем. – А теперь я должна вас покинуть, – закончила она, подтягивая пачку и поправляя чулочки. – Я еще делаю скорпиона перед их полькой.

И она удалилась.

После короткого молчания, во время которого мы оба не знали, куда отвести взгляд, Фиалка прочистила горло.

– Они ищут тебя, – прошептала она. – У нас нет времени. Нужно бежать.

Я был озадачен:

– Кто ищет? Зачем?

Она не сразу ответила на мой вопрос. Вместо этого глянула мне в лицо и произнесла – медленно и осторожно:

– Мистер Фелпс, я… знаю… о вашем истинном происхождении.

О Боже. Сердце мое рухнуло на пол, внутри скрутилась Милдред.

– И? – Я дрожал. – Вы?…

– Конечно! – воскликнула она. – Я люблю вас еще больше!

Я распахнул объятия навстречу ее роскошным телесам и крепко прижал ее к себе – так, что на миг наши сердца забились как одно. Я заметил, что она плачет.

– Я тоже должна сделать признание, Тобиас, – шмыгнула носом Фиалка. И посмотрела мне в глаза: – Я… съела плоть вашего отца.

Я почувствовал, как бледнею, и тяжело сглотнул. А затем вспомнил. Скрэби упоминал что-то.

– Это была… Cuisine Zoologique?

– Да. Я не знала, Тобиас! – всхлипнула Фиалка. – Я понятия не имела, кто это!

– Не сомневаюсь, – успокоил ее я.

– Моя мать отравилась, – продолжала она. – И мы с отцом тоже чуть не умерли. Его мясо содержало…

– Праксин, – закончил я. – Да, знаю. Капканн вколол ему праксин, когда он и моя мать пытались бежать с «Ковчега».

– Вы сможете меня простить? – умоляюще спросила она, хватая меня за руки.

– Конечно! – заверил я, сжимая ее ладони. – Вы не виноваты! – Мы поцеловались. – Что бы я ни узнал в Лондоне, Фиалка, в душе я мужчина, – тихо молвил я. – Я родился полукровкой и этого не отрицаю. Честно говоря, после всего что я сегодня узнал, я даже горжусь моей уникальностью. Но, пусть и рожденного обезьяной, меня вырастили человеком, Фиалка, и больше всего на свете я хотел бы однажды тебе это доказать.

Фиалка покраснела и прошептала:

– Мой человек-обезьяна, Тобиас! Я люблю тебя, несмотря ни на что!

Снаружи рванула одинокая серебряная шутиха.

Взрыв музыки пробудил нас от последовавшего нежного забытья.

– Нужно идти, – бросила Фиалка, беспокойно оглядываясь.

– Почему?

– Мой отец, – бросила она.

– А что с ним?

– Он хочет сделать из тебя чучело, – мрачно отрезала она.

По мне прокатилась холодная волна тошноты. Какой же я глупец – я и не подозревал. Впрочем, я и возгордился: Пастор Фелпс всегда учил меня хорошо думать о людях. Все эти мерки – ну конечно!

Только у людей есть права.

– Быстро! – сказала Фиалка, высморкалась и со скрипом поднялась. – Нам нужно бежать отсюда!

Выглянув из-за двери дамской комнаты, мы увидели прелюбопытную процессию господ и дам, круживших по бальной зале вслед за Чарлзом Дарвином и доктором Айвенго Скрэби.

– Найдите это существо, Фелпса! – вопил Скрэби. – Схватите его, быстро! И скрутите!

– АААА! – хором орут близнецы. Последняя бутылка «Перье» выскальзывает из руки Оскара Джека и разбивается. Кричит Эбби. Роз и Бланш распростерлись на императорской кровати – четыре ноги задраны вверх.

Это взаправду!

– Тужьтесь!

– Я вижу макушки! – вопит Эбби. – Толкайте!

– AAA! – орет Роз.

– ООО! – воет Бланш.

– ИИИИИИ! – визжат близняшки вместе. И раз, два – вот они.

– Господи! – выдыхает Оскар Джек. Хоть он и тронут до слез наблюдаемым историческим событием – не чем иным, как возрождением Homo Britannicus, – все же ему хватает холодного профессионализма, чтобы проверить: запись идет на камеру. И в будущем ему, само собой, достанется премия Британской киноакадемии[142] за этот материал.

Но что происходит? Почему Роз и Бланш все еще орут?

– АААА!

Вопль такой громкий, что заглушает даже здоровый крик двух оставленных без внимания младенцев, вертящихся на кровати.

– Тужьтесь! – голосит Эбби.

Три! Нет! Боже! Четыре!

Две пары близнецов!

– Эй! – шепчет, еле дыша, Роз, глядя на извивающихся тварей. – Целый помет!

– Мы сделали это! – стонет Бланш, задыхаясь и смеясь одновременно.

Четверо взрослых вместе пялятся на четырех младенцев.

– Смотрите! – выдыхает Эбби. – Не может быть!

Они смотрят. У крошек семейные ступни – больше смахивающие на ладошки. Глубоко и близко посаженные глаза. Густой пушок рыжих волос.

Но – внизу – о БОЖЕ!

– Вы видите то же, что и я? – Эбби сглатывает. Они всматриваются. Переглядываются. И пялятся снова. Да. Видят.

– Несомненно, атавизм, – бормочет Оскар Джек.

Фиалка ринулась за колонну, таща меня к Акробатке, которая возникла из дамской комнаты, дабы вернуться к своим актерским обязанностям. Пока моя матушка взбиралась по туше слона и, разместившись на его еще дымящемся черепе, жонглировала персиками, нам с легкостью удалось улучить момент, незаметно вернуться в дамскую комнату и украсть мартышку-джентльмена. Призрачная фигура в юбках, материализовавшаяся подле Фиалки («Моя покойная матушка», – торопливо объяснила та), посоветовала нам сохранять спокойствие:

– Несите его открыто и дерзко, – посоветовала она, – и никто ничего не заметит. Он выглядит, как весьма волосатый гость с плохим вкусом, который слегка пообтрепался. – В чем-то она права. – Вперед, Толстушка, – скомандовала призрак, толкая Фиалку. – Шевелитесь.

Так что мы с Фиалкой взяли по волосатой руке и поволокли моего отца, все еще прибитого к деревянному постаменту, из дамской комнаты.

В бальной зале Акробатка по-прежнему целиком отдавалась представлению. С пронзительным кличем она пронеслась вприпрыжку по голове слона, совершила неожиданный кувырок и заплясала неистовую и опасную джигу, выстукивая ритм маленькими пуантами и с криком разбрасывая фонтаны клубники из корзины на головы честного сборища.