История куртизанок - Элизабет Эбботт

Через два месяца Клер поняла, что беременна. Шелли попытался договориться с Байроном о том, что он примет участие в заботе о ребенке, но поэт просто перестал разговаривать с Клер, и в конце концов она вернулась в Лондон. В январе, без какой бы то ни было материальной и моральной поддержки Байрона, она родила их дочь. «И это отродье мое?» – удивился Байрон17.

После рождения девочки Клер и Байрон будто решили померяться силой воли. Клер обожала малышку и хотела ее вырастить. Байрон же, обосновавшийся в Венеции, настаивал на том, чтобы девочку отослали к его сестре Августе. Когда Клер отказалась, поэт решил сам «избавиться от этого нового продукта». Придя в ужас при мысли о том, что Клер может внушить ребенку атеистические взгляды, он предложил передать дочку на воспитание в монастырь в Венеции, где та стала бы доброй католичкой, может быть, даже монахиней.

Клер поняла, насколько Байрона пугал ее атеизм, и нарушила свои принципы, крестив дочку. По настоянию поэта она даже переименовала ее в Аллегру, хотя в течение нескольких месяцев звала ее Альбой. К этому времени положение Клер существенно ухудшилось. Она не имела никаких средств на содержание ребенка, и ей пришлось полагаться только на помощь супругов Шелли. Но Мэри все время опасалась, что Клер попытается соблазнить Перси, который, в свою очередь, очень переживал по поводу слухов о том, что Аллегра – его дочь. Клер решила передать малышку Байрону на том условии, что он предоставит ей право навещать девочку.

Клер и чета Шелли привезли Аллегру в Италию, причем Клер надеялась, что ребенок сможет смягчить сердце Байрона и стать связующим звеном между родителями. Но Байрон отказался видеть Клер. Однако он предоставил приехавшим сельскую виллу, и Клер смогла провести с дочерью еще два месяца. После этого он разлучил Аллегру с матерью и отослал ее английскому консулу с женой, снимавшими временное жилье. Вместе с тем он дал понять Клер, что она никогда больше девочку не увидит.

В жизни Клер началась черная полоса. В течение двух лет она молила Байрона и юлила, желая получить разрешение на встречи с Аллегрой. Поэт был неумолим. Он обращался с Аллегрой как с одним из любимых домашних зверьков в странном зверинце, где растили питомцев, называл ее «мое отродье», хвалился ее байроновской красотой и с сожалением признавал, что девочка унаследовала его упрямство и своеволие. Потом он на какое-то время оставлял ее на попечении разных временных опекунов и собственной прислуги.

Клер в отчаянии обрушила на Байрона шквал писем с обвинениями. Он нарушил все данные ей обещания. Он лишил Аллегру матери. Он принудил ее обратить дочку в католичество, эту религию невежд. Кроме того, она подозревала, что Байрон не заботился о физическом развитии Аллегры. «Мне кажется, что мадам Клэр [так!] – сука проклятая», – жаловался Байрон другу18. На самом деле он чувствовал себя обиженным. Он предпринял несвойственные для него (и весьма благовидные, по его мнению) шаги, связанные с заботой о незаконнорожденной дочери, а ему за это отплатили такой черной неблагодарностью!

Кроме того, Байрон видел черты Клер в дочери, о которой писал, что она трудный и упрямый ребенок. Когда ей было четыре года, он передал ее в монастырь капуцинов Святого Иоанна, где его слава и двойная оплата убедили монахинь проигнорировать правило, запрещавшее брать на содержание детей до семи лет. Байрон объяснял свой поступок так: поскольку английское общество никогда ее не примет, он вырастит Аллегру как добрую католичку, получившую образование в монастыре, и она либо станет монахиней, либо удачно выйдет замуж в Италии. Вполне возможно, что ему просто хотелось избавиться от ее постоянной требовательности и назойливости.

После того как это случилось, Шелли посетил монастырь, где ему позволили встретиться с Аллегрой. Он нашел, что девочка подросла, стала изящнее и бледнее, возможно из-за недостаточного питания, но очень похорошела. Монахини, которых властная Аллегра первоначально приняла за служанок, хорошо к ней относились. Клер, которая в конце концов разлюбила Байрона, не удовлетворилась рассказом Шелли. Она стала готовить план похищения дочери с тем, чтобы потом где-то ее спрятать, но не успела привести его в исполнение – вскоре Аллегра заболела и умерла.

Клер отчаянно горевала, и печаль ее усугублялась сожалением о том, что она сама передала Аллегру Байрону. Он «бессмысленно, намеренно уморил мою Аллегру», писала она десятилетия спустя. И еще: «Если бы мне предложили все блага рая при условии того, что я делила бы их с ним, я бы от них отказалась»19.

Байрон тоже страдал – по-своему. Ужасная весть о смерти Аллегры заставила его «кровь стыть в жилах от скорби», сказал он другу. И добавил: «Возможно, это было самой сильной мукой, какую мне довелось испытать»20. Он также чувствовал некоторое раскаяние, но сохранял при этом самообладание и, в конце концов, легко себя простил. Клер не простила себя никогда.

Во время подготовки к похоронам Байрон согласился на три жалобные просьбы Клер: быть допущенной к гробу, получить изображение Аллегры и прядь ее волос. В остальном он оставался безжалостным. Поэт попросил свою тогдашнюю любовницу Терезу Гвиччиоли организовать доставку тела его дочери в Англию. Сам же заявил, что с него запросили завышенную плату за бальзамирование покойной Аллегры, гроб и услуги похоронного бюро, и отказался платить по счетам.

Позже, несмотря на просьбы нескольких друзей, действующих из лучших побуждений, и обещание, данное Мэри Шелли, Байрон отказал Клер в финансовой помощи. Бездетная, с опороченной репутацией, лишенная средств к существованию и хронически больная, Клер смирилась с мыслью о том, что настало время ей самой зарабатывать на жизнь в качестве гувернантки. Раньше она иногда называла представительниц этой профессии «живые мертвецы».

Следующую половину столетия Клер провела, работая гувернанткой или компаньонкой в Вене, России, Париже и Лондоне. Часто она бывала одинока и подавлена, боялась, что ее погубят лихорадки и болезни, истощавшие ее силы с самого детства. Хоть Клер считала работу гувернантки мукой и каторгой, она не решалась просить выходные или отпуска, опасаясь, что ей откажут от места и она будет голодать. И тем не менее она гордилась своей работой, и когда ее подопечными оказывались трудные или даже злобные дети, она глубоко им сочувствовала и объясняла их наглость и агрессивное поведение ограничениями, установленными для них родителями, что лишало их возможности естественно выражать свою индивидуальность.

Клер постоянно тревожила одна и та же мысль: если ее работодатель узнает, что у нее был рожденный вне брака ребенок, он откажется от ее услуг. Так однажды случилось, когда согласившаяся нанять ее семья взяла свое предложение обратно после того, как выяснилось, что Клер – свободомыслящая атеистка. «Я чувствую тайное смятение, которое пожирает меня тем сильнее, чем сильнее на меня пытаются давить», – признавалась она подруге в 1826 г.21