«Белое дело». Генерал Корнилов - Генрих Зиновьевич Иоффе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всадники роптали, открыто выражали недовольство, говорили, что идти дальше бесполезно, так как «вся Россия — большевик». Корнилов, больной, с распухшим глазом, выстроил остатки полка на лесной поляне и выступил с нервной речью, предложив, перед тем как сдаться противнику, расстрелять его здесь, в глухом лесу. Но и это, по-видимому, не произвело нужного эффекта. Положение спас все тот же ротмистр Натансон. Встав на седло своего коня, он неожиданно отдал команду: «2-й эскадрон, садись!» За 2-м эскадроном пошли и остальные, всего примерно 120–125 всадников.
Но после этого случая у Корнилова, по-видимому, все больше крепло убеждение, что полк уже ненадежен. На первой же стоянке, собрав офицеров, он прямо сказал об этом. Никто не возражал. Решено было разделиться на две части. Большая должна была изменить маршрут и идти на Трубчевск и Киев; маленькая труппа, состоящая из самых надежных всадников и офицеров, — двигаться дальше, на юго-восток. При Корнплове остались 11 офицеров и 32 всадника. Но идти и с этой группой оказалось опасным. В селе Погар Корнилов решил отделиться от нее. Хозяин дома, в котором он остановился, взялся достать сани и верного кучера. 1 декабря Корнилов в сопровождении ротмистра Толстова и двух всадников выехал верхом из Погар. Они проскакали несколько верст до условленного места, где их уже ждали. Корнилов переоделся в крестьянский полушубок, нахлобучил на глаза меховую шапку, сел в сани. Попрощались. Толстов и всадники поскакали обратно. Путь Корнилова лежал теперь на станцию Холмечи, где он должен был сесть на поезд.
6 декабря маленький, обросший бородой старик в потертом полушубке и подшитых валенках сошел на станции Новочеркасск. На Барочной улице, куда он сразу направился, в доме, где раньше помещался лазарет, а теперь шло формирование добровольцев, его уже ждали. Он предъявил паспорт на имя беженца из Румынии Лариопа Иванова. Это был Корнилов.
Ну, а Текинский полк, вернее, его остатки, брошенные Корниловым? Обе части полка соединились в Погаре, простояли здесь две недели, затем перебрались в Новгород-Северский. Лишь часть их дошла до Киева, где скоро была расформирована, другая часть оказалась пленена, арестована и отправлена в Брянск. Полк фактически перестал существовать. Только единицы служили впоследствии в Добровольческой армии.
Деникин за неудачу похода винил командира полка Н. Кюгельхена, который якобы вел его «неискусно и нерасчетливо». Но многие участники похода — мемуаристы утверждают, что полк вел не его номинальный командир, а лично генерал Корнилов.
* * *
Калединский Дон и вообще юг представлялись «быховским» генералам и офицерам «землей обетованной», Вандеей в борьбе с большевизмом, а затем и с Германией до полной победы. В Быхове казалось, что из Новочеркасска наверняка откроется заманчивая картина золотящихся московских соборов или стройные ряды дворцов на невском берегу. Для таких надежд имелись немалые основания. Была вера в казачество, в его, казалось, крепкие консервативные традиции, в его острую неприязнь к революции, угрожавшей вековым казачьим привилегиям. Существовала надежда, что «алексеевская организация», опиравшаяся на поддержку московских и петроградских «общественных деятелей», сумеет стянуть на Дон достаточное количество офицеров и юнкеров, которые и станут ядром новой армии. Имелась, наконец, уверенность в том, что антантовские союзники поддержат деньгами, а затем и военными материалами Каледина и добровольцев.
Все поначалу шло как нельзя лучше. Как только в Новочеркасск — калединскую столицу — пришли первые сообщения о победе Октябрьского вооруженного восстания, атаман А. Каледин тут же начал вводить на территории Области войска Донского военное положение. В Петроград он сообщил, что готов оказать Временному правительству поддержку, а пока всю власть на Дону берет на себя возглавляемое им «войсковое правительство», опирающееся на выборный «войсковой круг». Заявление о готовности защищать Временное правительство было, по-видимому, сделано в спешке и неразберихе. Из Совета «Союза казачьих войск», находившегося в Петрограде, Каледину разъяснили: «Пусть казачество не связывает свою судьбу с этим проходимцем (речь шла о Керенском. — Г. И.); в тылу он потерял всякое влияние. Взять его к себе, конечно, надо, но как наживу для известного сорта рыбы…» Керенский, однако, не пожелал стать «наживой», которую должны были «проглотить» казачьи верхи, связанные с Корниловым и корниловскими генералами. На Дон он не поехал. Бежав из Гатчины, предпочел скрыться под Новгородом. Не потянулись на Дон и остатки Временного правительства. Калединщина с самого начала стала магнитом для правого крыла антибольшевистских сил: монархистов, октябристов, кадетов…
Большевики Дона (Советская власть в Ростове-на-Дону установилась уже 28 октября), опираясь на казачью бедноту, рабочих, «иногородних», солдат, начали борьбу с калединщиной, предъявили Каледину ультиматум с требованием уйти от власти. В ответ Каледин начал военные действия. В тяжелых боях калединцы, поддержанные небольшим отрядом добровольцев, уже сколоченным генералом Алексеевым в Новочеркасске, 15 декабря овладели Ростовом. Каледипские части двинулись к северу, стремясь захватить Донецкий угольный бассейн. Однако донбасская Красная гвардия оказала им упорное сопротивление. Примерно к середине декабря они были остановлены на линии Мариуполь — Юзовка — Ясиноватая — Дебальцево — Каменская. Мятеж Каледина был локализован.
Началось некоторое охлаждение горячих «быховских» голов. Жизнь вносила свои прозаические коррективы.
Немалая часть казачьих верхов, «ожегшись» в боях с советскими войсками в Донбассе, стала склоняться к мысли о желательности прекращения «войны с Москвой» при условии некоего «сепаратного существования» Дона. С точки зрения этой заманчивой перспективы пребывание и расширяющееся формирование на Дону Добровольческой армии представлялись отнюдь не желательным моментом. С одной стороны, было ясно, что Москва не смирится с существованием контрреволюционного, калединско-корниловского гнезда на своих южных границах, с другой — великодержавный шовинизм бывших царских генералов был слишком очевиден, чтобы легко поверить в их заявления о поддержке казачьей автономии.
Конечно, Каледин, тесно связанный с корниловским генералитетом и всем сердцем сочувствовавший ему, делал все возможное, чтобы сгладить возникающие шероховатости, но избегать их становилось все труднее. Причина этого коренилась в явно непредвиденной глубине социального раскола в самой казачьей среде. Казаки-фронтовики, возвращавшиеся на Дон, навоевались досыта и теперь отнюдь не стремились рисковать своими головами за осуществление сомнительных планов бывших царских генералов. С трудом, с оглядкой, но они всё с большим пониманием относились к требованиям казачьей бедноты, крестьян и рабочих Донской области, шедших за большевиками.
Тихий Дон бурлил, и это явилось, пожалуй, одним из главных факторов, усиливавших сепаратистские настроения казачьих верхов: при столь неустойчивом политическом положении втянуться вместе с добровольцами в
