Дополнительное расследование (т.2) - Леонид Юрьевич Шувалов

возбужденные лица, смуглая кожа которых отливала каким-то серым, землистым глянцем. Я насчитал около сорока человек. Женщины держались отдельно, какой-то жалкой стайкой. Их было совсем мало — человек шесть, старых и согбенных, с лицами, напоминавшими печеную картошку.

Среди них выделялась маленькая Кыйдик, как выделяется свежее, тугое яблоко среди увядших плодов. Какая судьба ждет ее здесь? Ведь и эти иссохшие старухи, что припали к земле подле нее, тоже когда-то были юны и полны сил. Куда ушла их жизнь? Во имя чего держит это племя в подземелье рыжий гигант?

Между тем Зимагор, не поднимаясь со своего широкого ложа, заговорил, и наступила почтительная тишина. Только голос гиганта то гудел, то рокотал, подобно грохоту бубна, и эхо повторяло за моей спиной в зеве пещеры его слова.

Из его довольно сумбурной речи можно было понять, что скоро он даст этим людям новую жизнь, что он победит всех земных и небесных кинров, и тогда мужчины могут взять у других племен много мамок, и вся земля, все звери, птицы и рыбы будут принадлежать только им одним.

Потом он махнул рукой, и люди, поднявшись с колен, отошли в сторону и расселись на земле, образовав широкий круг.

Тотчас несколько человек возвратились в пещеру, вынесли оттуда объемистый котел с дымящимся коричневатым мясом. Куски были почти сырые, с них стекала жирная кровянистая юшка, затекая за рукава халатов. Ели торопливо, надрезая ножами кусочки мяса почти у самых губ.

Перед Зимагором поставили огромную, похожую на таз глиняную миску жареной нерпичьей печени.

По мере того, как пустел один котел, из пещеры выносили новый. И люди молча, будто делали что-то важное и священное, опустошали его, благоговейно посматривая на своего повелителя.

Этот праздник у них так и назывался — день совместной еды. Позже я узнал, что только по праздникам горные люди могли видеть своего повелителя. Считалось, что в иное время он бьется с многочисленными врагами и скоро уже победит их всех.

Пиршество продолжалось, а я все стоял у зева пещеры, чувствуя голод и стыд за свое бессилие перед могуществом рыжего гиганта.

Увидев меня, Зимагор призывно махнул рукой.

— Садись ешь, — указал он на место рядом с собой.

Головы аборигенов с любопытством повернулись в нашу сторону. Это было чем-то из ряда вон выходящим — есть вместе с Великим Курном, ибо даже Умрун сидел у общего котла. Что мне оставалось делать? Я покорно взял кусок печени. Блюдо было на редкость вкусным. Чувствовалось, что в него положены какие-то приправы. Вероятно, Зимагор имел немалый запас продуктов, которые простым смертным употреблять не полагалось.

После печени подали ароматный мясной бульон и наконец что-то вроде брусничного компота.

Потом Зимагор подал какой-то знак не спускавшему с него глаз Умруну. Тот извлек из-под халата кожаный мешочек и подал его Лауласу. Старик, приняв мешочек, поклонился Зимагору. Развязав шнурок, он понюхал содержимое и направился к женщинам.

Первая из них, вероятно самая старшая, приняла мешок, поклоном головы поблагодарила Лауласа и, взяв из него щепоть чего-то, снова возвратила мешок старику. «Табак!» — догадался я, увидев, как женщина вынула из-за пазухи длинную курительную трубку.

Старик подходил не к каждому. Видимо, и здесь существовала какая-то определенная табель о рангах.

Над поляной поплыли синие дымки от трубок, которые мужчины и женщины передавали друг другу торжественно и бережно, будто великую драгоценность.

Лаулас передал кисет Умруну, и тот, набив свою трубку, с поклоном положил его перед Зимагором.

— Кури, — кивнул мне Зимагор. — Умрун, дай ему свою трубку!

— Не курю, — ответил я гиганту, с омерзением глядя на желтые длинные зубы старика, сжимавшие черный мундштук.

— И напрасно, — прохрипел Зимагор. — Табак веселит душу не меньше, чем водка. Мои люди в этом знают толк.

Несколько человек из тех, что были моложе других, поднялись из общего круга и, подойдя к нам, пали на колени, склонив головы до земли. Они что-то быстро и просительно говорили, то приподнимая головы, то вновь припадая к земле.

— Ладно, я подумаю, — лениво процедил сквозь зубы рыжий гигант и раздраженно махнул рукой.

Мужчины торопливо отползли от каменного трона.

— Что они говорили? — спросил я, несколько осмелев и убедившись, что Зимагор не делает никаких попыток чем-либо унизить или оскорбить меня.

— Они просят, чтобы я отдал им в мамки внучку Лауласа. Старые мамки стали дряхлы и больны. Кыйдик уже пригодна для мужчин. Они, конечно, правы. — И, взглянув на меня своими маленькими заплывшими глазками, оскалился в циничной улыбке: — Хочешь быть первым?

Кровь бросилась мне в лицо.

— Сволочь! — хрипло сказал я, с ненавистью глядя в огромное косматое лицо.

В тот же миг я слетел с медвежьих шкур и нелепо растянулся на песке.

Занятые курением люди не могли слышать нашего разговора, однако сразу заметили, что Великий Курн за что-то прогневался на меня, и потому сразу несколько мужчин бросились ко мне, и, почувствовав первые удары, я услышал отчаянный крик внучки Лауласа:

— Се-е-е-е-вгун!..

— Не трогать его! — рявкнул Зимагор, и мужчины шарахнулись в разные стороны.

Он смотрел на меня сверху, огромный и страшный, как циклоп, и сказал безо всякого раздражения:

— Что игумену дозволено, то братии зась.

Между тем молодые мужчины вновь подползли к каменному трону, очевидно для того, чтобы повторить свою просьбу о Кыйдик. Я с ужасом ждал ответа Зимагора, краем глаза поглядывая на девушку. Мне думалось, что она вот-вот расплачется и кинется к своему повелителю просить пощады. Однако девушка сидела в кругу женщин, не проявляя никакого беспокойства, и, казалось, с одобрением ждала приговора, который вот-вот слетит с уст рыжего гиганта.

Я с ненавистью глядел на согнутые спины просителей. Серые халаты из рыбьей кожи обтягивали их худые, костлявые спины, темные косы извивались между худыми лопатками.

— Надо, надо отдать! — поддержали просителей скрипучие голоса женщин.

И тогда поднялся Лаулас. Он шагнул к каменному трону и тоже пал на колени:

— Великий господин! — сказал он дрожащим голосом, протягивая худые скрюченные ладони. — Рано еще отдавать Кыйдик в мамки. Ей еще не исполнилось и трех рук. Не слушай просьбы этих людей. Горький дым помутил их головы и отнял разум. Посмотри вокруг — среди нас нет ни одного ребенка. Наш могучий род усыхает, как старое дерево. Кыйдик — наша последняя надежда. Надо еще подождать. От молодой икры не будет потомства — она годна только в пищу.

—