Пленник железной горы - Генри Олди

По-боотурски я думал. Как балбес, по выражению дяди Сарына.

Нюргун, причмокивая, сосал пострадавший палец. Защитник! Мало ли, что ему в башку взбредет? А у дяди Сарына семья: жена, дети. Слуги, хозяйство. Зашибет Нюргун кого-нибудь — объясняй потом, что он не нарочно. Ну да, не нарочно, а покойнику от этого легче? Нет, нельзя его к Сарыну. К нам, на Седьмое небо, тоже нельзя — это я давно понял. У родителей даже спрашивать не стал. Мама расплачется, отец промолчит. Ну, куда теперь? Алаата[49]! Строил планы, строил, ломал голову, и все, что настроил — прахом по̀ ветру.

Опекун, называется!

Умсур человеком перекинулась; Мюльдюн по пояс из облака высунулся. Я их и обрадовал:

— К Сарыну не едем!

— Почему? — удивился Мюльдюн.

— Куда его — к Сарыну?

— Угу.

— Что угу?!

— Никуда его к Сарыну.

Умсур молчала. Соглашалась.

— Отдельно жить будем, — видали бы вы, какой я стал решительный. А увидали бы, не поверили, и правильно. Я сам не верил. — Вдвоем. Юрту поставим. Мюльдюн, поможешь с юртой?

Как юрты ставят, я знал. Сам, правда, ни разу не ставил. Боюсь, Мюльдюн — тоже. Может, Умсур колдовством подсобит?

— Угу.

— Что угу?!

— Помогу. Есть тут одно место.

— Подходящее?

— Угу.

— Одежда теплая понадобится. Утварь всякая: котлы, горшки, миски…

— Привезем, — кивнула Умсур.

— Еда на первое время. Потом мы охотиться будем.

— Хорошо.

— Где твое место, Мюльдюн?

— Не мое, твое. Давай за нами.

Понял Нюргун наш разговор, не понял — уламывать его не пришлось. Едва я махнул ему рукой — вставай, мол! — как он с прежней резвостью побежал рядом с Мотыльком. Под ноги, правда, теперь смотрел так, что чуть дырки в тропе не провертел. Может, не все так плохо? Вот, учится потихоньку…

Редколесье сгустилось, превратилось в тайгу. Весело похрустывал наст под копытами Мотылька и пятками Нюргуна. В низине намело от души, схватилось коркой поверху. Нюргуну плевать, а мне сделалось зябко. В начале зимы всегда так, утешал я себя. Теплее от утешений не становилось. Пока мы еще доберемся, пока юрту поставим, огонь в очаге разведем… Может, лучше сразу костер разложить? Да побольше? А потом уже юрту ставить?

Мы перевалили через сопку, похожую на загривок вечно голодной нянюшки Бёгё-Люкэн, продрались сквозь колючую щетину сосен, и впереди открылся просторный алас, окруженный целым табунком сопок и гор повыше. Впрочем, до аласа мы не доехали. Сосны разбежались в стороны, открыв широченную поляну величиной с наше общинное поле.

— Приехали! — Мюльдюн выбрался из облака.

На поляне стоял дом. Юрта? Нет, самый настоящий дом! В точности такой, как у нас на Седьмом небе, или как у дяди Сарына. Ну, да вы, небось, помните:

Из цельного серебра,Полный всяческого добра,Сверкая кровлею золотой…

Возле дома нас поджидал здоровенный черный адьярай.

6

Мы пропадаем пропадом

— Мастер Кытай! Как я рад вас видеть!

Я полез к кузнецу обниматься, но вовремя спохватился:

— Да расширится ваша голова!

Мастер Кытай улыбался, блестел железными зубами. Было видно, что он подготовился к встрече: вон, даже ржавчину с зубов счистил. И приоделся: на волчью доху ужасающих размеров, небось, целая стая пошла. Соболья шапка о трех хвостах, сапоги из лосиной шкуры с меховыми отворотами. Знакомый фартук тоже никуда не делся: его Кытай Бахсы нацепил поверх дохи. Улыбался кузнец мне, а смотрел на Нюргуна. Ой, как же он смотрел! И облизывался длиннющим багровым языком — точь-в-точь как его доченька Куо-Куо!

Семейное это у них, что ли?

— Ваша работа?!

Дом сверкал на солнце. Дом подмигивал окнами, прозрачней горного хрусталя. Он только что дверь не спешил перед нами отворить: заходите, гости дорогие! Крыша, крыльцо, карнизы — снега нигде не было. От постройки тянуло ощутимым теплом. Дом будто испекли в земляной печи, или вытащили из пылающего горна.

— Чья же еще? Нравится?

— Очень! А кто здесь живет?

— Да ты и живешь, парень. С этим красавцем.

Умсур захохотала. Даже Мюльдюн — чудо из чудес! — ухмыльнулся. Мне хотелось их убить, а может, обнять и расплакаться.

— Умсур! Мюльдюн! Мастер Кытай!

— Ну? — в три глотки.

— А я, балбес, — юрта, котлы, припасы…

И тут меня аж пот прошиб:

— Алатан-улатан! Эй, Мюльдюн, что это?!

Перед нами ворочалось ездовое облако. Если не знать — и не скажешь, что неживое! Оно встряхнулось, как пес, выбравшийся из воды. Белые колючие брызги полетели во все стороны. Кажется, пес решил, что все еще мокрый: тряска и не думала прекращаться. Напротив, она усилилась. Облако скакало зайцем, подпрыгивало на локоть вверх, собиралось в плотный комок, падало, растекалось киселем по земле.

— Ой-бой! — кричало оно. — Ой-боой!

Голос у облака был девичий. Очень знакомый был голос.

— У-ю-юй! Аай-аайбын!

— Стоять! — рявкнул Мюльдюн.

— Я ничего не трогала! — откликнулось облако. — Оно само!

— Стоять!

— Я стою! Нет, я сижу!

— Да не ты, тупица! Стоять!

— Ыый-ыыйбын!

Облако угомонилось. Когда самый зоркий охотник не смог бы разглядеть в нем и намека на попрыгучесть, Мюльдюн с угрозой велел:

— Выходи!

— Не выйду!

— Выходи!

— А вот и выйду!

— Бегом!

— А вот и да! И только тронь меня! Только тронь!

В боку облака возникла прореха. Расширилась, открывая дорогу, и малышка Айталын стрелой вылетела наружу. Глаза ее сверкали, словно у боотура, рвущегося в бой. В правой руке моя младшая сестра держала увесистый дорожный мешок, а в левой — шишку пихты. В лоб, подумал я. Не знаю, кому, но точно в лоб. И еще это: «дурак!»

— Дурак!

Дураком оказался Мюльдюн, ему же досталась и шишка.

— Папа? — спросил я. — Мама?

— Сбежала? — Мюльдюн потер лоб. — Спряталась?

Клянусь, в первый миг я едва не поверил, что в облаке прячутся родители. Сейчас они выйдут, и вся семья будет в сборе. А что? А ничего. Первый миг прошел, прошел и второй, и стало ясно, что кроме малышки Айталын никого ждать не приходится. Папа на любимой веранде, мама на кухне; мы здесь.

— Да!

Айталын с вызовом подбоченилась:

— Сбежала! Спряталась!

— Из дому?

— Ага! И не твое дело!

Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:

— И не твое!

Ко мне:

— И не твое тоже!