Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

Так бегал коадъютор по Парижу, будучи твердо уверен, что и герцог д'Эльбеф, со своей стороны, не теряет врем;; напрасно. Возвратившись домой, он, изнеможенный, бросился на постель с твердым намерением с завтрашнего утра начать открыто действовать против д'Эльбефа. С этими мыслями Гонди начал было засыпать, как вдруг услышал стук в дверь и послал лакея узнать, в чем дело. Вдруг, без Доклада, в комнату поспешно вошел кавалер ла Шез, один из приверженцев герцога Лонгвиля.

— Скорее, милостивый государь, скорее! — восклицал он. — Вставайте! Принц Конти и герцог Лонгвиль находятся у заставы Сент-Оноре! Народ кричит, что они изменники и не хочет пускать их в Париж!

Коадъютор вскрикнул от радости и соскочил с постели — этого известия он уже три дня как ожидал с нетерпением. В одну минуту он оделся, крича закладывать карету, сел в нее вместе с ла Шезом и устремился к советнику Брусселю, которого взял с собой, а затем, предшествуемый скороходами с факелами в руках, прибыл к заставе Сент-Оноре, где действительно находились Конти и Лонгвиль, верхом уехавшие из Сен-Жермена. Тут коадъютор убедился в разумности мысли взять с собой Брусселя — народ так боялся принца Конде, что все, находившиеся с ним в какой-нибудь связи, возбуждали в высшей степени его недоверие, и лишь когда коадъютор и Бруссель не только взяли на себя ответственность, но уверили, что принц и герцог приехали защищать Париж, цепи, заграждавшие проезд, были сняты. Конти и Лонгвиль сели в карету коадъютора и все вместе, сопровождаемые радостными криками, поехали в отель Лонгвиль, куда прибыли на рассвете. Поручив герцогине поддерживать у вновь прибывших добрые намерения, коадъютор немедленно отправился к герцогу д’Эльбефу — недоверчивость, которую внушал принц Конти, казалось, налагала на него обязанность действовать таким образом. Коадъютор хотел предложить герцогу д’Эльбефу присоединиться к Конти и Лонгвилю, однако оказалось, что герцог уже уехал в парламент.

Теперь нельзя было терять времени, коадъютор и без того уже много его потерял, поэтому, вернувшись в карету, он велел как можно скорее ехать к дому Лонгвиля, чтобы тотчас заставить его и принца явиться в парламент. Однако Конти, чувствуя себя очень усталым, давно уже был в постели, а герцог Лонгвиль, который вообще не любил торопиться, отвечал, что время терпит. Отчаявшийся коадъютор сам стал будить принца, но напрасно, на того напал такой крепкий сон, что его не удавалось расшевелить. Коадъютор готов был сойти с ума, когда увидел, что люди, вокруг которых он так хлопотал и которые, наконец, после столь долгого ожидания прибыли в Париж, медлят явиться в парламент. Но тут герцогиня Лонгвиль вошла в комнату и объявила, что парламент закрыл свое заседание и что герцог д’Эльбеф пошел со своими сыновьями в Думу, чтобы принять присягу.

Казалось, случаи был потерян. Решили, что принц Конти явится в парламент на второе заседание, которое назначалось на 3 часа пополудни. Коадъютор поехал домой, пообещав потом заехать за принцем. Дома, не желая терять нескольких оставшихся часов, он разослал от себя людей и велел им кричать по городу: «Да здравствует принц Конти!»

Что касалось его самого, то он в этом не нуждался, имея расположение народа. Кроме того, коадъютор написал письма ко всем начальникам кварталов, извещая, что принц Конти в Париже и предлагая убеждать народ, что только этот принц заботится о его выгодах. В заключение он поручил своему секретарю Марильи, пописывавшему иногда стишки, сочинить куплеты на герцога д'Эльбефа и его сыновей. Коадъютор знал свою паству и был уверен, что смешное понравится парижанам. К часу коадъютор закончил свои хлопоты — надо было ехать за принцем Конти.

На сей раз принц был готов ехать. Он сел в карету коадъютора, сопровождаемую только свитой прелата, впрочем, большой и заметной издали. Они приехали в парламент раньше д’Эльбефа. При входе их со всех сторон раздались крики «Да здравствует коадъютор!», но крики «Да здравствует принц Конти!» были так редки, что принц видел — это кричат только расставленные коадъютором. Через несколько минут крики слились в общий, уже мало понятный, отмечая прибытие герцога д’Эльбефа, который среди радостного возбуждения пробирался к парламенту. Его сопровождала вся городская стража, с самого утра окружившая своего начальника.

Входя на лестницу, д’Эльбеф приказал страже стать у дверей большой залы. Коадъютор, опасавшийся, как бы д’Эльбеф не предпринял чего-нибудь против покровительствуемого им принца, приказал и своему конвою стать при дверях. Тогда Конти подошел к занявшим свои места членам парламента и довольно твердым голосом произнес:

— Милостивые государи! Узнав в Сен-Жермене о пагубных советах, внушаемых королеве, я в своем звании принца крови счел своей обязанностью воспротивиться им и приехал сюда предложить свои услуги.

Тут же выступил вперед д’Эльбеф.

— Милостивые государи! — начал он, а свою очередь придав своему голосу некоторую важность. — Я знаю, что обязан принцу Конти почтением и уважением, но мне кажется, что он приехал несколько поздно. Я сделал первый шаг, я первым представился вашему обществу и вы вручили мне генеральский жезл! Я его не выпущу из рук!

Парламент, не имея, как и народ, особого доверия к принцу Конти, загремел рукоплесканиями. Конти хотел было снова говорить, но шум и волнение помешали ему. Коадъютор, видя, что не время настаивать и дело может принять для принца худой оборот, отвел его назад, делая знак оставить поле сражения.

Д'Эльбеф, воспользовавшись победой, говорил, витийствовал, сулил золотые горы и добился того, что парламент издал постановление, запрещавшее королевским войскам приближаться к Парижу на 20 лье, д’Эльбеф вышел из парламента в сиянии триумфа. А Копти с трудом мог выбраться, так что коадъютору пришлось идти впереди, раздвигая толпу, которая была скорее враждебна, нежели дружелюбна. Казалось, дела шли совсем худо, но с коадъютором не так легко было справиться. Народная любовь, говорил он себе, издавна приобретенная и поддерживаемая, если она имела время укорениться, непременно заглушит эти слабые цветы народного расположения, что случайно иногда распускаются. И довольно спокойно ожидал результата мер, им принятых, впрочем, случай ему в том немало благоприятствовал.

Придя к герцогине Лонгвиль, коадъютор нашел у нее капитана Наваррского полка Кенсеро, который его ждал. Он был прислан г-жой Ледигьер и принес копию с письма д’Эльбефа аббату ла Ривьеру, написанного час спустя после прибытия в Париж принца Конти и герцога Лонгвиля. В существовавших обстоятельствах эта копия была для коадъютора настоящим сокровищем. Вот фраза из этого письма:

«Скажите королеве и государю, что этот дьявол коадъютор делает все здесь во вред правит с льстец и что дня через два я не буду иметь здесь никакой власти, но если они дадут мне средства, то я им докажу, что прибыл в Париж не с такими дурными намерениями, как они полагают».

Коадъютор дал время герцогине Лонгвиль и принцу Конти прочесть письмо и потом поспешно отправился показывать его всем, требуя от удостоившихся такой с его стороны доверенности не говорить об этом никому ни слова, но разрешая снимать копии. Таким образом, коадъютор мог быть уверен, что к вечеру весь Париж об этом узнает. Си возвратился домой около 10 часов и нашел у себя более 150 писем: от приходских священников и квартальных офицеров, действовавших на прихожан и свои команды. Расположение умов становилось для принца Конти более благоприятным. Оставалось сделать д'Эльбефа смешным в глазах народа и тогда он пропал. Это было делом Мариньи, которому было поручено сочинить триолет. Вот этот триолет:

Д’Эльбеф с своими сыновьями

Наделали у пас чудес;

Они от них в восторге сами,

Д'Эльбеф с своими сыновьями.

Потомство скажет вместе с нами;

Считая за рассказы грез

Д'Эльбеф с своими сыновьями

Наделали у нас чудес.

Это было то, что нужно. Распространив эти стихи по городу, коадъютор был уверен, что их дополнят, и не ошибся, как мы это увидим. Он велел сделать сотню копий, разбросать их по улицам и наклеить на перекрестках.

В это время стало известно, что королевские войска заняли Шарантон. Д'Эльбеф был так занят защитой себя самого, что и не думал о защите Парижа. Эта оплошность была для него весьма некстати тогда, когда по рукам ходили копии его письма к аббату Ривьеру. Легко можно догадаться, что коадъютор не преминул извлечь для себя пользу из этого обстоятельства, тихо всякому говоря, что ежели ищут доказательства согласия д’Эльбефа с двором, то оно налицо.

В полночь герцог Лонгвиль и маршал ла Мотт-Худанкур зашли за коадъютором и все трое отправились к герцогу Буйонскому, который еще ни в чем не принимал участия и был в постели по причине подагры. Поначалу герцог колебался, но когда коадъютор объяснил свой план, принял его сторону. В продолжение совещания все занятия на следующий день были распределены, и заговорщики разошлись по своим домам.