Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

Аббат ла Ривьер, который вполне изучил характер своего покровителя принца Орлеанского и знал, что от него нечего ожидать в то время, когда надо обнаружить некоторую энергию, сам сделался посредником примирения, заключенного перед праздником Рождества Христова.

Собран был Совет, на котором было решено, с чего начать. Конде доказал, что он действительно имеет влияние, ибо из всех мнений, поданных на Совете, его одержало верх. Мнение это было скорее мнением человека решительного, нежели государственного, и состояло в том, чтобы перевезти короля в Сен-Жермен, воспрепятствовать подвозу в Париж хлеба и заморить голодом столицу. Тогда парижане начнут негодовать на парламент, как на первопричину беспорядков, а парламент сочтет за счастье получить от двора прощение.

Быть может, кардинал в глубине души и не считал этот план наилучшим, но мысль о нем подал могущественнейший человек королевства, он понравился импульсивному характеру королевы и поэтому был принят. Условились хранить глубокое молчание — с герцога Орлеанского было взято обещание ничего не говорить ни жене, ни дочери, Конде дал слово не выдавать тайну ни матери, ни своему брату, принцу Конти, ни сестре, герцогине Лонгвиль. Время отъезда было назначено на ночь с 5 на 6 января.

Время, остававшееся до приведения плана принца Конде в действие, было употреблено на то, чтобы сосредоточить около Парижа войска численностью до 8000 человек. Передвижения войск очень обеспокоили жителей Парижа, и хотя никто не знал, в чем дело, на всех напал страх, какая-то безотчетная боязнь, что обыкновенно бывает накануне великих событий. Низшие слои народа не могли оставаться в своих жилищах и, шатаясь по улицам, спрашивали друг друга, нет ли каких новых известий, и все ожидали чего-нибудь неожиданного. Даже двор был в некоторой нерешительности и то давал приказания, то отменял их. Но, как мы знаем, никто не имел положительных сведений о решениях Совета, кроме королевы, герцога Орлеанского, принца Конде, кардинала Мазарини и маршала Граммона.

5 января прошло в еще большем беспокойстве, хотя ничего особенного в этот день не случилось. Вечером принцы и министры по обыкновению съехались к королеве, но оставались у нее недолго — маршал Граммон, имея обычай давать большой ужин накануне Крещения, пригласил всех придворных к себе. Королева, оставшись одна, отправилась в свой кабинет, где находились под присмотром г-жи де ла Тремуй король и его брат герцог Анжуйский.

Братья играли между собой; королева, взяв стул, села перед столом, облокотилась на него и стала на них смотреть. Вскоре вошла г-жа Моттвиль и встала позади стула королевы, которая, задав несколько вопросов, снова любовалась детьми. Г-жа де ла Тремуй знаком предложила г-же Моттвиль подойти и тихонько прошептала:

— Знаете ли, какие носятся слухи? Говорят, королева в эту ночь уезжает отсюда!

Моттвиль не поверила и пожала плечами, но как ни тихо говорила де ла Тремуй, королева, обратившись к ней, спросила, о чем речь. Тогда де ла Тремуй громко повторила сказанное г-же Моттвиль. Анна Австрийская расхохоталась.

— Преглупая, право, эта страна! — сказала она. — Не знают уже, что и выдумать! Объявляю, завтра я хочу провести день в Валь-де-Грасе.

Герцог Анжуйский, которого уносили в это время спать, услышал, что сказала королева и не хотел уйти до тех пор, пока мать не пообещала взять его туда вместе с собой. После того как герцога унесли, королева обратилась к оставшимся:

— Ну, младший мой сын отправился спать, теперь, чтобы развлечь короля, давайте, если угодно, вынимать из пирога боб. Позовите Брежи и велите подать пирог.

Желание королевы было исполнено, пирог принесен и г-жа Брежи разрезала пирог на шесть равных частей — для короля, королевы, г-жи де ла Тремуй, г-жи Моттвиль, для себя и последний во имя Пресвятой Богородицы.

Каждый скушал свою долю, не найдя искомого: понятно, что боб оказался в куске для Богородицы. Тогда король вынул из него боб и отдал матери, сделав ее таким образом «бобовой королевой», а она, возымев желание повеселиться, велела принести бутылку «Иппокраса». Дамы не замедлили налить себе по рюмке и сделав по несколько глотков упросили королеву попробовать приятного напитка, чтобы иметь удовольствие закричать: «Ура! Королева пьет!»

Затем заговорили об обеде, который через два дня должен был дать Вилькье, командир одного из гвардейских полков. Королева назвала фамилии тех дам, которым она позволяет быть на обеде, и присовокупила, что не мешало бы позвать и скрипачей принца Конде. Наконец, приказав позвать Лапорта, она велела ему увести короля и уложить его спать. Тогда г-жа де ла Тремуй первая стала смеяться над своей глупой мыслью, будто королева хочет уехать из Парижа.

Около 11 вечера, когда королеве надо было уже раздеваться, она велела позвать к себе Берингена, своего обер-шталмейстера, который не замедлил явиться. Королева отвела его в сторону и несколько минут шепотом разговаривала с ним, отдавая распоряжения насчет королевских карет. Опасаясь подозрений, она, возвратившись к дамам, сообщила им, что говорила с Берингеном относительно воспомоществования некоторым бедным. Дамы охотно поверили, ни в чем больше не сомневаясь. Потом королева разделась и ушла в спальню, а дамы, пожелав ей доброй ночи, собрались уходить и встретили в дверях Коммина и Вилькье, которые также ничего не знали.

По выходе дам из дворца, ворота Пале Рояля были заперты, а королева позвала к себе Бове и велела себя снова одеть. После этого Коммин и Вилькье, которым было велено ждать ее, вошли к ней в комнату и получили соответствующие указания. За ними вошел маршал Вильруа, который, как и другие, не был предуведомлен и которому только теперь королева объявила о своем намерении выехать из Парижа. Маршал занялся необходимыми для отъезда короля и королевы приготовлениями, приказав не будить последнего до 3 часов утра.

В 3 часа разбудили короля и его брата, наскоро одели и посадили в карету, которая уже стояла у ворот. Через несколько минут к ним присоединилась и королева в сопровождении г-жи Бове, г-д Коммина и Вилькье, спустившихся по маленькой тайной лестнице, что вела в сад из комнат ее величества. Кареты поехали и остановились в Куре, где был назначен сбор. Вскоре приехал герцог Орлеанский с супругой, за ним — принцесса, их дочь, за которой был послан Коммин; потом прибыли принцы Конде и Конти с принцессой. Герцогиня Лонгвиль отказалась ехать по причине беременности. В свою очередь, приехали девицы Манчини, родственницы Мазарини, за которыми к маркизе Сенессей, где они находились, был послан специальный курьер. Сам кардинал приехал последним — он играл в эту ночь в карты, и так как был страстным игроком и выигрывал, то его с большим трудом смогли уговорить оставить игру и ехать в Кур, где ждала королева.

Итак, в самое короткое время в Кур съехалось до 20 карет, вместивших по крайней мере 150 человек. Причина такого многочисленного съезда заключалась в том, что приятели тех, кто устремился из Парижа, будучи уведомлены, не захотели остаться в городе, где, как предполагали, произойдут большие беспорядки. Надо сказать, что все беглецы, за исключением посвященных в тайну, были объяты сильным страхом, они словно бежали из города, который неприятель собирается взять приступом.

Королева немало удивилась, когда увидела, что принцесса приехала без герцогини Лонгвиль, но поскольку не могла знать причину, ее в Париже удерживающую, то удовольствовалась извинением, которое принцесса сделала от ее имени. Затем, видя, что все особы королевского дома в сборе, королева отдала приказ об отъезде.

По приезде в Сен-Жермен началась неразбериха. В то время королевскую мебель постоянно перевозили из одного замка в другой, и Сен-Жермен, в котором двор никогда не жил зимой, был совершенно размеблирован. Боясь дать повод к подозрениям, кардинал не решился меблировать замок — туда были посланы лишь две кровати, из которых одну отдали королю, вторую — королеве; нашлись еще две походные кровати, их отдали герцогу Анжуйскому и герцогу Орлеанскому, герцогиня же Орлеанская и дочь легли спать на соломе. А поскольку оставалось снабдить постелями еще 150 человек, то в одну минуту, пишет г-жа Моттвиль, солома сделалась такой редкостью, что ее нельзя было достать ни за какие деньги.

К 5 часам утра известие о бегстве короля стало распространяться по Парижу и навело на всех большой страх, правда боялись, не зная чего. С 6 утра улицы уже были запружены народом, который волновался и кричал. Тогда все близкие ко двору собрались было бежать, но парижане предупреждали их желания, заперев городские ворота и протянув поперек улиц цепи. Канцлер Сегье сумел бежать, переодевшись в капуцина; г-жа Бриенн переоделась монахиней, г-н Бриенн и его брат — школярами с книгами под мышкой, а Бриенн-отец, который вместе со своим родственником аббатом Эскаладье хотел силой проложить себе дорогу, был вынужден стрелять из пистолета, причем аббат получил в бедро удар алебардой.