На изломе - Александр Афанасьев

Это теперь наша земля. Уходите, пока добром предлагаем… Ну?

…

Простой и короткий вопрос. Только ответа на него, такого же простого и короткого – нет.

Если бы пришли немцы или американцы – простой и короткий ответ был бы. Они все – с детства учились на примерах дедов. Погибаю, но не сдаюсь, Брестская крепость. И Афган… грязная и циничная война, в которой правды не было ни с одной стороны – показала, что несмотря ни на что – и внуки выросли достойные. Да, были дезертиры, были и самострельщики – так они и в ту войну были. Но были и примеры подлинного героизма, когда стояли насмерть, когда уходили на верную смерть, когда оставались на верную смерть прикрывать отход товарищей. Были и в девятнадцать лет – герои. Но точно так же – этих пацанов учили верить в дружбу, в братство народов. Некоторые были украинцами. И как стрелять в своих – они просто не представляли.

И не было на этой войне, которую им навязала жизнь – ни чести, ни достоинства, ни героизма. Грязь одна. И глубоко засевший в душе страх перед простыми словами – гражданская война. С которыми ассоциировались такие слова как тиф, интервенция, братоубийство…

Никто не знал, как, а главное – за что воевать в такой войне. Но украдкой переглядываясь, никто не мог произнести слово «отступление». Потому что все понимали – это будет предательство. И никто не хотел быть предателем – как в детских играх во дворе никто не хотел быть фашистом…

– Нас они не выпустят, – сказал сержант Аршава, – по дороге вырежут и оружие заберут, вот и всё…

Молчание. И все понимают его подтекст.

– В своих стрелять… – раздумчиво сказал рядовой Бука, который был с Волынщины. У него и кличка была такая же – Бука.

– Они в тебя стреляли – сказал Груздь – не задумываясь…

И снова – та, еще с Афгана навязшая в зубах дилемма. Почему в Афганистане солдаты афганской национальной армии умышленно стреляли выше голов моджахедов, чтобы не убивать своих – а душманы всегда стреляли точно в цель, и по своим, и по шурави? Почему те, для кого религия пролетарский интернационализм – видят по ту сторону прицела своего, а националисты – не видят? Почему так?

– Они нас все равно не выпустят, – сказал Пинчук, – отомстят. Они видели мою винтовку.

Связи нет. И раненые – на втором этаже. И в голове картинка с телевизора: Ош, Карабах, Абхазия, Таджикистан. Теперь тут, за окном – Карабах.

– Пацаны – просто сказал прапор – решение все равно принимать. У нас час. Может, немного больше. Патронов немного, почти нет патронов. Помочь нам вряд ли помогут. Уходим – или сражаемся.

Молчание. Только жужжит старый вентилятор, да стоят крутобокие, старые пожарки.

– Кто будет сражаться?

Рука. Еще одна. Еще.

Пока не подняли все…

…

Лучше всего – ситуация с патронами была у Пинчука – к трофейной винтовке у него было четыре полных магазина и один початой – тот, что в винтовке. Винтовка – имела такую же схему, как и АК, точь-в-точь. Только магазин от СВД и прицел – шестикратный, вместо четырехкратного. Прапор – поставил Пинчука на самое опасное направление – в пожарную башенку, откуда обзор был лучше всего.

Там – Борис Пинчук впервые увидел Львов.

До этого – он видел либо стены училища, либо – когда их везли на учения, на стрельбище или куда-то еще – только улицы, да стены зданий. Отсюда же – открывался отличный вид на Львов настоящий, на старый Львов. С его островерхими шпилями, крышами и башенками – отсюда был виден даже Святоюр146.

Город казался чужим… незнакомым. С такого ракурса он его никогда еще не видел.

Через прицел – он начал рассматривать улицу, для Львова широкую, обсаженную деревьями. Редкие, стоящие у обочины машины, какой-то давно не используемый киоск Соки-воды…

Ага!

В прицел – он увидел ЗИЛ, стоящих вокруг него людей с оружием – один в кузове говорил что-то, другие слушали. У того, что говорил – на животе висел автомат

Как у фашистов…

Пинчук навел угольник… а потом палец будто сам, не повинуясь команде, плавно и мягко дожал спуск. Винтовка грохнула, отдала в плечо – и оратор в кузове ЗИЛа сломался пополам и упал, а остальные – бросились искать укрытия.

Их тоже можно убивать…

Их тоже можно убивать – мелькнула мысль. Они никакие не неуязвимые, они тоже умирают. Надо просто нажать на спуск.

Загремела лестница внизу.

– Ты в кого стрелял? – появился прапор – ты охренел?

– Их тоже можно убивать.

– Что?

– Их тоже можно убивать

Прапор хотел что-то сказать… а потом махнул рукой и полез обратно вниз.

…

До ночи – бандиты предприняли попытку штурма: подогнали самосвал, подняли кузов до упора и поперли задом, используя кузов из закаленной стали как огромный щит. Но водитель – двигаясь задом с поднятым кузовом – не сумел сориентироваться, зацепил стоящий у тротуара фургончик, а потом и вовсе застрял. И еще двое – остались лежать на асфальте, причем одного – точно застрелил Борис.

…

Ближе к вечеру – наверх поднялся прапор. Было тесно, но кое-как они вдвоем поместились. Смотря на улицу, прапор сказал

– Освоился, вижу…

Борис ничего не ответил, потому что не знал, что

– Ночью они явно полезут на штурм. Я запретил стрелять до того, как пройдут линию машин на улице. До нее – все цели твои, понял?

– Есть…

Прапор странно хмыкнул

– Не учись убивать – вдруг сказал он – не надо. Понравилось, смотрю. Потом нормальной жизнью жить не сможешь.

– А они? – просто спросил Пинчук

– Они нелюди – строго сказал прапорщик – и свой путь в жизни выбрали. И в конце его одно из двух – тюрьма или могила. А ты – нормальным человеком из армии вернуться должен. Жениться, детишек завести, работать начать. Потому – не учись убивать. Не учись…

Москва, Россия. Резиденция президента РСФСР на площади Ногина. 07-08 июня 1992 года

Темнело…

Проходные заводов, фабрик и институтов – выплюнули на улицы изжеванную людскую массу, у подавляющего большинства которой было только два желания – купить что-то на ужин, желательно недорого, и добраться домой. Они ныряли в метро, давились в трамваях, троллейбусах и автобусах… серые, битые жизнью, безденежные. Злые.

Всего три года назад отметили тысячелетие крещения Руси… отметили, несмотря на то что это был церковный праздник… тысяча