Свободу медведям - Джон Ирвинг

Но если моя доза оказалась чрезмерной, то что говорить о той дозе, кторую всадили в бедного Зигги. Никто мне так и не подтвердил, слышал ли я «банг!», когда он ударился головой (он вырубился еще до того, как пчелы облепили его), — может, мне просто померещилось, будто он барахтался под прицепом после того, как опрокинул ульи.

Как гласит записная книжка:

«Бог знает. Или догадывается».

Но когда я приступил к чтению, могу заверить вас, что мне попадались такие места, от которых мне было гораздо больнее, чем от пчелиных укусов. К примеру, вот это:

«Сегодня я познакомился и купил мотоцикл вместе с Ганнесом Граффом. Он замечательный парень. Хотя и какой-то несобранный».

И, несмотря на множество лечебных ванн, могу сказать вам, что Ганнес Графф по-прежнему остается несобранным.

И еще заметки из записной книжки:

«Что сказал на суде Дража Михайлович: „Я хотел многого… Я многое начал… но порыв мирового ветра смял меня и мои дела“.»

Знаешь, Зигги, я с этим не согласен. Я не думаю, что это порыв мирового ветра смел тебя. Я не согласен также со многими другими спорными частями твоей истории и твоего плана, меня не убеждает логика твоих сопоставлений — остроумных или неожиданных, но не слишком ясных.

Не порыв мирового ветра смел тебя. Ты сам поднял ветер, который и смел тебя.

Несобранные части

Пчелы, поллиниферусы (опыляющие): живущие социумом, производящие мед (класса Apis и близких ему классов), разновидность Apis mellifera обитает в Европе; они вырабатывают мед и воск, а также производят опыление растений в значительной части мира.

Пчела состоит из нескольких частей.

Большинство из них, как я обнаружил, раздавлены и расчленены — Зигги сказал бы об этом так:

Кусочки пчел повсюду —В моих штанахИ в носках,И даже в трусахИ под мышками застряли.

Грудная часть — в спиральном переплете записной книжки Зигги; мохнатые задние лапки на полу — где, как я догадался, меня вытряхивали из одежды перед тем, как в первый раз погрузить в успокаивающий соляной раствор; усики, глаза и головы, отвратительные нижние части туловища и симпатичные крылышки — в бесчисленных складках и карманах безнадежно испорченной медом охотничьей куртки Зигги.

Я нашел и целую пчелу. Которую медленно утопил в ванне. Хотя, похоже, она и без этого была мертва.

Несколько дней Ганнес Графф отмачивал свои «несобранные части», и к нему никого не пускали. За мной ухаживала сама фрау Тратт.

«Какая ирония, — подумал я, — что эта старушенция, которая так оскорбилась пугающей наготой Зигги, теперь запросто обращается со мной».

Но тетушка Тратт сделала себе скидку на возраст.

— Должен же кто-то ухаживать за вами, — заявила она. — Вы ведь не можете позволить себе доктора? У вас и так скопился некий должок передо мной. К тому же я могла быть вашей бабушкой. Это всего лишь еще один голый зад, вот и все.

А я подумал: «Вряд ли ты могла видеть так уж много голых задов».

Но она приходила каждый день, с супом и губками; под ее присмотром моя повсеместная отечность потихоньку спадала.

— Им пришлась по вкусу ваша шея, — заметила она, старая бессердечная сука! Уклонилась от ответа на мой вопрос, что они сделали с Зигги. Как они собираются поступить с его телом.

Разумеется, мне не нужно было говорить, что он мертв. Мне о нем бесконечно напоминали принадлежавшие ему вещи. Его охотничья куртка, его трубки, его блокнот.

Фрау Тратт лишь официальным тоном осведомилась:

— Куда следует отправить его останки?

Но это еще до того, как я смог прочесть его записную книжку, чтобы иметь представление о его родственниках.

Позднее, когда я смог читать, мне представился усталый Ватцек-Траммер, утомленный похоронными обязанностями. Так или иначе, через его руки прошли два поколения покойников этой семьи — умерших непосредственно и абсолютно или считавшихся умершими.

Само собой разумеется, Зигги нужно было отправить в Капрун; но я не мог представить себе его там — обложенного цветами, покоящегося в одной комнате вместе с гоночным мотоциклом «Гран-при 1939».

— В любом случае вы счастливчик, — сказала фрау Тратт. — Подобного рода вещи стоят недешево, но Кефф сколачивает для него ящик.

— Кефф? — удивился я. — Почему Кефф?

— Откуда мне знать, — ответила фрау Тратт. — Это всего лишь ящик — совсем простой. Сами понимаете, задарма много не получишь.

«Уж точно не от тебя», — подумал я. А вслух спросил:

— А где Галлен?

— Какое вам дело, где она? — окрысилась фрау Тратт.

Но я не стал удовлетворять ее любопытство. Я сел на кровати, сгорбившись над своими полотенцами, подсыхающими после последней в этот день ванны, стараясь приготовиться к прикосновениям заскорузлых рук старухи Тратт, — натирая меня, она не обращала внимания на меня самого; и как замечательно пахло орехом колдовское снадобье.

Но Тратт повторила:

— Какое вам дело до того, где она? Вы имеете насчет ее какие-то планы?

Но я ответил:

— Мне просто интересно, где скрывается Галлен. Она ни разу не навестила меня.

— А она и не придет, — заявила добрая фрау Тратт, — пока вы не будете в состоянии носить хоть что-нибудь из одежды. — При этих словах она мазнула меня ледяной ореховой мазью, а когда я дернулся, выпрямляясь, надавила на мою шею другой рукой так, что моя голова оказалась меж колен. Она слегка пригнула мне плечи, растирая и похлопывая, попадая ведьминой мазью мне прямо в ухо. Ее голос доходил до меня словно из-под воды, с трудом пробиваясь ко мне, будто я был угрем, которого хотели извлечь из-под камня и зажарить на сковородке. — Надеюсь, на данный момент у вас нет никаких планов? — не унималась она.

— Никаких, — быстро кивнул я, осознавая, что это первая здравая мысль, пришедшая мне в голову после этих проклятых пчел. Вспоминая, разумеется, что однажды Зигги сказал о планах. Когда он объяснял, что нужно делать, чтобы не расстраивать их. «Никаких планов, Графф, — это во-первых. Никаких карт, дат прибытия в какой-либо пункт или дат возвращения». И тут меня разобрал смех, от которого все мое тело мелко затряслось, — и вправду, это было нелепо: отсутствие планов должно было стать основой нашего с ним путешествия. Но как при этом нелепо выглядел его безумный и тщательно разработанный план по освобождению зоопарка, вопреки всему, что он сам говорил.

— Я сделала вам больно, герр Тратт? — спросила фрау Тратт, которая, очевидно, ощутила мое дребезжание даже своим застывшим, бесчувственным мозгом.

Но я лишь громко рассмеялся.

— Никаких планов, фрау Тратт! — воскликнул я. — Никаких! И я не хочу их строить! К черту планы! К черту меня самого, — прокричал я ей, — если я вздумаю строить эти чертовы планы!

— Боже ты мой! — воскликнула несравненная старушенция Тратт. — Я лишь спросила, чтобы поддержать беседу.

— Лжете! — заорал я, и она попятилась от меня; волшебная ведьмина мазь сохла на ее руках с такой скоростью, что можно было видеть, как она исчезает прямо на глазах.

Где была Галлен

В конце концов, из-за моих ванн и постельного режима — после того, как я поправился настолько, чтобы носить нечто вроде набедренной повязки, и после того, как я, соответственно, оскорбил фрау Тратт, пытаясь добиться того, чтобы меня опекал кто-то другой, — за мной снова стала ухаживать Галлен.

Мне было позволено продемонстрировать ей мои пчелиные укусы в наименее интимных местах — все еще красные, несмотря на мое утомительное лечение. По той причине, как мне было сказано, что мои бедные антитела исчезли из крови на тридцать пятом или тридцать шестом укусе, практически оставив меня без всякого иммунитета.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Галлен.

— У меня очень низкий иммунитет, — ответил я ей, и мы несколько пространно поговорили о моих антителах.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила она.

— Я не строил никаких планов, — быстро сказал я, и она приблизилась к моей кровати, складывая и снова опуская руки, словно не зная, куда их деть. Слишком высокая и слишком запрятанная под этим нарядом маленькой девочки — с рюшами и складками, в застегнутой наглухо блузке с буфами на плечах и оборками по краю рукава. Уверен, выбор старушки Тратт. Так сказать, тщательно продуманная защита против меня. Чтоб ей сдохнуть! — Присядь, Галлен, — предложил я ей, подвигаясь и освобождая место.

— У тебя же почти нет иммунитета, — насмешливо напомнила мне она, словно умудренная опытом и годами чертовка — ее излюбленная маска под одеждой.

— А что ты делала? — спросил я ее.

— Думала, — ответила Галлен и подперла подбородок рукой. Как если бы с этой минуты начала думать, чтобы убедить меня.