Сон страсти - Александр Александрович Блок

и будет страх, будет ужас. На такого человека испуганно взглянут сверху нежные личики, милые лилии Ангелов. Пусть поскорее зажигает свою лампадку.

Так я женился.

Милый Борис Николаевич. <…> Не рассердитесь, что пишу Вам всегда меньше, чем Вы мне. Это – оттого, что я не понимаю своих слов, когда их много, лучше, когда мало. А Ваших слов люблю много. Напишите, когда лекции, вообще напишите, если некогда, не торопитесь. Целую Вас и крепко обнимаю, люблю.

Ал. Блок <…>

Белый – Блоку

<24 или 25 октября 1903. Москва>

Дорогой, горячо любимый Александр Александрович, спасибо за письмо. Пишу Вам не в ответ на него, а просто вне всего: мне хочется Вас уведомить, что я не стану Вам отвечать, пока не окончится во мне период внутренней опустошенности, когда хочется убежать в пустыню… там раздается убийственный голос: «пустыня растет: горе тому, в ком таятся пустыни»… (Ницше) И вот бежишь туда, где поет «умирающий лебедь Аполлона», вон там среди песчаного сумрака трепещут, колыхаясь, две алмазных волны – два белых крыла умирающего лебедя – лебедя Аполлона… Его сражают неугомонные повторения: «пустыня растет: горе тому, в ком таятся пустыни» – и прощальная песнь, лебединая!..

Возвращаясь из пустыни, я встречаю одни только маски. Я когда-то все думал, что знаю людей. Но когда обнаружилось, что то, что преображало черты, искажало, двигало чертами мне незнакомых знакомцев, – я сам, колеблемый и отраженный на поверхности хаоса.

Теперь я узнал, что у меня нет зрения. Я – слепой, разве слепые не должны остерегаться? Все подозрительно им. Вот и я чувствую себя таким брошенным среди толпы слепцом. Сколько отсюда недоразумений! Выпукло-стеклянный, незрячий взор, устремленный во тьму, может смотреть в упор на кого-нибудь. И не зная, что я – слеп, они (зрячие) обратятся ко мне с вопросом, почему я смотрю все на них в то время, когда я (они не узнают того) смотрю в вечную тьму. (Их поразит мой стеклянно-задумчивый взор… Они найдут еще нескромным, что я все смотрю на них)…

Поймите положение слепца, который сознал, что не видит. Он еще все в задумчивости. Он осваивается со своим положением. Потом он сам обратится к друзьям, когда переживет первые минуты одиночества. А теперь не требуйте, чтобы слепой Вам подробно писал! Эти слова – только уведомление, только просьба о молчании.

Горячо любящий Вас

Борис Бугаев

P. S. А Вы, Вы напишете мне, быть может?.. Вы не оставите меня?

А. Блоку

Суждено мне молчать.

Для чего говорить?..

Не забуду страдать,

Не устану любить.

Нас зовут

Без конца…

Нам пора…

Багряницу несут.

И четыре колючих венца.

Весь в огне

И любви

Мой предсмертный, блуждающий взор.

О, приблизься ко мне —

Распростертый, в крови

Я лежу у подножия гор.

Зашатался над пропастью я

И в долину упал, где поет ручеек.

Тяжкий камень, свистя,

Неожиданно сбил меня с ног —

Тяжкий камень, свистя,

Размозжил мне висок. —

– Среди ландышей я,

Зазиявший, кровавый цветок.

Суждено мне молчать…

Для чего говорить?

Не забуду страдать,

Не устану любить.

А. Белый

Блок – Белому

<8 или 9 ноября 1903. Петербург>

Милый, дорогой Борис Николаевич.

Благодарю Вас за «Симфонию». Прочитал и, больной от радости и печали, намарал т<ак> назыв<аемую> рецензию, которую, по справедливости, не хочет печатать «Новый Путь». Увы! Она еще более «непромокаема», чем первая. Посылаю. <…>

Стихов бы мне Ваших!

* * *

Крыльцо Ее, словно паперть.

Вхожу, – и стихает гроза.

На столе – узорная скатерть.

Притаились в углу образа.

На лице Ее – тихий румянец.

В очах Ее – утренний свет.

В душе – кружащийся танец,

Каких у нас в мире нет.

Я давно не встречаю румянца,

И заря моя мутно тиха.

А в каждом движении танца

Я вижу пламя греха.

Но таких, как Она, я не знаю

И не стану больше искать.

Я с Ней мою жизнь встречаю,

С Ней буду мою жизнь провожать…

* * *

Сижу за ширмой. У меня

Такие крохотные ножки…

Такие ручки у меня!

Такое темное окошко. —

Тепло и тёмно. Я гашу

Свечу, которую приносят,

Но благодарность приношу…

Меня давно развлечься просят, —

Но эти ручки… Я влюблен

В мою морщинистую кожу.

Могу увидеть сладкий сон, —

Но я себя не потревожу. —

Не потревожу забытья, —

Вот этих бликов на окошке…

И ручки скрещиваю я,

И также скрещиваю ножки.

Сижу за ширмой. Здесь тепло.

Здесь кто-то есть. Не надо свечки.

Глаза бездонны, как стекло.

На ручке сморщенной колечки.

Два стихотворения Андрею Белому

I

Я бежал и спотыкался.

Обливался кровью, бился

Об утесы, поднимался,

На бегу опять молился.

И внезапно повеяло холодом.

Впереди покраснела заря.

Кто-то звонким, взывающим молотом

Воздвигал столпы алтаря.

На черте горизонта пугающей,

Где скончалась внезапно земля,

Мне почудился ты, умирающий —

Истекающий кровью, как я.

Неужели и Ты отступаешь?

Неужели я стал одинок?

Или Ты, испытуя, мигаешь,

Будто в поле кровавый платок?

И я увидел его, несчастный…

Увидел красный платок полей…

Заря ли кинула клич свой красный?

Во мне ли грянула мысль о Ней?

О, я увидел! Ты – тот – несмелый,

Ему подобный, Ты – дух толпы…

Я думал в страхе – то брат мой Белый,

Но там воздвиглись Ее столпы —

Столпы, убегающие

Ее Алтаря,

Во мне воздвигающие

Все, что убила заря… —

То – заря бесконечного холода,

Что послала мне сладкий намек…

Что рассыпала красное золото,

Разостлала кровавый платок…