Гнев божий - Александр Афанасьев

Цифры потерь среди гражданского населения разнятся. Кому-то удалось уйти из города до того, как началось все это, плюс в городе жили не только азербайджанцы, но и армяне и жители других национальностей и все они, особенно армяне, покинули город до этого. Но факт остается фактом – семитысячный город к моменту его взятия полностью опустел. Живых там уже не было…

Так получилось, что Гагик Бабаян в этом не участвовал – но в Ходжалы был. Находясь в разведывательном поиске в новогодние дни, он простудился и простудился до воспаления легких, а еще он обморозил себе и руки и ноги. Его эвакуировали в Степанакерт, в госпиталь. Едва поправившись, он украл свою одежду и без разрешения врачей сбежал из госпиталя. Без денег, без еды – он пошел на дорогу для того, чтобы поймать попутную машину и доехать до расположения армии. Там отправят куда надо.

Уже темнело, шел снег – точнее, он то шел, то переставал идти, вся местность была устлана мокрой белой пеленой, а мокрый снег, как известно, в разы хуже сухого. Притопывая на месте, Гагик Бабаян уже пожалел, что сбежал из госпиталя, и уже намеревался отправиться обратно в лечебное учреждение – как вдруг заслышал надрывное, натужное бормотание двигателя и заметил свет фар, с трудом пробивающих сырую, мутную мглу. Решив в последний раз попытать счастья, он вышел к дороге – и ему улыбнулась удача, рядом остановился военный «уазик-буханка» без номеров, распространяя вокруг себя непередаваемый аромат коньячного спирта[94].

Резко хлопнула дверь. Гагик напружинился, готовый прыгнуть в темноту. Он знал, что у азеров есть разведгруппы из русских и даже армян, и их можно встретить на любой дороге этой непризнанной, воюющей уже в открытую республики.

– Армян? – Голос был гортанный, резкий, вроде свой.

– Армян.

– Фамилия?

– Бабаян.

– Куда надо?

– В армию. Я из госпиталя…

Гагик уже понял, что это свои. Кто-то из офицеров. Разведчики азеров уже открыли бы по нему огонь.

– Садись… Вон туда.

В машине было четверо офицеров в звании до подполковника включительно, и канистра, понятно с чем. Когда Гагик сел в машину – один из офицеров сзади, усатый, небритый, едущий на каких-то ящиках, уже прикладывался к этой канистре, кадык ходил ходуном на его заросшем черной, неопрятной щетиной горле. Гагик выглядел не лучше – но если бы знал, в машину не сел бы. Коньяком в машине пахло так, что хоть топор вешай, водитель тоже выглядел веселым, а карабахские дороги опасны, особенно ночью и в снег. Сам не заметишь, как слетишь и свернешь шею – а у этой компании окончить свои дни где-нибудь в ущелье шансы были весьма велики…

– Будешь? – Офицер простецки протянул ополовиненную канистру ему.

Гагик не отказался, принял канистру, судя по весу, уже ополовиненную (это десять литров на четверых, ни хрена себе!), хлебнул раз, потом еще раз – он замерз, и ему надо было согреться. Но напиваться тоже нельзя – если в дороге заглохнет мотор и все будут пьяными – утром будет пять трупов. Коньяк огненным шаром провалился в желудок, заслезились глаза. Потом Гагик отцепил пустую флягу, показал взглядом на нее офицеру.

– Можно?

Офицер махнул рукой:

– Лей, батоно, лей… Тут добра этого…

Не договорив фразу, он вдруг захрапел.

– Вот ведь грузин, в ж… резин… – сказал еще один офицер, сидевший у двери, тот выглядел потрезвее, придерживал автомат, – он как дырчик[95], на спирту работает.

– Не, грузин – в ж… дыра, – со смешком послышалось с переднего сиденья, – что спереди вливается, сзади выливается.

– Вай, Армен, я все слышу, – сообщил неизвестно как здесь оказавшийся грузинский офицер, не открывая глаз и, что самое удивительное, продолжая храпеть.

– Слышь, слышь. Вот приедем на место, там ты и не такое услышишь. Там тебе Асланян таких вставит – мигом протрезвеешь!

Гагик в этот момент закончил наполнять фляжку. Процесс этот был муторный, надо было лить тонкой струйкой и при этом каким-то образом умудряться попадать в неширокую горловину фляги, и это в движущейся машине.

– А куда едем? – спросил Гагик, которому от двух больших глотков коньяка на голодный желудок захорошело едва ли не больше, чем офицерам, которые явно ехали от стола.

– Военный тайна хочет знать! – сообщил тот же самый грузин.

– Да какой военный тайна… – сказал один из офицеров, судя по всему, более трезвый, чем другие, – тайна тоже. Ты откуда, парень?

– Из разведгруппы, – Гагик не стал уточнять.

– Дело хорошее. Гиви вон танкист, хотя танкист из него как… А мы артиллеристы. Мы в Ходжалы едем.

– А что там?

– Давно в больничке кантуешься? – спросил офицер.

– Да уж больше месяца.

– Э… брат, так ты ничего не знаешь. Ходжалы вчера взяли, сегодня зачистка идет. Нас туда вызвали, наверное, и твои там.

– Азэров там режут, да… – сообщил Гиви, свистя носом.

Никто особо внимания не обратил – пьяный он и есть пьяный.

Перед Ходжалы офицеры остановили машину. Долго блевали на обочину – перепились до такой степени, что один из офицеров, тот самый Гиви, оставил в салоне «АКС-74У». Он, оказывается, сидел на нем всю дорогу! Вот уж воистину – пьяному море по колено. Гагик мог срезать автоматной очередью всех четверых – но это явно были свои. И тем не менее ему было неприятно смотреть на этих явно тыловых «танкистов» и «артиллеристов».

Город Ходжалы уже отгорел, хотя было видно, что совсем недавно здесь был жестокий бой. Разрушенные обстрелом дома щерились оскалом выбитых окон, перекопанная, перепаханная снарядами, раскисшая дорога скользила под ногами.

В местной школе, где был временный штаб армянских сил самообороны, было шумно, весело, как всегда бывает после победы. Кто-то входил и выходил, шумели рации, подъезжали и отъезжали машины, на дверях стоял солдат в каске с азербайджанским флажком, с пулеметом ПК и еле стоящий на ногах. Документы он ни у кого не проверил…

Едва зайдя, в районе раздевалки, Гагик в калейдоскопе спешащих людей наткнулся на знакомое лицо.

– Товарищ капитан!

Капитан Мкртчян, который командовал группой, остановился, недоуменно посмотрел на худющего, косматого парня. Потом его лицо осветила улыбка узнавания, он и сам был небрит уже который день.

– Бабаян?

– Так точно. Прибыл для дальнейшей службы.

– Тебя чо там, не кормили в госпитале? Пойдем-ка…

Капитан завел Гагика в комнату, где когда-то учились дети. Теперь доска была сорвана и на ней, положенной в углу на пол, лежал чей-то спальник, вся мебель частично вынесена, частично свалена в угол, на полу – нанесенный сотнями грязных ботинок толстый слой жирной, липкой грязи. На стене – со старенького портрета с ужасом смотрели на это Владимир Ильич Ленин, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Капитан втянул воздух, потом протянул руку:

– Давай.

Гагик отстегнул флягу, протянул ее командиру. Тот взял, оценил на руке вес, приложился пару раз, солидно так. Вернул остатки Гагику.

– Живой?

– Нормально…

– Значит, группа сейчас в поле, но тебя добросят. Иди – спортзал там, вон туда идти. Поставят на довольствие, ствол выдадут. Скажи – от меня, там по тылу человек работает, в одной группе в институте учились. Спать хочешь?

– Да как…

– Тогда в бэтээре поспишь. Сходи в столовку, пожри – и через час у главного входа. Там бэтээр будет стоять, на нем доедем. И форму, форму смени, пусть Аслан новую выдаст, не жмотится.

– Есть…

Через час Гагик Бабаян, сытый, в новенькой форме, с новеньким «АК-74» (положение со снабжением медленно, но верно улучшалось) вышел к главному входу, где матерились по-русски и где попыхивал острым, бензиновым дымом старый семидесятый бэтээр. Все полезли на броню, Гагик протиснулся в десант, там лежали какие-то мешки. Уснул, еще когда не успели толком тронуться.

Они приехали, когда все уже было кончено – опоздали. Темнота, куски поля, выхватываемые светом мощных, электрических фонарей, и голоса в темноте. Свои, родные, армянские гортанные голоса…

А еще там пахло кровью. Гагик понял это, когда только вылез из бронетранспортера.

– Строиться! – крикнул кто-то.

Гагик не услышал команды. Забросив за спину автомат, он сошел с дороги и пошел в поле. Споткнулся обо что-то, включил фонарь – труп. Повел дальше лучом – еще один и еще. Трупов было столько, что их невозможно было и сосчитать.

И тогда боец армянской разведгруппы Гагик Бабаян сел прямо в снег у трупа, о который он споткнулся, и сказал:

– Прости, отец…

И заплакал.

И плакал до тех пор, пока к нему не подошел капитан Мкртчян. Постоял немного рядом, а потом жестко, как кнутом хлестнул – спросил:

– А ты думал – как?

Ретроспектива /продолжение/

06 марта 1990 года

Кабул, Демократическая Республика

Афганистан

Мятеж

Мятеж сторонников генерала Шах Наваза Таная начался примерно в один час тридцать минут по кабульскому времени. Но перед этим произошло несколько событий, о которых надо непременно сказать, чтобы лучше понимать сущность происходящего.