Маятник Фуко - Умберто Эко

— А каков главный тезис? Что Грааль — аллегория Святого Сердца или что Святое Сердце — аллегория Грааля?

— Улавливаю эту дистинкцию и восхищаюсь вашей тонкостью, но должен ответить, что для сочинителя, по-моему, равны оба варианта. В общем, на данной стадии я совершенно не знаю, что делать. Надо будет спросить мнение господина Гарамона.

Мы пошли к Гарамону за мнением. Он ответил, что в принципе не следовало бы отбрасывать никого и надо бы иметь в виду всех.

— Но большинство повторяет те книжонки, которые продаются в киосках на вокзалах, — сказал я. — Все эти авторы, как в рукописных, так и в напечатанных работах, сдувают друг у друга, каждый опирается на чье-то утверждение и все вместе опираются на коронную цитату из Ямвлиха[85] или кого-нибудь в этом роде.

— Ну и что? — ответил на это Гарамон. — Вы хотите продавать читателям что-либо, о чем они никогда не слыхали? Для нас жизненно важно, чтобы книги этой серии говорили точно то же, что уже высказано другими. Это и будет подтверждать, что высказывания верны. Боже упаси от оригинальности.

— Ладно, — сказал Диоталлеви. — Однако необходимо понимать, что действительно является общим местом, а что нет. Нам нужен консультант.

— Какого рода?

— Я не знаю. Не такой одержимый, как все они, но при этом — знаток в данной области. Вдобавок, он должен был бы подсказывать нам кое-что и для Hermetica. Какой-нибудь серьезный специалист по возрожденческому герметизму.

— Великолепно, — сказал Бельбо. — Как только ты подсунешь ему Святое Сердце и Грааль, он плюнет тебе в рожу и убежит.

— He обязательно.

— Я, наверное, знаю такого человека, — сказал я. — Он безусловно эрудирован, принимает подобные вещи достаточно серьезно, но с изяществом, я бы даже сказал, с иронией. Мы познакомились с ним в Бразилии, но сейчас, я думаю, он находится в Милане. Где-то у меня имелся его телефон.

— Поговорите с ним, — сказал Гарамон. — Только поосторожнее, все зависит от цены. И попробуйте заодно подключить его к невероятным приключениям металлов.

Алье, похоже, обрадовался моему звонку. Он поинтересовался здоровьем прелестной Ампаро, я смущенно дал ему понять, что в этом отношении все в прошлом, он извинился и мило пошутил насчет свежести и молодости, которым свойственно открывать все новые и новые главы биографии. Я бегло рассказал ему о проекте нашего издательства. Он как будто заинтересовался, сказал, что был бы рад увидеться с нами, и мы назначили встречу у него дома.

Со дня рождения «Проекта Гермес» и до той минуты я безмятежно развлекался по поводу доброй половины мира. Пробил час, и Они начали составлять на меня счет. Я тоже был пчелой, и я кружил над цветком, да только не замечал этого.

46

В течение дня ты приблизишься к жабе многократно и произнесешь слова поклонения. И попросишь ее осуществить чудеса, которых жаждешь… Тем временем вырежешь крест, на котором принесешь ее в жертву.

Алье обитал около площади Суза: маленькая тихая улица, особнячок конца прошлого века с растительным декором. Нам открыл пожилой дворецкий в полосатой ливрее, провел в небольшую приемную и просил ждать господина графа.

— Так он граф, — прошептал Бельбо.

— Да, а что, я не сказал? Воскресший граф Сен-Жермен.

— Он не может быть воскресшим, так как никогда не умирал, — вмешался Диоталлеви. — Ведь он же Агасфер, то есть Вечный жид?

— Да, по многим источникам граф Сен-Жермен, это также и Агасфер.

— Видите?

Вошел Алье, безупречный как обычно. Он пожал нам руки и извинился: докучливое дело, совершенно непредвиденное, задерживало его еще минут на десять в кабинете. Он распорядился подать нам кофе и попросил быть как дома. И вышел, отогнув тяжеленную кожаную портьеру. Стены не существовало, и до нас донеслись обрывки взволнованной беседы из-за занавеса. Сначала мы подчеркнуто громко переговаривались, чтобы заглушить разговор из той комнаты, но Бельбо заметил, что так мы, вероятно, мешаем. Тогда мы примолкли, и донесся обрывок запортьерной речи, пробудивший в нас живейшее любопытство. Диоталлеви встал с места, заинтересовавшись старинной гравюрой, висевшей прямо около занавески. На гравюре была изображена пещера в горном склоне, куда спускались по семи ступенькам паломники. Через несколько секунд вся наша троица увлеченно изучала рисунок.

Слышанный нами голос несомненно принадлежал Браманти и говорил он следующее: — Ну, в общем, я никому на квартиру бесов не насылал!

Тут, кстати, стало очевидно, что Браманти был вылитый тапир не только лицом, но и голосом.

Другой голос принадлежал человеку незнакомому, с сильнейшим французским акцентом. Резкий, истеричный тон. Иногда в их перебранку вплеталось журчание Алье, мягкое и примирительное.

— Господа, господа, — говорил Алье. — Раз вы прибегли ко мне как к судье, чем я польщен, разумеется, — выслушайте же меня. Позвольте прежде всего заметить, что вы, драгоценный Пьер, проявили по меньшей мере неосмотрительность, написав подобное письмо…

— Эта афера проста, мой граф, — отвечал француз, — этот господин Браманти пишет артикль, статью в журнал, у которого большой престиж, и мы находим там иронию о таких люсифэрьянах, которые претендуют манипулировать с гостиями, но не видят в них трансцедентальную субстанцию, желают из них достать себе серебро и тра-ля-ля и ту-ру-ру в подобном жанре. Прекрасно, но сейчас все знают, что единственная Церковь Люсифэра, которая признается, это та, в которой я, если мне позволите, Тавроболиаст, то есть Быкобоец, и также Психопомп, и известно, что в моей церкви не имеется вульгарного сатанизма и сумбура с гостиями, а это стиль каноника Докра в Сен-Сюльпис. Я в письме отвечал, что мы не сатанисты старого типа, какие обожают Великого Заведующего Злом, Grand Tenancier du Mal, и что мы не имеем резона обезьянничать от римской церкви, со всеми теми атрибутами и как они называются, те финтифлюшки. Мы скорее палладиане, но это же знает весь мир! И для нас Люсифэр — се принсип добра, скорее сказать Адонай — се принсип зла, потому что сей мир креатура Адоная, а Люсифэр его оппонировал…

— Хорошо, — выкрикивал Браманти в возбуждении. — Даже если я повел себя легкомысленно, вы меня облыжно обвинили в чародействе!

— Но посмотрите же! Но это же была моя метафора! Но вы, напротив, в ответ сделали маневр, послали на меня порчу!

— Да что за чушь, делать нам нечего больше, что ли! Ни я, ни мои собратья колдовством не занимаемся! Наша специальность — Догма и Ритуал Высокой Магии, а не дурацкая ворожба!

— Господин граф, я взываю к вам. Достоверно известно, что господин Браманти поддерживает отношения с аббатом Бутру, а вы же хорошо знаете, что ходят слухи, будто этот священник приказал вытатуировать себе на подошвах распятие, чтобы, о Боже, топтать нашего Господа или своего… Так вот, неделю назад встречаю я этого так называемого аббата в книжной лавке Дю Сангреаль, вы ее знаете, он улыбается мне, такой же скользкий, как его одежда, и говорит: «Ну-ну, дэ… мы с вами поладим в один из ближайших вечерков»… Но как это понимать — «в один из ближайших вечерков»? А понимать это надо так, что — послушайте-ка, через два дня начинаются визиты: я собираюсь ложиться спать — и вдруг, дэ… чувствую, как меня по лицу шлепают флюидами, ну, вы же знаете, что эти эманации легко распознать.

— Вы, наверное, потерли подошвами о коврик.

— Вы думаете? Но тогда почему летали все безделушки? Один из моих алембиков стукнул меня по голове, гипсовый Бафомет — подарок моего бедного отца — дэ… свалился на пол, почему на стене появились красные надписи — всякая чушь и грязь, которую я не смею повторить? Вы же знаете, что не более года назад покойный господин Гро обвинил этого аббата в том, что он делает припарки, простите, из фекалий, а аббат приговорил его к смерти, и спустя две недели, дэ… бедняга господин Гро умер при таинственных обстоятельствах. А то, что этот Бутру имеет дело с ядовитыми веществами, так это установил даже почетный суд, созванный лионскими мартинистами…

— Основываясь на клевете… — вставил Браманти. 

— Будет вам, знаете! Дела такого сорта всегда строятся на косвенных уликах…

— Пусть так, но суд почему-то умолчал о том, что господин Гро был алкоголиком и имел последнюю стадию цирроза.

— Да не прикидывайтесь вы ребенком! Колдовство действует естественным путем, и, если кто-то болен циррозом, его бьют по больному органу, — это азбука черной магии…

— Так, значит, если кто помирает от цирроза, так это дело рук добропорядочного Бутру? Не смешите меня!

— Вот как! Тогда расскажите же, что происходило в Лионе в эти две недели! Заброшенная капелла, гостия с тетраграмматоном, и там ваш дорогой друг аббат Бугру, на нем красная роба, у него опрокинутый крест, и там же мадам Олкотт, она его персональная медиум, чтоб не сказать вам хуже, и у ней возникает трезубец на лбу, и пустые бокалы наполняются кровью, и аббат плюет адептам в рот. Все это справедливо, не так ли?