Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский

Будьте здоровы! Я крепко жму Вашу руку

Слова о «восстановлении нужного искусства», разумеется, были понятны и близки Эренбургу, хотя, увы, время для их публичного обсуждения тогда еще не наступило.

Эренбург в ту пору значился сталинским лауреатом и ведущим «борцом за мир», т. е. лицом, не подлежащим разносу без спецкоманды. Статью «Писатель и жизнь» в печати никто не только не бранил, но даже не отметил в ней отдельно взятых недостатков, хотя наверняка у мастеров разгромного дела в 1951 году и чесались руки.

2. Закат черной эпохи

В послевоенную пору публицистика Ильи Эренбурга печаталась в центральной советской прессе широко и с безусловной, лишь изредка нарушаемой регулярностью, а уж его имя в прессе упоминалось чаще некуда. Что касается содержания публицистики, то поначалу это были преимущественно путевые очерки: о поездках 1945 года по Восточной Европе, оккупированной Советской Армией; в 1946-м — по Америке вместе с К. Симоновым и генералом М. Галактионовым; а потом, в 1950-м, — о поездке по Западной Европе в положении едва ли не персоны нон грата.

За организацией поездки 1945-го просматривается почерк Сталина. Одним взмахом руки перечеркнув 11 апреля 1945 года мировой резонанс военной публицистики Эренбурга и не ответив на его недоуменное письмо, Сталин после победы счел полезным дать понять, что Эренбург еще нужен. Информация об этом передавалась серией намеков — сначала к Эренбургу домой погнали семидесятилетнего создателя болгарской компартии Василия Коларова с приглашением писателя в Болгарию. А следом именно автор дезавуировавшей Эренбурга статьи в «Правде» Г. Ф. Александров лично сообщил ему (с приветливой улыбкой и сладким голосом), что ЦК поддерживает эту «просьбу болгарских товарищей», причем поездка будет именно от газеты «Известия» («вы ведь старый известинец!»), где и напечатаются его очерки о ней. Эренбург был достаточно умен, чтобы не задавать Александрову лишних вопросов (например, о его статье «Товарищ Эренбург упрощает»).

Путь в Болгарию лежал через Румынию, где его уже ждали и передали, что поездка начнется в Румынии, а в итоге приведет в Нюрнберг на процесс над верхушкой рейха. Маршрут покрывал всю советскую зону, кроме Польши: Румыния — Болгария — Югославия — Албания — Венгрия — Чехословакия — Германия. Везде, кроме Венгрии и Германии, Эренбурга ожидали триумфальные встречи. Его корреспонденции начали печататься уже в сентябре (о Румынии 26 и 27 сентября в «Правде»; остальные в «Известиях»: с 6 по 20 октября — о Болгарии, с 14 по 27 ноября — о Югославии, 30 ноября — об Албании, 23 декабря — о Чехословакии; итоговый очерк «Дороги Европы» 1 января 1946-го).

Лейтмотив корреспонденций: Европа разорена и разрушена войной; фашизм — страшное зло, и человечество не допустит его возрождения (говоря о лежавшей в руинах Германии, Эренбург заметил, что «упиваться зрелищем разрушения может только фашист»), О политических реалиях посещенных стран Эренбург не писал.

Характерно отсутствие корреспонденции из Венгрии[612] (ее войска участвовали в войне на стороне Гитлера); но в статье «Дороги Европы» поездка в Будапешт упоминалась, причем если о разрушенных городах Эренбург не сомневался, что они будут отстроены, то, по его словам, «труднее будет справиться с духовным зиянием, которое оставило после себя время Салаши и Хорти[613]: душу сложнее отстроить, чем дом».

В шестой книге мемуаров «Люди, годы, жизнь» поездке 1945 года посвящена вторая глава. В ней Венгрии отведен всего один абзац, где есть слова о легкомысленном барокко Буды, превратившемся в груду развалин, и эмоционально значимая фраза с характерной оговоркой: «Я вспоминал венгров в Воронеже, но победа позволяла многое увидеть по-другому»[614]. Симпатии и антипатии Эренбурга вообще были очень устойчивы; как мне объяснял в Будапеште в 1972 году Пал Фехер, написавший неизданную книгу об Эренбурге, Илья Григорьевич не мог простить венграм того, с какой готовностью они вывезли из страны в гитлеровские лагеря уничтожения семьсот тысяч своих евреев.

В 1946 году переработанные в пять очерков газетные корреспонденции были напечатаны в «Огоньке». Любопытен в связи с этими очерками рассказ Дж. Рубинштейна о приеме 3 декабря 1945 года Сталиным госсекретаря США Джеймса Бирнса. Встревоженный проблемой свободных выборов в оккупированных СССР Польше, Чехословакии, Румынии и Болгарии, Бирнс пригрозил Сталину, что если свободных выборов не будет, то США предадут огласке доклад их спецпредставителя в Румынии и Болгарии, а это, в свою очередь, позволит не признать политические режимы этих стран. Сталин на это заметил, что при огласке такого доклада он «попросит Илью Эренбурга, человека столь же беспристрастного, опубликовать свои взгляды». Далее Рубинштейн замечает: «Эренбург тогда уже отправился в поездку по Восточной Европе, Германии и Балканам, и его очерки были готовы для печати, о чем Сталин, вероятно, знал. В конечном итоге, Бирнс не воспользовался откровениями» американского представителя[615]. Отметим, что, как было сказано, корреспонденции Эренбурга уже были напечатаны в газетах, о чем американцы, надо думать, знали…

12 апреля 1946-го подписали в печать книжицу Эренбурга «Дороги Европы». Кроме одноименной статьи и очерков о пяти странах в нее вошли заметки о Нюрнбергском процессе, на котором Эренбург побывал. В этих заметках он несколько раз поминал шесть миллионов евреев, уничтоженных гитлеровцами (уже через два года это станет в СССР невозможным), а также процитировал стихотворные строки о Нюрнберге Федора Сологуба — он помнил их с юности (строки напечатали, но упомянуть фамилию автора оказалось невозможным). 29 мая пять очерков напечатали отдельно в сдвоенном, 12–13, номере «Библиотеки „Огонек“».

В 1947-м издали книжечку Эренбурга «В Америке», а в пяти номерах (№ 4–8) журнала «Новый мир» был напечатан его капитальный роман «Буря», отмеченный в 1948-м Сталинской премией 1-й степени и вышедший в том же году шестью изданиями. Кроме того, в 1948-м издали пьесу Эренбурга «Лев на площади», поставленную А. Я. Таировым и оформленную P. P. Фальком в Камерном театре, доживавшем последние месяцы. Статьи Эренбурга все эти годы неизменно появлялись в центральной прессе.

Говоря об эренбурговской публицистике конца 1940-х годов, нельзя не обратить внимания на то, что в шестой книге мемуаров, описывающей те времена, Эренбург подробно цитирует лишь одну свою тогдашнюю политическую статью: «По поводу одного письма»[616] (она, правда, потребовала от него большого напряжения).

Кратко ее история содержится в записке, которую 18 сентября 1948 года заместитель председателя Совета министров СССР Г. М. Маленков (такова была официальная должность главного заместителя Сталина) отправил находящемуся на отдыхе вождю:

Перед отъездом Вы дали указание подготовить статью об Израиле. Дело несколько задержалось из-за отсутствия в Москве Эренбурга. На днях Эренбург прибыл. Мы с Кагановичем (член Политбюро. — Б.Ф.), Поспеловым (редактор „Правды“. — Б.Ф.) и Ильичевым (редактор „Известий“. — Б.Ф.) имели с ним разговор. Эренбург согласился написать статью и высказался против того, чтобы статья вышла за несколькими подписями.

Посылаю Вам статью И. Эренбурга „По поводу одного письма“. Если с Вашей стороны не будет других указаний, то мы хотели бы опубликовать эту статью во вторник, 21 IX, в газете „Правда“.

Поясним содержание этой записки.

Осенью 1947 года, когда в ООН решался вопрос о создании государства Израиль, Сталин распорядился создание Израиля поддержать. Потом, убедившись, что социалистические правители Израиля не желают следовать в фарватере его политики, Сталин отношение к Израилю изменил и, уезжая в 1948-м в отпуск, дал указание Маленкову подготовить к печати статью о том, как именно советским евреям надлежит относиться к новому государству. Статью, по замыслу вождя, должны были подписать несколько лиц, в том числе Илья Эренбург. Получив задание написать такую статью, Эренбург, понятно, отказаться не посмел, как не посмел бы никакой публицист в СССР.

Не знавший ни иврита, ни идиша, Эренбург всю жизнь был ассимилянтом и этого не скрывал. Как не скрывал и своего еврейского происхождения, повторяя: «Покуда на свете будет существовать хотя бы один антисемит, я буду с гордостью отвечать на вопрос о национальности — „еврей“»[618]. Такую позицию после войны разделяли многие советские евреи, хотя появилось и немало предпочитавших уехать в Израиль (с ростом гос-антисемитизма их становилось все больше, но массовую эмиграцию евреев из СССР разрешили, когда Эренбурга уже не стало).