Стихотворения - Михаил Лермонтов

(тихо)

Тем хуже!

Лейла

А? что ты молвил?..

Хаджи Абрек

Ничего!

Сидит пришелец за столом.Чихирь с серебряным пшеномПред ним не тронуты доселеСтоят! Он странен, в самом деле!Как на челе его крутомБлуждают, движутся морщины!Рукою лет или кручиныПроведены они по нем?

Развеселить его желая,Лейла бубен свой берет;В него перстами ударяя,Лезгинку пляшет и поет.Ее глаза как звезды блещут,И груди полные трепещут;Восторгом детским, но живымДуша невинная объята:Она кружится перед ним,Как мотылек в лучах заката.И вдруг звенящий бубен свойПодъемлет белыми руками;Вертит его над головойИ тихо черными очамиПоводит, — и, без слов, устаХотят сказать улыбкой милой:«Развеселись, мой гость унылый!Судьба и горе — все мечта!»

Хаджи Абрек

Довольно! Перестань, Лейла;На миг веселость позабудь:Скажи, ужель когда-нибудьО смерти мысль не приходилаТебя встревожить? отвечай.

Лейла

Нет! Что мне хладная могила?Я на земле нашла свой рай.

Хаджи Абрек

Еще вопрос: ты не грустилаО дальней родине своей,О светлом небе Дагестана?

Лейла

К чему? Мне лучше, веселейСреди нагорного тумана.Везде прекрасен божий свет.Отечества для сердца нет!Оно насилья не боится,Как птичка вырвется, умчится.Поверь мне — счастье только там,Где любят нас, где верят нам!

Хаджи Абрек

Любовь!.. Но знаешь ли, какоеБлаженство на земле второеТому, кто все похоронил,Чему он верил, что любил!Блаженство то верней любовиИ только хочет слез да крови.В нем утешенье для людей,Когда умрет другое счастье;В нем преступлений сладострастье,В нем ад и рай души моей.Оно при нас всегда, бессменно;То мучит, то ласкает нас…Нет, за единый мщенья час,Клянусь, я не взял бы вселенной!

Лейла

Ты бледен?

Хаджи Абрек

Выслушай. ДавноТому назад имел я брата;И он, — так было суждено, —Погиб от пули Бей-Булата.Погиб без славы, не в бою,Как зверь лесной, — врага не зная;Но месть и ненависть своюОн завещал мне, умирая.И я убийцу отыскал:И занесен был мой кинжал,Но я подумал: «Это ль мщенье?Что смерть! Ужель одно мгновеньеЗаплатит мне за столько летПечали, грусти, мук?.. О нет!Он что-нибудь да в мире любит:Найду любви его предмет,И мой удар его погубит!»Свершилось наконец. Пора!Твой час пробил еще вчера.Смотри, уж блещет луч заката!..Пора! я слышу голос брата.Когда сегодня а первый разЯ увидал твой образ нежный,Тоскою горькой и мятежнойДуша, как адом, вся зажглась.Но это чувство улетело…Валлах! Исполню клятву смело!

Как зимний снег в горах, бледна,Пред ним повергнулась онаНа ослабевшие колени;Мольбы, рыданья, слезы, пениПеред жестоким излились.«Ох, ты ужасен с этим взглядом!Нет, не смотри так! Отвернись!По мне текут холодным ядомСлова твои… О, боже мой!Ужель ты шутишь надо мной?Ответствуй! ничего не значатНевинных слезы пред тобой?О, сжалься!.. Говори — как плачутВ твоей родимой стороне?Погибнуть рано, рано мне!..Оставь мне жизнь! оставь мне младость!Ты знал ли, что такое радость?Бывал ли ты во цвете летЛюбим, как я?.. О, верно нет!»

Хаджи в молчанье роковомСтоял с нахмуренным челом.

«В твоих глазах ни сожаленья,Ни слез, жестокий, не видать!..Ах!.. Боже!.. Ай!.. дай подождать!..Хоть час один… одно мгновенье!!»

Блеснула шашка. Раз — и два!И покатилась голова…И окровавленной рукоюС земли он приподнял ее.И острой шашки лезвееОбтер волнистою косою.Потом, бездушное челоОдевши буркою косматой,Он вышел и прыгнул в седло.Послушный конь его, объятыйВнезапно страхом неземным,Храпит и пенится под ним:Щетиной грива, — ржет и пышет,Грызет стальные удила,Ни слов, ни повода не слышитИ мчится в горы как стрела.

Заря бледнеет; поздно, поздно,Сырая ночь недалека!С вершин Кавказа тихо, грозноПолзут, как змеи, облака:Игру бессвязную заводят,В провалы душные заходят,Задев колючие кусты,Бросают жемчуг на листы.Ручей катится — мутный, серый;В нем пена бьет из-под травы;И блещет сквозь туман пещеры,Как очи мертвой головы.Скорее, путник одинокой!Закройся буркою широкой,Ремянный повод натяни,Ремянной плеткою махни.Тебе вослед еще не мчитсяНи горный дух, ни дикий зверь,Но если можешь ты молиться,То не мешало бы — теперь.

«Скачи, мой конь! Пугливым окомЗачем глядишь перед собой?То камень, сглаженный потоком!..То змей блистает чешуей!..Твоею гривой в поле браниСтирал я кровь с могучей длани;В степи глухой, в недобрый час,Уже не раз меня ты спас.Мы отдохнем в краю родном;Твою уздечку еще болеОбвешу русским серебром;И будешь ты в зеленом поле.Давно ль, давно ль ты изменился,Скажи, товарищ дорогой?Что рано пеною покрылся?Что тяжко дышишь подо мной?Вот месяц выйдет из тумана,Верхи дерев осеребрит,И нам откроется поляна,Где наш аул во мраке спит;Заблещут, издали мелькая,Огни джематских пастухов,И различим мы, подъезжая,Глухое ржанье табунов;И кони вкруг тебя столпятся…Но стоит мне лишь приподняться;Они в испуге захрапят,И все шарахнутся назад:Они почуют издалека,Что мы с тобою дети рока!..»

Долины ночь еще объемлет,Аул Джемат спокойно дремлет;Один старик лишь в нем не спит.Один, как памятник могильный,Недвижим, близ дороги пыльной,На сером камне он сидит.Его глаза на путь далекойУстремлены с тоской глубокой.

«Кто этот всадник? БережливоСъезжает он с горы крутой;Его товарищ долгогривыйПоник усталой головой.В руке, под буркою дорожной,Он что-то держит осторожноИ бережет как свет очей».И думает старик согбенный:«Подарок, верно, драгоценныйОт милой дочери моей!»

Уж всадник близок: под гороюКоня он вдруг остановил;Потом дрожащею рукоюОн бурку темную открыл;Открыл, — и дар его кровавыйСкатился тихо на траву.Несчастный видит, — боже правый!Своей Лейлы голову!..И он, в безумном восхищенье,К своим устам ее прижал!Как будто ей передавалСвое последнее мученье.Всю жизнь свою в единый стон,В одно лобзанье вылил он.Довольно люди <и> печалиВ нем сердце бедное терзали!Как нить, истлевшая давно,Разорвалося вдруг оно,И неподвижные морщиныПокрылись бледностью кончины.Душа так быстро отлетела,Что мысль, которой до концаОн жил, черты его лицаСовсем оставить не успела.

Молчанье мрачное храня,Хаджи ему не подивился:Взглянул на шашку, на коня —И быстро в горы удалился.

Промчался год. В глухой теснинеДва трупа смрадные, в пыли,Блуждая, путники нашлиИ схоронили на вершине.Облиты кровью были оба,И ярко начертала злобаПроклятие на их челе.Обнявшись крепко, на землеОни лежали, костенея,Два друга с виду — два злодея!Быть может, то одна мечта,Но бедным странникам казалось,Что их лицо порой менялось,Что все грозили их уста.Одежда их была богата,Башлык их шапки покрывал:В одном узнали Бей-Булата,Никто другого не узнал.

Сашка

Нравственная поэма

1

Наш век смешон и жалок, — все пишиЕму про казни, цепи да изгнанья,Про темные волнения души,И только слышишь муки да страданья.Такие вещи очень хорошиТому, кто мало спит, кто думать любит,Кто дни свои в воспоминаньях губит.Впадал я прежде в эту слабость самИ видел от нее лишь вред глазам;Но нынче я не тот уж, как бывало, —Пою, смеюсь. Герой мой добрый малый.

2

Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,С ним чувствами и деньгами делился;Он брал на месяц, отдавал чрез год,Но я за то нимало не сердилсяИ поступал не лучше в свой черед;Печален ли, бывало, тотчас скажет,Когда же весел, счастлив — глаз не кажетНе раз от скуки он свои мечтыМне поверял и говорил мне «ты»;Хвалил во мне, что прочие хвалили,И был мой вечный визави в кадрили.

3

Он был мой друг. Уж нет таких друзей.Мир сердцу твоему, мой милый Саша!Пусть спит оно в земле чужих полей,Не тронуто никем, как дружба нашаВ немом кладбище памяти моей.Ты умер, как и многие, без шума,Но с твердостью. Таинственная думаЕще блуждала на челе твоем,Когда глаза сомкнулись вечным сном;И то, что ты сказал перед кончиной,Из слушавших не понял ни единый.

4

И было ль то привет стране родной,Названье ли оставленного друга,Или тоска по жизни молодой,Иль просто крик последнего недуга —Как разгадать? Что может в час такойНаполнить сердце, жившее так многоИ так недолго с смутною тревогой?Один лишь друг умел тебя понятьИ ныне может, должен рассказатьТвои мечты, дела и приключенья —Глупцам в забаву, мудрым в поученье.

5

Будь терпелив, читатель милый мой!Кто б ни был ты: внук Евы иль Адама,Разумник ли, шалун ли молодой, —Картина будет; это — только рама!От правил, утвержденных стариной,Не отступлю, — я уважаю строгоВсех стариков, а их теперь так много…Не правда ль, кто не стар в осьмнадцать лет,Тот, верно, не видал людей и свет,О наслажденьях знает лишь по слухамИ предан был учителям да мукам.

6

Герой наш был москвич, и потомуЯ враг Неве и невскому туману.Там (я весь мир в свидетели возьму)Веселье вредно русскому карману,Занятья вредны русскому уму.Там жизнь грязна, пуста и молчалива,Как плоский берег финского залива.Москва — не то: покуда я живу,Клянусь, друзья, не разлюбить Москву.Там я впервые в дни надежд и счастьяБыл болен от любви и любострастья.

7

Москва, Москва!.. люблю тебя, как сын,Как русский, — сильно, пламенно и нежно!Люблю священный блеск твоих сединИ этот Кремль зубчатый, безмятежный.Напрасно думал чуждый властелинС тобой, столетним русским великаном,Померяться главою и обманомТебя низвергнуть. Тщетно поражалТебя пришлец: ты вздрогнул — он упал!Вселенная замолкла… Величавый,Один ты жив, наследник нашей славы.

8

Ты жив!.. Ты жив, и каждый камень твой —Заветное преданье поколений.Бывало, я у башни угловойСижу в тени, и солнца луч осеннийИграет с мохом в трещине сырой,И из гнезда, прикрытого карнизом,Касатки вылетают, верхом, низомКружатся, вьются, чуждые людей.И я, так полный волею страстей,Завидовал их жизни безызвестной,Как упованье вольной поднебесной.

9

Я не философ — боже сохрани! —И не мечтатель. За полетом пташкиЯ не гонюсь, хотя в былые дниНе вовсе чужд был глупой сей замашки.Ну, муза, — ну, скорее, — разверниЗапачканный листок свой подорожный!..Не завирайся, — тут зоил безбожный…Куда теперь нам ехать из Кремля?Ворот ведь много, велика земля! Куда?«На Пресню погоняй, извозчик!»«Старуха, прочь!.. Сворачивай, разносчик!»

10

Луна катится в зимних облаках,Как щит варяжский или сыр голландской.Сравненье дерзко, но люблю я страхВсе дерзости, по вольности дворянской.Спокойствия рачитель на часахУ будки пробудился, восклицая:«Кто едет?» — «Муза!» — «Что за черт!Какая?» Ответа нет. Но вот уже пруды…Белеет мост, по сторонам садыПод инеем пушистым спят унылы;Луна сребрит железные перилы.

11

Гуляка праздный, пьяный молодец,С осанкой важной, в фризовой шинели,Держась за них, бредет — и вот конецПерилам. «Все направо!» ЗаскрипелиПолозья по сугробам, как резецПо мрамору… Лачуги, цепью длиннойМелькая мимо, кланяются чинно…Вдали мелькнул знакомый огонек…«Держи к воротам… Стой, — сугроб глубок!..Пойдем по снегу, муза, только тишеИ платье подними как можно выше».

12

Калитка — скрып… Двор темен. По доскамИдти неловко… Вот насилу сениИ лестница; но снегом по местамЗанесена. Дрожащие ступениГрозят мгновенно изменить ногам.Взошли. Толкнули дверь — и свет огаркаУдарил в очи. Толстая кухарка,Прищурясь, заграждает путь гостямИ вопрошает: «Что угодно вам?» —И, услыхав ответ красноречивый,Захлопнув дверь, бранится неучтиво…

13

Но, несмотря на это, мы взойдем:Вы знаете, для музы и поэта,Как для хромого беса, каждый домИмеет вход особый; ни секрета,Ни запрещенья нет для нас ни в чем…У столика, в одном углу светлицы,Сидели две… девицы — не девицы…Красавицы… названье тут как раз!..Чем выгодней, узнать прошу я васОт наших дам, в деревне и столицеКрасавицею быть или девицей?

14

Красавицы сидели за столом,Раскладывая карты, и гадали —О будущем. И ум их видел в немНадежды (то, что мы и все видали).Свеча горела трепетным огнем,И часто, вспыхнув, луч ее мгновенныйВдруг обливал и потолок и стены.В углу переднем фольга образовТогда меняла тысячу цветов,И верба, наклоненная над ними,Блистала вдруг листами золотыми.

15

Одна из них (красавиц) не вполнеБыла прекрасна, но зато другая…О, мы таких видали лишь во сне,И то заснув — о небесах мечтая!Слегка головку приклонив к стенеИ устремив на столик взор прилежный,Она сидела несколько небрежно.В ответ на речь подруги иногдаИз уст ее пустое «нет» иль «да»Едва скользило, если предсказаньяПремудрой карты стоили вниманья.

16

Она была затейливо мила,Как польская затейливая панна;Но вместе с этим гордый вид челаКазался ей приличен. Как Сусанна,Она б на суд неправедный пошлаС лицом холодным и спокойным взором;Такая смесь не может быть укором.В том вы должны поверить мне в кредит,Тем боле что отец ее был жид,А мать (как помню) полька из-под Праги…И лжи тут нет, как в том, что мы — варяги

17

Когда Суворов Прагу осаждал,Ее отец служил у нас шпионом,И раз, как он украдкою гулялВ мундире польском вдоль по бастионам,Неловкий выстрел в лоб ему попал.И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,Несчастный жид, — он умер не под палкой!Его жена пять месяцев спустяПроизвела на божий свет дитя,Хорошенькую Тирзу. Имя этоДано по воле одного корнета.

18

Под рубищем простым она рослаВ невежестве, как травка полеваяПрохожим не замечена, — ни зла,Ни гордой добродетели не зная.Но час настал — пора любви пришла.Какой-то смертный ей сказал два слова:Она в объятья божества земногоУпала; но увы, прошло дней шесть,Уж полубог успел ей надоесть;И с этих пор, чтоб избежать ошибки,Она дарила всем свои улыбки…

19

Мечты любви умчались, как туман.Свобода стала ей всего дороже.Обманом сердце платит за обман(Я так слыхал, и вы слыхали тоже).В ее лице характер южных странИзображался резко. Не наемныйОгонь горел в очах; без цели, томно,Покрыты светлой влагой, иногдаОни блуждали, как порой звездаПо небесам блуждает, — и, конечно,Был это знак тоски немой, сердечной.

20

Безвестная печаль сменялась вдругКакою-то веселостью недужной…(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)Волной вставала грудь, и пламень южныйВ ланитах рделся, белый полукругЗубов жемчужных быстро открывался;Головка поднималась, развивалсяДушистый локон, и на лик младойКатился, лоснясь, черною струей;И ножка, разрезвись, не зная плена,Бесстыдно обнажалась до колена.

21

Когда шалунья навзничь на кровать,Шутя, смеясь, роскошно упадала,Не спорю, мудрено ее понять, —Она сама себя не понимала, —Ей было трудно сердцу приказать,Как баловню-ребенку. Надо былоКому-нибудь с неведомою силойЯвиться и приветливой душойЕго согреть… Явился ли герой,Или вотще остался ожидаем,Все это мы со временем узнаем.

22

Теперь к ее подруге перейдем,Чтоб выполнить начатую картину.Они недавно жили тут вдвоем,Но души их сливались во единуИ мысли их встречалися во всем.О, если б знали, сколько в этом званьеСердец отличных, добрых! Но вниманьеУвлечено блистаньем модных дам.Вздыхая, мы бежим по их следам…Увы, друзья, а наведите справки,Вся прелесть их… в кредит из модной лавки!

23

Она была свежа, бела, кругла,Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,Когда она смеялась или шла,Дрожали сладострастно; не краснея,Она на жертву прихоти неслаСвои красы. Широко и неловкоНа ней сидела юбка; но плутовкаПоднять умела грудь, открыть плечо,Ласкать умела буйно, горячоИ, хитро передразнивая чувства,Слыла царицей своего искусства…

24

Она звалась Варюшею. Но яЖелал бы ей другое дать названье:Скажу ль, при этом имени, друзья,В груди моей шипит воспоминанье,Как под ногой прижатая змея;И ползает, как та среди развалин,По жилам сердца. Я тогда печален,Сердит, — молчу или браню весь дом,И рад прибить за слово чубуком.Итак, для избежанья зла, мы нашуВарюшу здесь перекрестим в Парашу.

25

Увы, минувших лет безумный сонСо смехом повторить не смеет лира!Живой водой печали окроплен,Как труп давно застывшего вампира,Грозя перстом, поднялся молча он,И мысль к нему прикована… УжелиВ моей груди изгладить не успелиСтоль много лет и столько мук иных —Волшебный стан и пару глаз больших?(Хоть, признаюсь вам, разбирая строго,Получше их видал я после много.)

26

Да, много лет и много горьких мукС тех пор отяготело надо мною;Но первого восторга чудный звукВ груди не умирает, — и порою,Сквозь облако забот, когда недугМой слабый ум томит неугомонно,Ее глаза мне светят благосклонно.Так в час ночной, когда гроза, шумитИ бродят облака, — звезда горитВ дали эфирной, не боясь их злости,И шлет свои лучи на землю в гости.

27

Пред нагоревшей сальною свечойКрасавицы, раздумавшись, сидели,И заставлял их вздрагивать поройУнылый свист играющей метели.И как и вам, читатель милый мои,Им стало скучно… Вот, наместо знакаУсловного, залаяла собака,И у калитки, брякнуло кольцо.Вот чей-то голое… Идут на крыльцо…Параша потянулась и зевнулаТак, что едва не бухнулась, со стула,

28

А Тирза быстро выбежала вон,Открылась дверь. В плаще, закидан снегом,Явился гость… Насмешливый, поклонОтвесил и, как будто долгим бегомИли волненьем был он утомлен,Упал на стул… Заботливой рукоюСняла Параша, плащ, потом другоюСтряхнула иней, с шелковых кудрейПришельца. Видно, нравился он ей…Все нравится, что молодо, красивоИ в чем мы видим прибыль особливо.

29

Он ловок был, со вкусом был одет,Изящно был причесан и так дале.На пальцах перстни изливали свет,И галстук надушен был, как на бале.Ему едва ли было двадцать лет,Но бледностью казалися покрытыЕго чело и нежные ланиты, —Не знаю, мук ли то последних след,Но мне давно знаком был этот цвет,И на устах его, опасней жалаЗмеи, насмешка вечная блуждала.

30

Заметно было в нем, что с ранних днейВ кругу хорошем, то есть в модном свете,Он обжился, что часть своих ночейОн убивал бесплодно на паркетеИ что другую тратил не умней…В глазах его открытых, но печальных,Нашли бы вы без наблюдений дальныхПрезренье, гордость; хоть он не был горд,Как глупый турок иль богатый лорд,Но все-таки себя в числе двуногихОн почитал умнее очень многих.

31

Борьба рождает гордость. ВоеватьС людскими предрассудками труднее,Чем тигров и медведей поражатьИль со штыком на вражьей батарееЗа белый крестик жизнью рисковать…Клянусь, иметь великий надо гений,Чтоб разом сбросить цепь предубежденийКак сбросил бы я платье, если б вдругИз севера всевышний сделал юг.Но ныне нас противное пугает:Неаполь мерзнет, а Нева не тает.

32

Да кто же этот гость?.. Pardon, сейчас!..Рассеянность… Monsieur, рекомендую:Герой мой, друг мой — Сашка!.. Жаль для вас,Что случай свел в минуту вас такуюИ в этом месте… Верьте, я не разЕму твердил, что эти посещеньяО нем дадут весьма дурное мненье.Я говорил, — он слушал, он был весьВниманье… Глядь, а вечером уж здесь!..И я нашел, что мне его исправитьТруднее в прозе, чем в стихах прославить.

33

Герой мой Сашка тихо развязалСвой галстук… «Сашка» — старое названье!Но «Сашка» тот печати не видал,И, недозревший, он угас в изгнанье.Мой Сашка меж друзей своих не зналДругого имя, — дурно ль, хорошо ли,Разуверять друзей не в нашей воле.Он галстук снял, рассеянно перстомПровел по лбу, поморщился, потомСпросил: «Где Тирза?» — «Дома». — «Что ж не видноЕе?» — «Уснула». — «Как ей спать не стыдно!»

34

И он поспешно входит в тот покой,Где часто с Тирзой пламенные ночиОн проводил… Все полно тишинойИ сумраком волшебным; прямо в очиНедвижно смотрит месяц золотойИ на стекле в узоры ледяныеКидает искры, блестки огневые,И голубым сиянием стенаИгриво и светло озарена.И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,В углу на ложе кто-то слабо дышит.

35

Он руку протянул, — его рукаПопала в стену; протянул другую —Ощупал тихо кончик башмачка.Схватил потом и ножку, но какую?!Так миньятюрна, так нежна, мягкаКазалась эта ножка, что невольноПодумал он, не сделал ли ей больно.Меж тем рука все далее ползет,Вот круглая коленочка… и вот,Вот — для чего смеетесь вы заране? —Вот очутилась на двойном кургане…

36

Блаженная минута!.. ЗакипелМой Александр, склонившись к деве спящей.Он поцелуй на грудь напечатлелИ стан ее обвил рукой дрожащей.В самозабвенье пылком он не смелДохнуть… Он думал: «Тирза дорогая!И жизнию и чувствами играя,Как ты, я чужд общественных связей, —Как ты, один с свободою моей,Не знаю в людях ни врага, ни друга, —Живу, чтоб жить как ты, моя подруга!

37

Судьба вчера свела случайно нас,Случайно завтра разведет навечно, —Не все ль равно, что год, что день, что часЛишь только б я провел его беспечно?..»И не сводил он ярких черных глазС своей жидовки и не знал, казалось,Что резвое созданье притворялось.Меж тем почла за нужное онаПроснуться и была удивлена,Как надлежало… (Страх и удивленьеДля женщин в важных случаях спасенье.)

38

И, прежде потерев глаза рукой,Она спросила: «Кто вы?» — «Я, твой Caша!»«Неужто?.. Видишь, баловник какой!Ступай, давно там ждет тебя Параша!..Нет, надо разбудить меня… Постой,Я отомщу». И за руку схватилаЕго проворно и… и укусила,Хоть это был скорее поцелуй.Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,А есть уста, которые украдкойКусать умеют сладко, очень сладко!..

39

Когда бы Тирзу видел Соломон,То, верно б, свой престол украсил ею,У ног ее и царство, и закон,И славу позабыл бы… Но не смеюВас уверять, затем, что не рожденВладыкой, и не знаю, в низкой доле,Как люди ценят вещи на престоле;Но знаю только то, что Сашка мойЗа целый мир не отдал бы поройЕе улыбку, щечки, брови, глазки,Достойные любой восточной сказки.

40

«Откуда ты?» — «Не спрашивай, мой друг!Я был на бале!» — «Бал! а что такое?»«Невежда! это — говор, шум и стук,Толпа глупцов, веселье городское, —Наружный блеск, обманчивый недуг;Кружатся девы, чванятся нарядом,Притворствуют и голосом и взглядом.Кто ловит душу, кто пять тысяч душ…Все так невинны, но я им не муж.И как ни уважаю добродетель,А здесь мне лучше, в том луна свидетель».

41

Каким-то новым чувством смущена,Его слова еврейка поглощала.Сначала показалась ей смешнаЖизнь городских красавиц, но… сначала.Потом пришло ей в мысль, что и онаМогла б кружиться ловко пред толпою,Терзать мужчин надменной красотою,В высокие смотреться зеркалаИ уязвлять, но не желая зла,Соперниц гордой жалостью, и в светеБлистать, и ездить четверней в карете.

42

Она прижалась к юноше. ЛистокТак жмется к ветке, бурю ожидая.Стучало сердце в ней, как молоток,Уста полураскрытые, пылая,Шептали что-то. С головы до ногОна горела. Груди молодыеКак персики являлись наливныеИз-под сорочки… Сашкина рукаПо ним бродила медленно, слегка…Но… есть во мне к стыдливости вниманьеИ целый час я пропущу в молчанье.

43

Все было тихо в доме. ОблакаНескромный месяц дымкою одели,И только раздавались изредкаСверчка ночного жалобные трели;И мышь в тени родного уголкаСкреблась в обои старые прилежно.Моя чета, раскинувшись небрежно,Покоилась, не думая о том,Что небеса грозили близким днем,Что ночь… Вы на веку своем едва лиТаких ночей десяток насчитали…

44

Но Тирза вдруг молчанье прервалаИ молвила: «Послушай, прочь все шуткиКакая мысль мне странная пришла:Что если б ты, откинув предрассудки(Она его тут крепко обняла),Что если б ты, мой милый, мой бесценныХотел меня утешить совершенно,То завтра или даже в день инойМеня в театр повез бы ты с собой.Известно мне, все для тебя возможно,А отказать в безделице безбожно».

45

«Пожалуй!» — отвечал ей Саша. ОнИз слов ее расслушал половину, —Его клонил к подушке сладкий сон,Как птица клонит слабую тростину.Блажен, кто может спать! Я был рожденС бессонницей. В теченье долгой ночи,Бывало, беспокойно бродят очиИ жжет подушка влажное чело.Душа грустит о том, что уж прошло,Блуждая в мире вымысла без пищи,Как лазарони или русский нищий…

46

И жадный червь ее грызет, грызет,Я думаю, тот самый, что когда-тоТерзал Саула; но порой и готИмел отраду: арфы звук крылатый,Как ангела таинственный полет,В нем воскрешал и слезы и надежды;И опускались пламенные вежды,С гармонией сливалася мечта,И злобный дух бежал, как от креста.Но этих звуков нет уж в поднебесной, —Они исчезли с арфою чудесной…

47

И все исчезнет. Верить я готов,Что наш безлучный мир — лишь прах могильныйДругого, — горсть земли, в борьбе вековСлучайно уцелевшая, рукою сильнойЗаброшенная в вечный круг миров.Светилы ей двоюродные братья,Хоть носят шлейфы огненного платья,И по сродству имеют в добрый часВлиянье благотворное на нас…А дай сойтись, так заварится каша, —В кулачки, и… прощай планета наша.

48

И пусть они блестят до той поры,Как ангелов вечерние лампады.Придет конец воздушной их игры,Печальная разгадка сей шарады…Любил я с колокольни иль с горы,Когда земля молчит и небо чисто,Теряться взором в их цепи огнистой, —И мнится, что меж ними и землейЕсть путь, давно измеренный душой,И мнится, будто на главу поэтаСтремятся вместе все лучи их света.

49

Итак, герой наш спит, приятный сон,Покойна ночь, а вы, читатель милый,Пожалуйте, — иначе принужденЯ буду удержать вас силой…Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так онПойдет назад. Герой наш спит покуда,Хочу я рассказать, кто он, откуда,Кто мать его была, и кто отец,Как он на свет родился, наконецКак он попал в позорную обитель,Кто был его лакей и кто учитель.

50

Его отец — симбирский дворянин,Иван Ильич NN-ов муж дородный,Богатого отца любимый сын.Был сам богат; имел он ум природныйИ, что ума полезней, важный чин;С четырнадцати лет служил и с миромУволен был в отставку бригадиром;А бригадир блаженных тех временБыл человек и, следственно, умен.Иван Ильич наш слыл по крайней мереЛюбезником в своей симбирской сфере.

51

Он был врагом писателей и книг,В делах судебных почерпнул познанья.Спал очень долго, ел за четверых;Ни на кого не обращал вниманьяИ не носил приличия вериг.Однако же пред знатью горделивойУмел он гнуться скромно и учтиво.Но в этот век учтивости законДля исполненья требовал поклон;А кланяться закону иль вельможеСчиталося тогда одно и то же.

52

Он старших уважал, зато и самПочтительность вознаграждал улыбкой,И, ревностный хотя угодник дам,Женился, по словам его, ошибкой.В чем он ошибся, не могу я вамОткрыть, а знаю только (не соврать бы),Что был он грустен на другой день свадьбаИ что печаль его была однаИз тех, какими жизнь мужей полна.По мне они большие эгоисты —Все жен винят, как будто сами чисты.

53

Благодари меня, о женский пол!Я — Демосфен твой: за твою свободуЯ рад шуметь; я непомерно золНа всю, на всю рогатую породу!Кто власть им дал?.. Восстаньте, — час пришел!Я поднимаю знамя возмущенья.Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье!Конец всему есть! Беззаботно, явноИдите вслед за Марьей Николавной!Понять меня, я знаю, вам легко,Ведь в ваших жилах — кровь, не молоко,И вы краснеть умеете уж кстатиОт взоров и намеков нашей братьи.

54

Иван Ильич стерег жену своюПо старому обычаю. Без лестиСказать, он вел себя, как я люблю,По правилам тогдашней старой чести.Проказница ж жена (не утаю)Читать любила жалкие романыИли смотреть на светлый шар Дианы,В беседке темной сидя до утра.А месяц и романы до добраНе доведут, — от них мечты родятся…А искушенью только бы добраться!

55

Она была прелакомый кусокИ многих дум и взоров стала целью.Как быть: пчела садится на цветок,А не на камень; чувствам и весельюКазенных не назначено дорог.На брачном ложе Марья НиколавнаБыла, как надо, ласкова, исправна.Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),Что долг супруги — только лишний труд.Мужья у жен подобных (не в обидуБудь сказано), как вывеска, для виду.

56

Иван Ильич имел в Симбирске домНа самой на горе, против собора.При мне давно никто уж не жил в нем,И он дряхлел, заброшен без надзора,Как инвалид, с георгьевским крестом.Но некогда, с кудрявыми главами,Вдоль стен колонны высились рядами.Прозрачною решеткой окружен,Как клетка, между них висел балкон,И над дверьми стеклянными в порядкеВиднелися гардин прозрачных складки.

57

Внутри все было пышно; на столахПестрели разноцветные клеенки,И люстры отражались в зеркалах,Как звезды в луже; моськи и болонкиВстречали шумно каждого в дверях,Одна другой несноснее, а далеЗеленый попугай, порхая в зале,Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!»А гость с улыбкой думал: «Как не так!»И, ласково хозяйкой принимаем,Чрез пять минут мирился с попугаем.

58

Из окон был прекрасный вид кругом:Налево, то есть к западу, рядамиБлистали кровли, трубы и потомМеж ними церковь с круглыми главами,И кое-где в тени — отрада днем —Уютный сад, обсаженный рябиной,С беседкою, цветами и малиной,Как детская игрушка, если вамУгодно, или как меж знатных дамРумяная крестьянка — дочь природы,Испуганная блеском гордой моды.

59

Под глинистой утесистой горой,Унизанной лачужками, направо,Катилася широкой пеленойРодная Волга, ровно, величаво…У пристани двойною чередойПлоты и барки, как табун, теснились,И флюгера на длинных мачтах билисьЖужжа на ветре, и скрипел канатНатянутый; и, серой мглой объят,Виднелся дальний берег, и белелиВкруг острова края песчаной мели.

60

Нестройный говор грубых голосовМежду судов перебегал порою;Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов —Все в гул один сливалось над водою.И Марья Николавна, хоть суровКазался ветр и день был на закате,Накинув шаль или капот на вате,С французской книжкой, часто, сев к окну,Следила взором сизую волну,Прибрежных струй приливы и отливы,Их мерный бег, их золотые гривы.

61

Два года жил Иван Ильич с женой,И все не тесны были ей корсеты.Ее ль сложенье было в том виной,Или его немолодые леты?..Не мне в делах семейных быть судьей!Иван Ильич иметь желал бы сынаЗаконного: хоть правом дворянинаОн пользовался часто, но детей,Вне брака прижитых, злодей,Раскидывал по свету, где случится,Страшась с своей деревней породниться.

62

Какая сладость в мысли: я отец!И в той же мысли сколько муки тайной —Оставить в мире след и, наконец,Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, —Злодеем потому, что жизнь — венецТерновый, тяжкий, — так по крайней мереДолжны мы рассуждать по нашей вере…К чему, куда ведет нас жизнь, о томНе с нашим бедным толковать умом;Но исключая два-три дня да детство,Она бесспорно скверное наследство.

63

Бывало, этой думой удручен,Я прежде много плакал, и слезамиЯ жег бумагу. Детский глупый сонПрошел давно, как туча над степями;Но пылкий дух мой не был освежен,В нем родилися бури, как в пустыне,Но скоро улеглись они, и нынеОсталось сердцу, вместо слез, бурь тех,Один лишь отзыв — звучный, горький смех.Там, где весной белел поток игривый,Лежат кремни — и блещут, но не живы!

64

Прилично б было мне молчать о том,Но я привык идти против приличийИ, говоря всеобщим языком,Не жду похвал. Поэт породы птичей,Любовник роз, над розовым кустомУрчит и свищет меж листов душистых.Об чем? Какая цель тех звуков чистых?Прошу хоть раз спросить у соловья.Он вам ответит песнью… Так и яПишу, что мыслю, мыслю, что придется,И потому мой стих так плавно льется,

65

Прошло два года. Третий годОбрадовал супругов безнадежных:Желанный сын, любви взаимной плод,Предмет забот мучительных и нежныхУ них родился. В доме весь народБыл восхищен, и три дня были пьяныВсе на подбор, от кучера до няни.А между тем печально у воротВсю ночь собаки выли напролет,И, что страшнее этого, ребенокВесь в волосах был, точно медвежонок.

66

Старухи говорили: это знак,Который много счастья обещает.И про меня сказали точно так,А правда ль это вышло? — небо знает!К тому ж полночный вой собакИ страшный шум на чердаке высоком —Приметы злые; но не быв пророком,Я только покачаю головой.Гамлет сказал: «Есть тайны под лунойИ для премудрых», — как же мне, поэту,Не верить можно тайнам и Гамлету?..

67

Младенец рос милее с каждым днем:Живые, глазки, белые ручонкиИ русый волос, вьющийся кольцом, —Пленяли всех знакомых; уж пеленкиРубашечкой сменилися на нем;И, первые проказы начиная,Уж он дразнил собак и попугая…Года неслись, а Саша рос, и в пятьДобро и зло он начал понимать;Но, верно, по врожденному влеченью,Имел большую склонность к разрушенью.

68

Он рос… Отец его бранил и сек —Затем, что сам был с детства часто сечен,А слава богу вышел человек:Не стыд семьи, не туп, не изувечен.Понятья были низки в старый век…Но Саша с гордой был рожден душоюИ желчного сложенья, — пред судьбою,Перед бичом язвительной молвыОн не склонял и после головы.Умел он помнить, кто его обидел,И потому отца возненавидел.

69

Великий грех!.. Но чем теплее кровь,Тем раньше зреют в сердце беспокойномВсе чувства — злоба, гордость и любовь,Как дерева под небом юга знойным.Шалун мой хмурил маленькую бровь,Встречаясь с нежным папенькой; от взглядаОн вздрагивал, как будто б капля ядаЛилась по жилам. Это, может быть,Смешно, — что ж делать! — он не мог любить,Как любят все гостиные собачкиЗа лакомства, побои и подачки.

70

Он был дитя, когда в тесовый гробЕго родную с пеньем уложили.Он помнил, что над нею черный попЧитал большую книгу, что кадили,И прочее… и что, закрыв весь лобБольшим платком, отец стоял в молчанье.И что когда последнее лобзаньеЕму велели матери отдать,То стал он громко плакать и кричать,И что отец, немного с ним поспоря,Велел его посечь… (конечно, с горя).

71

Он не имел ни брата, ни сестры,И тайных мук его никто не ведал.До времени отвыкнув от игры,Он жадному сомненью сердце предалИ, презрев детства милые дары,Он начал думать, строить мир воздушныйИ в нем терялся мыслию послушной.Таков средь океана островок:Пусть хоть прекра