Заулки - Виктор Смирнов

На старте он увидел рядом рослых, длинноногих, свитых из мышц соперников. Майки облегали их выпуклые груди, способные перекачать мощными вдохами и выдохами весь кислород стадиона. Бедра, голени играли мускулами. Димка уже знал, что среди них и мастера спорта, и перворазрядники, отобранные из многих и многих: парни, прошедшие подготовку в специальных столичных школах и секциях, знающие досконально науку дальнего бега, о которой жалкий провинциал Димка и понятия не имел.

Никогда не забыть Димке этот бег. С выстрелом стартера парни рванулись так, что у Димки, который старался удержаться, не слишком отставая, через полкруга стало темно в глазах. Сердце забилось в горле. Это было самоубийство. Через круг Димка увидел, как парни легко, подбрасывая кроссовые туфли, от подошв которых летели в лицо Димке кусочки шлака с гаревой дорожки, уходят вперед и вперед. Как красиво бежали эти мастера! Они, должно быть, не изменили скорости, соблюдая график, о котором подсказывали им тренеры с обочины, просто Димка выдохся. Димка понял, что его ждет позор. Следовало тотчас сойти, пока не поздно, пока он не очень отстал, и сослаться на что угодно — обморок, приступ аппендицита, гвоздь в шиповке… Но он продолжал бежать. К середине бега, когда позади остался десяток изнурительных витков и Димка отставал от группы на целый круг, ему стало казаться, что он и в самом деле умирает. Это было невыносимо, это никак не походило на его вольную и неспешную, как прогулка, пробежку по тропинкам Полесья. Он сбился со счета. Снизу вверх под ребро, через печень, он был пронзен раскаленным прутом. Ноги отнимались, легкие, спеша, никак не могли захватить воздух, перед глазами носились какие-то радужные пятна. Зрители — сокурсники и чужие — свистели. Тренер, еще малознакомый ему тогда Дорош, синий спортивный костюм которого мелькнул где-то в стороне, крикнул: «Сойди…» Он все понял, мудрый Дорош.

Димка решил добежать. Никогда в жизни он не одолевал десятикилометровые расстояния и решил добраться до финиша. И на всю жизнь запомнились ему эти нечеловеческие, сводящие с ума муки, бессчетность кругов, застывшая, недвижная отдаленность цели, когда ничего, ничего на свете нет, кроме этой жесткой дорожки под ногами и тяжелого, густого воздуха, который несет с собой боль. Он добежал. Он добежал, когда другие, накинув куртки, уже прохаживались по траве, дрыгали ногами, расслабляя мышцы переговаривались с девчонками. Димка поставил свой личный рекорд, одолев двадцать пять кругов, и ушел со стадиона, ни с кем не перебросившись словом, неся в себе чувство позора и торжества.

Димка поднимается и окидывает прощальным взглядом яблоньку, терпкий и кислый вкус плодов которой помнит так хорошо. Что ж, и на этот раз он постарается добраться до цели. Но сколько же в его короткой жизни было хвастовства, лжи, нелепостей, — пора ответить за это. И когда все будет закончено, и если он останется жив и предстанет перед глазами строгого судьи, он скажет — я виновен. Не в том виновен, что уничтожил главу урок, хитрого, мстительного, жестокого Чекаря, но в том, что жил не так, как должен был. И даже если его» Димку, приведут к всепроникаюшим очам САМОГО, Димка повторит это, глядя в пол. Он виновен, он грешен, он рожден был, чтобы жить ярко и чисто, но не сумел. Может быть, сам, с его прозорливостью, все поймет. И, подумав, скажет: «Что ж, студент, понимаю и прощай тебя. Но ты должен ответить перед суровым законом».

…На пустом перегоне Димка следит за дальним белым облачком, появившимся над уходящими в марево рельсами. Это пыхтит где-то паровозик, который тащит состав из легких дачных вагончиков. Студент ощущает тяжесть прижатого к груди револьвера и его угловатость. Димка усаживается на шпалу и прислушивается, когда наконец загудят ближним гулом рельсы и надо будет готовиться к прыжку на подножку вагонной площадки. Ему известны все местечки на этом перегоне, где можно совершить удачный прыжок и ухватиться за поручень. Слышно попыхиванье паровоза: поезд остановился на станции Инша, закрытой холмом от глаз Димки. Пройдет еще немного, дежурный на блок-посте дернет тяжелый рычаг, залязгают стальные провода, передающие усилие, поднимется крыло семафора… Как знакома Димке, как мила и близка эта станционная жизнь, кажущаяся сейчас такой спокойной и счастливой.

Уже вскрикнул паровозик, предупреждая о движении, слышно, как железной змейкой бежит от вагона к вагону лязг сцепки, запели рельсы. Димка отгоняет от себя все рассиропливающие, жалостливые грезы и заставляет тело подготовиться к прыжку. Он должен быть сжат и крепок в своем стремлении. Все лишнее прочь, прочь. Димка поправляет револьвер за пазухой и приподнимается. И в эту секунду его пронизывает острая ножевая и кажущаяся необыкновенным открытием мысль: борьба со страхом — это и есть самое важное и самоё тяжелое в жизни каждого человека. Самая трудная задача. С ней справляются не все. Те, кто внешне спокоен и мужественен, не всегда победители. Ложь, предательство, зависть, доносительство, эгоизм, измена, жестокость — это все плоды поражения, а может быть, добровольной сдачи. С той поры, когда человек покидает теплую и безопасную материнскую утробу и, пройдя через теснину родовых путей, испытав ужас рождения, с болью первого глотка воздуха, разворачивающего лепестки легких, встречает этот холодный и жесткий мир, в нем возникает страх перед неведомым, перед будущим, а затем много иных боязней. Страх многообразен, а одолеть его можно только внутри себя, где никто не в состоянии помочь; все остальное — ухарство, игра на публику, показное. И если ты справился, то, значит, выполнишь последнюю и самую сложную часть задачи — достойно встретишь смерть, когда бы она ни пришла. Осилишь самый большой и самый страшный страх.

Димка чувствует себя вмиг повзрослевшим.

Поезд приходит в столицу поздно вечером. Димка спускается в метро и, пересев на нужной станции, забивается в угол, отворачивается, чтобы случайно не быть узнанный знакомыми, многие из которых в этот час устремляются к «Аэропорту». Прижавшись к группе выходящих из подземного зала людей, он оказывается в темноте улицы, а дальше, за «Полбанкой» и другими шалманами, темные, кое-где подсвеченные желтыми слабыми фонарями переулки Инвалидки. На снегу вычернивается каждый прохожий, но Димка, не опасаясь никого — сколько храбрости придает ему этот угловатый, неуклюжий кусок металла за пазухой! — спешит к техникумовскому общежитию. Знакомый полуобвалившийся забор, за ним громада длинного двухэтажного барака. Димка, скользя на заледеневших помоях, заходит с тылу, где свалены груды дров и торфа, и оказывается в длинном темном сыром коридоре. Кое-где на стенках бродят красноватые отблески пламени, выбивающиеся из печных дверец. Димка открывает дверь знакомой ему комнаты, нашаривает выключатель. Девушка, никогда не болевшая оспой, встречает его своей сдержанной плакатной улыбкой. Кровать Серого, застеленная одеялами, пуста. В комнате пахнет нежилой гнилью, но вода, заливавшая доски, исчезла. Услышав кашель истопницы, Димка выскальзывает обратно в коридор и дальше, на улицу. Ему предстоит самому отыскивать Чекаря в лабиринте инвалидских переулков. Чего бы это ни стоило, он должен найти главаря местных урок сегодня вечером, пока он полон холодной решимости, пока качает его отупляющая волна голода. Немного, совсем немного осталось.

Димка бредёт к рынку. Все шалманы Инвалидки уже закрыты. Одинокие прохожие сторонятся его и стараются обойти посередине заснеженного переулка или переждать у фонаря. Димка пересекает затихший рынок и пытается вспомнить, где же находится тот дом, в котором он играл в рулетку. На: углу он замечает три застывшие и настороженные фигуры. В иное время Димка постарался бы незаметно улизнуть через какой-нибудь боковой ход или через щель в заборе, но сегодня чувство страха ему неведомо. Мерзкое, сопровождавшее его, казалось, с самого дня рождения, это чувство куда-то улетучилось, и в груди Димки терпкими пузырьками кипит отвага. Да будь их хоть трое, хоть дюжина — лишь бы они привели к Чекарю. Но, словно почувствовав состояние Димки, угадав на расстоянии, все трое исчезают, растворяются в лабиринте Инвалидки. Эта тихая победа не приносит никакой радости. Димка идет дальше и никак не может вспомнить, где же этот самый чертов дом. Не спросишь же у первого встречного.

Еще недавно Димка скрывался от глаз уркачей в сараюшке под охраной Валятеля, сегодня же бродит в самом логове Чекаря — и ни одного блатняги. Это же их время, с темнотой они оживают и по-хозяйски чувствуют себя среди темных заборов Инвалидки, исчезая лишь при виде милицейских или военных патрулей.

Димка приваливается к забору, отдыхает. Ну не может быть, чтобы его фигура не привлекла внимание какого-нибудь завалящего уркагана, желающего поживиться за счет выпившего прохожего. Пусть лишь подойдет, пусть. Иначе дороги к Чекарю не найти. Но в этот вечер Инвалидка словно вымерла, словно ее карболкой залили, отскребли, отчистили.