Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

Вся эта мелкая шушера ничуть не интересовала Хишама. Он присматривался только к купцам – не к тем, кто, подобно Диномаху и Клеодему, был отягощен заморским товаром, – а к другим, которые возвращались налегке, имея при себе только тугую мошну с золотом и драгоценностями.

Как ни скрытен был Хишам, но обвести вокруг пальца проницательного Диномаха не сумел. Тот прямо предупредил беглеца, что если кто-либо из купцов вдруг лишится в пути нажитого богатства, то с поисками злодея проблем не возникнет. Дескать, прошлые твои дела никого не касаются, а здесь, будь любезен, веди себя пристойно. Купцы, конечно, народ корыстолюбивый и завистливый, но в дальнем походе, сопряженном с опасностями, привыкли стоять друг за друга стеной, иначе там, где пропал один, могут найти свой конец и остальные.

После этого неприятного разговора Хишам перестал общаться с купцами, хотя по-прежнему харчился с их стола, что входило в заранее оговоренную плату за спасение. Он и раньше не питал к грекам никаких теплых чувств, а уж сейчас затаил на них настоящую ненависть, для реализации которой не хватало лишь удобного случая.

Нормальных людей, к числу которых я отношу и себя, всегда интересовала психология злодеев (возможно, именно в этом кроется столь широкая популярность детективных романов).

Что заставляет обычного на вид человека преступить ту фатальную грань добра и зла, к которой другие даже не смеют приблизиться? Почему он так равнодушен к чужим страданиям и чужой жизни? По какому праву отвергает все человеческие и божеские законы? Где находит оправдание своим неблаговидным поступкам?

И что, в конце концов, движет преступником – гипертрофированный эгоизм, душевная черствость или некий слепой атавизм, доставшийся нам в наследство от звероподобных пращуров? Можно ли этих каиновых детей вернуть в лоно человеческого общества? И как – страхом, лаской, специальным лечением, перевоспитанием?

Вот почему личность Хишама представляла для меня особый интерес. Однако все способы, которые прежде легко позволяли, что называется, «влезть в душу» предков, чьи тела я использовал, на сей раз оказались малоэффективными.

Упреки совести, провоцируемые мной, не доходили до сознания Хишама, а все попытки отвратить его от зла ни к чему хорошему не приводили. Человек, как говорится, погряз в пороках целиком и полностью. Исправить его, наверное, могла только могила.

Все это грозило мне в будущем серьезными проблемами. Такого злодея нельзя вводить в дом доверчивого и мнительного царя Эгея, а уж тем более посылать с весьма деликатной миссией на Крит. Да он просто изнасилует всех юношей и девушек, вверенных его попечению, а потом продаст их первому встречному работорговцу.

Для выполнения великого исторического предназначения, то есть для устранения Минотавра, нужен совсем другой человек – или камикадзе типа Васьки Лодырева, или тюфяк вроде Шлыга. В крайнем случае я мог бы обтяпать это дельце и в одиночку. Отсюда следует, что мне нужно подавить разум Хишама, сломить волю, отстранить сознание от власти над телом, а в идеальном случае – вообще уничтожить его как личность. История учит, что на свете не бывает неприступных твердынь, точно так же, как и несгибаемых характеров. Уж если я не одолею Хишама (а по сути самого себя), то за Минотавра даже браться не стоит.

Однако время пока что терпело, и я ограничивался изучением противника, старательно выискивая в его психике уязвимые места. Таковых было немного, а лучше сказать, почти не было вообще, и постепенно я стал склоняться к опыту большевиков – «в первую очередь захватить телеграф, телефон, мосты», то бишь средства коммуникации, роль которых у человека по преимуществу выполняют органы чувств. Если, к примеру, вовремя лишить врага зрения, то он с перепугу согласится принять любые условия победителя (хотя представить себе перепуганного Хишама было весьма и весьма нелегко).

Караван между тем преодолел уже добрые две трети пути, и потери его покуда ограничивались овцами, съеденными на стоянках.

Однажды поздним вечером, когда пора уже было отправляться на покой, Диномах заговорил с Хишамом. Как всегда, он пользовался аккадским языком, в то время повсеместно распространенным на территории Передней Азии.

– Скоро мы дойдем до моря, – вкрадчиво произнес купец. – Ты останешься на побережье или продолжишь свой путь дальше?

– Еще не знаю, – ответил Хишам. – Сначала хочу оглядеться. Хочу подыскать для себя страну вольную и богатую. Не присоветуешь мне что-нибудь?

– Больше всего богатств в Египте, но сейчас эту страну раздирают войны и смуты. Греция скудна. На Крите чужаки не в чести. Я бы на твоем месте отправился в Троаду. Места там спокойные, нравы свободные, цари милосердные, а богатства прирастают год от году. Любое судно, следующее в Понт Эвксинский или обратно, платит дань владыкам Илиона.

– Я подумаю над твоими словами, – сказал Хишам, но для себя решил, что сделает все наоборот: предпочтет скудную Грецию или неприветливый Крит якобы благополучной Троаде.

Спустя некоторое время купцы заговорили между собой на греческом, уверенные, что никто из соседей не понимает их.

– Ума не приложу, как нам избавиться от этого негодяя, – сказал Диномах. – Не хватало еще, чтобы он последовал за нами в Коринф. Прирезать его, что ли?

– Боги не простят нам этого, – сдержанно возразил Клеодем. – Не забывай, что мы поклялись спасти его именем самого Зевса Всесильного.

– Тогда свяжем его по рукам и ногам и оставим в пустыне на растерзание шакалам. В этом случае его кровь не падет на нас.

– Какая разница. Богам известно не только о содеянном нами, но и о наших замыслах. Всем клятвопреступникам уготовлено место в Аиде.

– Вот нажили себе заботу, – вздохнул Диномах. – И все из-за моей скаредности. Как только вернусь домой, немедленно продам этот проклятый перстень и треть… нет, четверть от выручки принесу в жертву храму Матери Богов.

– Раньше надо было думать. – Клеодем зевнул. – Помнишь сказку про мальчика, отогревшего за пазухой змею? Как бы наше добро не вылезло нам боком.

– Ох и не говори! – опять вздохнул Диномах и, приподнявшись на локте, глянул в сторону Хишама. – Не нравится мне это соседство. Каждую ночь вижу во сне, как он подбирается ко мне и срезает с пояса кошель с золотом.

– А ты перевесь кошель на грудь, под одежду, – посоветовал Клеодем. – Я уже давно так сделал.

– И то правда… – было слышно, как Диномах шевелится под овчиной и шуршит одеждой. – Надо было сразу догадаться…

Скоро оба грека захрапели. Уснул и я, утомленный не столько тяготами пути, сколько бременем невеселых дум.