Басилевс - Виталий Гладкий

И лишь когда конюхи стали уводить лошадей в конюшни, Вартан обратил внимание на молчаливую группу во главе с их предводителем в черном плаще, из-под которого виднелась дорогая и необычайно прочная кольчуга.

– Кто эти люди? – встревоженно спросил он Тиграна, в этот момент расточавшего любезности придворным матронам и юным прелестницам.

– А, – беззаботно махнул рукой царевич. – Купцы. Встретились по пути. Мы были им вроде дополнительной охраны, – он рассмеялся. – Платой за наши услуги служило отменное книдское вино, – Тигран лукаво подмигнул Вартану Черному. – Между прочим, у меня еще сохранился бурдючок с этим божественным напитком. Завтра угощу, приходи.

Начальник царской хилии, отступив в тень, некоторое время пристально наблюдал за персами, а затем позвал начальника дворцовой стражи, рослого детину с квадратным подбородком и настороженным взглядом.

– Мне они не нравятся, – сказал Вартан Черный, указывая глазами на купцов. – К сожалению, долг гостеприимства обязывает нас предоставить им стол и кров, но это не значит, что они могут болтаться, где заблагорассудится. Пока эти персы во дворце, следи за каждым их шагом. Заметишь что-либо подозрительное – убей, не раздумывая. Приставь к ним лучших своих людей.

– Понял… – хищно сверкнул белками глаз начальник стражи. – Не волнуйся, у меня мышь не проскочит незамеченной, – он поторопился уйти в помещение, где отдыхали его воины.

– Поди сюда! – позвал Вартан дворцового ойконо– ма. – Купцов во дворце не оставлять, – приказал он. – После пира пусть отправляются на ночлег в постоялый двор. Пускай там приготовят постели и все, что необходимо.

Ойконом молча кивнул и трусцой побежал выполнять указание. Начальник царской хилии заметил, как человек в черном плаще, от которого не укрылась суета вокруг Вартана, пристально посмотрел в его сторону. Их взгляды встретились, и армениец почувствовал невольный холодок между лопаток. Ему показалось, что на него смотрит змея, изготовившаяся к броску. Превозмогая внезапное отвращение, Вартан Черный вежливо улыбнулся и жестом пригласил купцов в термы, где уже плескались воины Тиграна.

Пир удался на славу. Столы ломились от кувшинов с вином и разнообразных закусок, а новым яствам, казалось, не будет конца. В парадный зал по настоянию Тиграна были допущены и женщины, и старый Антипатр потихоньку радовался такому новшеству – в присутствии прекрасноликих наяд мужчины вели себя сдержанно и относительно благопристойно.

Митридат, к вину относившийся почти равнодушно, насытившись, постарался исчезнуть как можно незаметней. У него почему-то испортилось настроение, несмотря на радость встречи с Тиграном. Возможно, причиной этому послужило слишком шумное общество, ненавистное им еще с тех времен, когда царица-мать едва не силком тащила его на буйные пиры, часто превращавшиеся в настоящие вакханалии. А может, ему не понравился пристальный взгляд, похожий на удар холодным клинком, которым посмотрел на него персидский купец, одетый в черное. Приученный своими скитаниями к бдительности и осторожности, Митридат сделал вид, что не заметил дикой злобы, сверкнувшей в черных глазах перса, но внутренне подобрался и подал условный знак Гордию, помогавшему слугам подавать на стол. Оруженосец понял сразу, что имел ввиду его господин, и с этого момента стал следить за купцом, как кот за мышью.

Улучив миг, когда гости пили заздравную в честь какого-то древнего арменийского героя, Митридат встал из-за стола и быстро вышел во внутренний дворик, к своему любимому водоему. Уже стемнело, и царевич, с удовольствием подставив разгоряченное лицо свежему ветерку, уселся на камни под одним из каштанов.

Но он ошибся, когда думал, что за ним наблюдает только мрачный перс. Еще одни глаза, карие и влажные, как у дикой лани, отмечали каждое движение нашего героя. И когда он вышел, девушка, стройная, как кипарис, и еще чересчур юная для того, чтобы стать чьей-либо супругой, незаметно последовала за ним, сгорая от стыда, но, тем не менее, решительно и целеустремленно.

Несмотря на то, что девушка скользила по камням дворика как бесплотное видение, Митридат, еще не утративший остроты слуха, приобретенной на вольном просторе, все же услышал ее. Едва она приблизилась, как юноша стремительно вскочил на ноги и его кинжал едва не пронзил маленькую острую грудь.

– Ах! – вскрикнула в испуге девушка и пошатнулась, теряя сознание.

Испуганный не менее юного создания своей, едва не ставшей роковой, ошибкой, Митридат подхватил девушку на руки и бережно положил на мягкую траву под каштанами. Затем, снедаемый раскаянием, едва не роняя слезу, он стал черпать ладонями воду из бассейна и лить на ее бледное лицо.

В себя она пришла быстро: то ли обморок был не очень глубоким, то ли вода оказалась чересчур холодной. Как бы там ни было, но девушка мигом вскочила на ноги и гневно бросила:

– Грубиян!

Ошарашеный царевич только пробормотал что-то невразумительное в ответ, с мольбой простирая к ней руки. Конечно же, он узнал ее сразу. Девушку звали Нана, и была она из знатной аристократической семьи Ервандуни, царствовавшей при Ахеменидах в Малой Армении.

– Прости, о… – наконец обрел дар речи Митридат, но так и не смог найти в смущенной голове достойного юной красавицы сравнения.

– Прощай, я ухожу, – с неожиданным сомнением в голосе сказала Нана и сделала робкий шажок в сторону приоткрытой двери пиршественного зала. – Но что это? – вдруг воскликнула она и стала ощупывать свою одежду. – Почему… почему я мокрая?

Митридат пустился в торопливые и сбивчивые объяснения. Нана, обрадованная так кстати подвернувшимся препятствием в виде испорченного платья, в котором, конечно же, она никак не могла появиться на людях, капризничала и делала вид, что уйдет немедленно – царевич умолял остаться. Затем Нана пожаловалась на стылый ночной воздух: Митридат тут же с неимоверным пылом стал согревать ей руки…

Давайте, уважаемый читатель, опустим занавес на этой сцене, которая стара, как сам мир, и, тем не менее, свежа и прекрасна, как незамутненная горестями бытия юность. И как бы там ни вещали высокоученые умники, утверждающие с пеной у рта, что в те далекие времена отношения между мужчиной и женщиной были совершенно иными, нежели сейчас, не верьте им. Потому что любовь сродни неизлечимой болезни, поражающей и грубого, необузданного варвара, и человека просвещенного, считающего, что уж он-то может разобраться в своих чувствах. Ибо любовью созданы и человек, и земная твердь, и вода, и животный и растительный миры.

Но возвратимся к пиршественному столу царя Антипатра.

Купец в черных одеждах пьянел на глазах. Пристально наблюдавший за ним Гордий про себя дивился, сколько фиалов тот сумел осушить за очень короткое время. Наконец перс поднялся и, пошатываясь, побрел в глубь дворца, грубо отталкивая попадающихся по пути сотрапезников, не менее пьяных, чем он сам – ближе к ночи царь приказал удалить с пира женщин, и теперь мужская половина наверстывала упущеное.