Басилевс - Виталий Гладкий

Чувствуя, что теряет сознание от неожиданного удушья, жрец схватил полный фиал, услужливо поданный Оронтом, и жадно осушил его.

Уголья пыточного очага уже потускнели, подернулись пушистыми серыми хлопьями пепла. Возбужденный, с налившимися кровью белками глаз Оронт пил вино, словно воду, фиал за фиалом. В камере витал запах горелого мяса, и Даипп с трудом сдерживал рвоту. Палач и его помощник неторопливо и обстоятельно ели рыбу под острым чесночным соусом. Иорам бен Шамах лежал на голом полу и тихо постанывал. Его обнаженная спина являла собой кровавое месиво с черными полосами подпалин.

– Поднимите его, – брезгливо морщась, сказал жрец и торопливо закрыл нос куском тонкого надушенного полотна. – И приведите сапожника.

Оронт понимающе осклабился и рыкнул на безмятежных подручных. Киликиец небрежно подхватил лекаря под мышки и усадил, прислонив к стене, а узкоплечий перс опрометью выскочил за дверь. Вскоре он возвратился, подгоняя пинками тщедушного капподокийца с остановившимся взглядом.

– Подойди поближе! – резко приказал жрец сапожнику.

Тот вздрогнул, будто его ожгли кнутом со свинцовым наконечником, на негнущихся ногах подошел к Даиппу и упал на колени.

– Не надо… не бейте! – вдруг возопил он, в мольбе протягивая к жрецу тощие руки. – Я уже все сказал! Все!

– Заткнись, скот… – Оронт пнул его ногой. – И внемли.

– Иорам! – жрец снова возвысил голос, обращаясь к безучастному иудею. – Мы знаем многое и без тебя. Твой бывший брат по вере покаялся и рассказал следствию о ваших коварных замыслах. Он будет прощен и выпущен на свободу. Пока такая же возможность есть и у тебя. Ты меня слышишь, Иорам?

– Да… – с трудом шевеля непослушным языком, ответил иудей; он в этот миг наслаждался леденящим холодом стены, остудившим его израненную спину.

– Тогда скажи мне, кто тот воин, что приходил к сапожнику на встречу с тобой? Скажи только это, и сегодня же ты покинешь Понт.

– Не помню… – пробормотал Иорам бен Шамах, прикрыв глаза.

– Ах, пес! – рванулся к нему взбесившийся Оронт.

– Оставь! – воскликнул жрец, с омерзением глядя на перекрашенного перса. – Всему свое время… Очень жаль, Иорам, что ты такой несговорчивый, – процедил он сквозь зубы. – Тогда мне придется огорчить и тебя и этого несчастного – мы будем пытать его на твоих глазах до тех пор, пока кто-нибудь из вас не образумится. Давай! – кивком указал Оронту на коленопреклоненного сапожника.

– Нет, нет! – закричал тот, пытаясь освободиться из рук палачей. – Господин, молю тебя – скажи им! Избавь меня от мук! – он извивался, словно червь, с безумной надеждой глядя на лекаря.

– Терпи, брат мой… – тихо проронил иудей. – Терпи и надейся. И да простит тебе Сотер невольное предательство. А я уже простил – ты всего лишь человек… – он с состраданием поднял правицу, благословляя несчастного.

– О-о… – зарыдал сапожник и обмяк, потеряв от ужаса сознание.

Пытали его недолго. Какое-то время каппадокиец кричал от нестерпимой боли, а затем, неожиданно для истязателей, залился безумным смехом. Он смеялся даже тогда, когда палач-киликиец отрубил ему несколько пальцев.

– Хватит, достаточно! – не выдержал Даипп. – Уберите его!

Хохочущего сапожника выволокли за дверь. Жрец впился взглядом в отрешенное лицо иудея. Губы лекаря шевелились – он молился.

– Ну что же, пес иудейский, ты сам выбрал свою участь, – медленно проронил в наступившей тишине жрец. – Сейчас тебя распнут, а затем выбросят на растерзание шакалам. Да свершится правосудие во имя великой богини Ма. Что предначертано, да сбудется…

Когда лекаря привязали к крестообразной перекладине и стали вбивать в его руки и ноги толстые кованые гвозди, он даже не застонал. Переполненные болью глаза иудея неотрывно смотрели на жреца, беспокойно ерзавшего на сидении дифра.

Вдруг жрецу послышался какой-то звук. Он поднял голову и посмотрел на Иорама бен Шамаха. Иудей пытался что-то сказать. Остановив жестом палача, уже примерившегося забить в тело жертвы очередной гвоздь, Даипп торопливо встал и подошел поближе.

– Он придет… и воссияет, как новая звезда… – хрипел иудей. – И объединит народы… и падут идолы…

– Кто придет? Митридат? – спросил, невольно содрогаясь, жрец.

– Сотер… Наш Спаситель… Митридат всего лишь бич Божий, первое знамение пришествия… – иудей застонал. – Митридат, мальчик мой… Жди и устрашись, Даипп! – он возвысил голос. – Смерть уже стоит за твоими плечами. Я ее вижу. Это бездна, наполненная страданиями. Твоими страданиями, Даипп! О, Сотер, прими мою душу…

Пошатываясь и двигаясь, как сомнамбула, Даипп вернулся к дифру. Когда он уселся, то почувствовал холодный озноб. Лекарь тяжело обвис на перекладине и не подавал признаков жизни. Довольный Оронт что-то торопливо черкал стилосом. Палачи снова вернулись в свой угол и принялись доедать остывшую рыбу.

Даипп трясущимися руками налил вина и поднес фиал к губам. Свет факелов отразился в темной янтарной глубине фиала, и жрецу неожиданно почудились чьи-то огромные, полыхающие гневом глаза. Они смотрели на него неотрывно, и в бездонных черных зрачках бушевал звездопад. Даипп глухо вскрикнул, уронил фиал и свалился на пол. В его обморочном сознании явилось огненное, бешено вертящееся колесо; оно мчало через мрак, наполненный ужасными тварями. Колесо кромсало, давило их, словно слизняков, и вселенский вопль, исторгаемый медными глотками чудищ, рушил столпы мироздания, и их обломки с грохотом исчезали в жерле Хаоса.

ГЛАВА 5

Царь Малой Азии стоял на крохотном балконе дворца и с жадным любопытством наблюдал за поединком Митридата с Вартаном Черным. Облаченные в тяжеленные учебные доспехи, рослые и широкоплечие, они были похожи на двух разъяренных быков, выясняющих отношения из-за самки в брачный период. Фехтовальной площадкой им служил небольшой дворик, вымощенный полированными гранитными плитами и несколько тесноватый для единоборства; временами казалось, что от громоподобного бряцания мечей и щитов вот-вот обрушатся окружающие бойцов древние стены.

Митридат долгое время дичился, приноравливаясь к новому для себя образу жизни. За годы скитаний он привык к вольному воздуху, твердому спальному ложу и ему часто чудились в бесчисленных коридорах и комнатах дворца подстерегающие его наемные убийцы, а пуховые подушки спросонья мнились руками палача-душителя. Поэтому он старался пореже бывать в Ани-Камахе и много времени проводил на охоте, иногда по нескольку суток пропадая в горах и лесах, где спал всегда под открытым небом, зарывшись, как зверь, в душистое сено, а зимой – в глубокую снежную нору. Если же приходилось ночевать во дворце, Митридат выбирался через окно во двор и, закутавшись в кошму, укладывался под сенью каштанов, окружавших обширный водоем, хранивший запас воды на случай осады дворца. И как всегда возле него бесшумной тенью маячил верный Гордий, бессонный и неутомимый страж.