СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 1 - Клод Фаррер

Женщины заволновались. Л’Эстисак прервал их:

— Самое замечательное, — сказал он холодно, — это то, что в тысяча семьсот восемьдесят девятом году банда фанатиков взяла приступом Бастилию из протеста против произвольных арестов, которые, как всякий знает, были позором старого строя…

Женщины все вместе покачали головами. Да, это было замечательно, и Л’Эстисак был прав. Но у них не хватило смелости шутить по этому поводу. И Жанник выразила общее их мнение:

— И все-таки, — прошептала она, — трудно жить так, вечно преследуемой, загнанной, травимой, как дикий зверь, как волк!..

Она задумалась. Потом внезапно сказала:

— Пор-Кро! Пор-Кро! Женитесь.

Тот даже привскочил:

— Тут же? — спросил он. — Немедленно? Без разговоров? Уж не история ли Фаригулетты внушила вам этот вердикт?

— Черт возьми! Да!..

Он удивился:

— Объясните?

— О! — сказала она. — Я никогда не умела давать объяснений! Но я вполне убеждена в том, что говорю: женитесь! Так будет лучше.

Он спросил ее:

— Так, значит, вы полагаете, что я буду счастлив? Что мы будем счастливы, эта девица и я?

Она поджала губы…

— Да, — сказала она, — да! История с Фаригулеттой — хороший урок для нас всех. Видите ли, голубчик Пор-Кро, хорошо живется только женатым людям. Варенье достается им, а черствый хлеб — холостякам!.. Не оставайтесь же холостяком, если можете стать «замужним человеком»! И хватайтесь за первый же случай. Ваша жена как раз по вас, друг мой. Она мила, спать с ней вовсе не будет неприятно, для вас в особенности, оттого что вы умеете спать с женщиной не грубо: ведь мы научили вас этому, мы, собаки, твари, как называл нас Фаригулеттин комиссар. Она пожнет плоды наших уроков. Когда у нее будут какие-либо прихоти, вы вспомните о наших прихотях, о прихотях собак и тварей. Вы не будете жестоки и эгоистичны. И вы как-нибудь проживете вдвоем. Женитесь, Пор-Кро!

— Дьявол! Нечего сказать, хорошо вы ободряете человека… Но вот что меня занимает: если брак, какой бы то ни было брак, представляется вам столь желательным, отчего вы сами, Жанник, не пытались выйти замуж?

— Я?..

— Вы! У вас не раз был к тому случай, это мы все прекрасно знаем. Три или четыре раза дело было только за вами: вам стоило только захотеть. И вы не захотели.

Она всплеснула своими прозрачными руками и снова уронила их на креп своего кимоно.

— Дело было только за мной… Быть может! Но ведь существует пословица: где козу привязали, там ей и травку щипать. А меня, друг мой, привязали вместе с другими холостяками.

Л’Эстисак оставил свое кресло зеленой травы и спинку из коры дерева. Он подошел к креслу Жанник, наклонился над ней и коснулся губами бледного лба девушки. Большая ассирийская борода эбенового дерева с инкрустацией из меди хотела, казалось, перелить немного своей силы в это хрупкое, слабое, бессильно распростертое тело.

— Щиплите травку, козочка!.. Так мило, мило, что вы не бросили нас, людей черствого хлеба.

Она запустила пальцы в длинные пряди, иссиня-черные и рыжие:

— Нет!.. Не мило, а благоразумно. Разве может выйти замуж та, кто родилась в грязной конуре в Рекуврансе от прачки и от портового рабочего, которые постоянно бывали пьяны три дня в неделю? Не может, не смеет!.. Конечно, если только она не захочет взять портового рабочего, сама стать прачкой, напиваться три дня в неделю, жить в грязи, среди драк и побоев — совсем так, как моя мать. Какова мать, такова дочь! Но видите ли! У меня не было призвания к этому: мне не нравились ни пинки ногой, ни град ударов веревкой, сложенной вчетверо. И я любила мыть лицо почти каждый день. Очевидно, я не была создана, чтобы стать порядочной женщиной. Я плохо кончила: у меня были любовники — офицеры, моряки, и они научили меня быть чистой, быть воздержанной, быть ласковой, не ругаться, читать, думать, всем порокам, не так ли!.. А что касается того, чтоб выйти замуж за одного из этих любовников и в благодарность за его уроки наградить его теми тестем и тещей, про которых я вам рассказала… Нет!.. Это было бы не слишком честно.

Последние лучи солнца окрасили пурпуром красноватые стволы похожих на зонтики сосен. Ночь стремительно надвигалась на весь рейд, гоня перед собою лиловые и зеленоватые сумерки. В усиливающейся тьме внезапно подул декабрьский ветер. Л’Эстисак властно поднял на руки больную и унес ее с лужайки в дом.

Было много поцелуев, потом все вместе ушли. Герцог один остался, оттого что он поселился на Голубой вилле, «экономии ради», как он говорил без тени улыбки. Кроме того, он уверял, что болен, и прописал себе режим — режим Жанник…

И Жанник, которую покорила эта трогательная нежность, решилась, ради здоровья своего друга, следовать предписаниям врачей.

Маленький пароходик с желтой трубой спешил при свете звезд. Эскадренные броненосцы, сверкая разноцветными огнями — белыми, красными, зелеными, — казались архипелагом из драгоценных камней.

Селия, полусклонившись, сидела подле трапа, опираясь на борт, и смотрела в темноту.

— О чем вы думаете? — спросила маркиза Доре, которая не любила тишины.

Но Селия иногда любила тишину…

— Ни о чем, — сказала она.

И все всматривалась в ночь, вслушивалась…

Глава девятая

В АВИНЬОНЕ, НА МОСТУ,

ВСЕ ТАНЦУЮТ, ВСЕ ТАНЦУЮТ…

Перед дверью казино на четырех мачтах был натянут парус, изображавший что-то вроде маркизы. И двое полицейских, чрезвычайно гордые своей ролью, наводили трепет на два ряда мальчишек, сбежавшихся на соблазнительное зрелище. На фасаде здания синими электрическими лампочками была выведена сенсационная надпись: «Бал морских офицеров». И парные извозчичьи коляски, более торжественные и более громыхающие, чем когда-либо, с шумом катились по мостовой бульвара, величественно подвозя многоцветный поток дам полусвета, разряженных или костюмированных.

Выйдя из коляски, Селия подняла глаза на надпись:

— Бал морских офицеров?.. Как так? Отчего же не Сифилитический бал?

Л’Эстисак, главный распорядитель праздника, стоял внизу лестницы и принимал прекрасных приглашенных:

— Оттого что мы уважаем чужие мнения, — сказал он. — Сифилитический бал — такое название могло бы оскорбить забавную скромность какого-нибудь почтенного мещанина, который случайно затесался среди тулонских прохожих. А мы стараемся никого не оскорблять, дорогая моя! Даже самого последнего мещанина.

Он замолчал, оттого что Селия стояла в подъезде и не шла дальше.