Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

– Кажется, вы пьяны, Измайлов. Пока еще не окосели окончательно, ответьте на последний вопрос – почему Гомов вам до сих пор не сказал, кто собирался продавать героин? Теперь, когда обман со стороны Малыгина исключен?

Боюсь, я задал вопрос, не подумав. Именно это я сейчас читал на лице Измайлова.

– А вы не понимаете? Малыгин в тюрьме. Нынче, после вашего рассказа, мне совершенно очевидно, что жить ему недолго. Недолго, так как такие «кидняки» не прощают. Гомову остается только дождаться этого. Кто становится единственным владельцем героина? Он. – Отведя глаза в сторону, Альберт Андреевич вынул из кармана пальто перчатки и стал натягивать их на руки. – Как вы думаете, я стал бы покупать героин после случившегося, если бы знал правду? Я бы его приобрел лишь в том случае, если бы ее не знал. Это же так прозрачно, Струге. Это понимаем мы с вами, понимает это и Вячеслав. А что касаемо его джипа... Видишь, Антон Павлович, чем заканчиваются добрые дела? Я попросил Песецкого купить машину и подарить Гомову. – Измайлов нервно хохотнул. – Старинные друзья ведь! Если бы я знал, что он потом в багажнике прятать будет... Идиот Песецкий – что еще сказать? Оформил машину на себя и передал общему старинному корешу по доверенности. Ну, не дурак ли? Воистину, если хочешь что-то сделать, сделай это сам. Ничего поручить нельзя! Меня окружают самонадеянные, бестолковые лохи. Знать бы раньше, чем это обернется...

Разговор окончен. Краем глаза я замечаю, как пасущееся неподалеку стадо начинает брести к машинам. Очевидно, подъем Измайлова – это сигнал к отходу. Честное слово, я свое отжил. Просто не могу придумать причин, по которым мне теперь может быть дарована жизнь. Но мне хочется, чтобы он знал главное. Главное во всей этой истории.

– Измайлов, что бы вы ни думали и ни делали в дальнейшем, мой приговор Малыгину – законен. Он не является частью игры. В любом случае я вынес бы именно этот приговор.

Передо мной, на столик, падает брелок с ключами.

– Знаете, Струге... Я вам благодарен. Предложил бы вам компаньонство, но уверен, что вы откажетесь. А для меня это унизительно, так как в городе мне никто не может отказать. Я унижусь и впервые почувствую себя оплеванным. Впрочем... Я и так оплеван.

Подняв голову, я удивленно посмотрел в его лицо. Он был пьян ровно настолько, чтобы не смочь пройти по канату с завязанными глазами. Полбутылки коньяка и бутылка водки ушли в него, как в сухую землю.

– Я не дурак, то есть – не Песецкий. Я машину оформил сразу на вас. Документы на ваше имя в бардачке. Возьмите «Мерседес», Струге, и прощайте. Сначала хотел вам его подарить с радостью, потом захотелось положить вас внутрь и столкнуть в яр. Теперь не вижу в этом смысла. Все ваши измышления измышлениями и останутся. Никаких доказательств моей вины. Я остался один на один только со своей трагедией. В любом случае спасибо за правду. Так что считайте машину наградой за честность. Прощайте.

– Вы спятили, Измайлов? Вы думаете, что я выпимши да – за руль? Вас жизнь не учит...

Понимая, что отделаться шуткой не получается, я крикнул ему в спину:

– А с чего вы взяли, что я приму эту награду? Я, Измайлов, из рук не ем.

Перед тем, как подобрать полы пальто и сесть в лимузин, он успел усмехнуться.

– До города десять километров. Пешком по дороге пойдете? Здесь попутку не поймать, Струге, а я вам не такси. Вы меня ранили, и мне скверно... И потом, вы же не идиот, чтобы бросить в лесу машину стоимостью в полста тысяч долларов.

– Ваша привычка дарить ненадежным людям машины сыграет с вами дурную шутку! – бросил я вслед уже отъезжающему кортежу.

Наверное, от Альберта Андреевича сейчас откатывает состояние, когда пьешь в стрессе и не пьянеешь. Теперь же пришла минута наката приступа шока, и опьянение бьет по голове, как кувалда. Уверен, охранники довезут его до дома уже мертвецки пьяным.

Чудное окончание рабочего дня. В зареве закатывающегося солнца я вижу перед собой «Мерседес» цвета вороньего крыла и стол. На нем лежат ключи от «Мерседеса».

Подойдя к автомобилю, я отдираю от стекла примерзшую щетку и надеваю на нее брелок с ключами. Раз это подарок мне, значит, я волен делать с ним все, что пожелаю. Теперь остается поднять со снега раненный в схватке с наркоманом портфель «РЕТЕК» и отправляться на трассу. Я помню, как тот наркоман в приступе откровения вспомнил о том, что качественный «порошок» можно приобрести именно в казино «Князь Игорь». «Я так и не пойму, кто там у кого на подсосе. То ли Изя у мусоров, то ли мусора у Изи...»

Вот тебе и Изя. Все у него на подсосе. И все на потоке. Все и все, кроме меня и обстоятельств. Потому ему сейчас так тошно.

Уже через пятнадцать минут ходьбы по замерзшему шоссе я услышал за спиной раскат грома. Что-то рановато он зарядил этой весной. На моей памяти такое было лишь единожды, как раз в тот год, когда умерла мама...

Валясь с ног от усталости, я приехал домой лишь в начале девятого. Свет, как и месяц назад, рвался из окон мне навстречу. Я сначала не понял, что мне в этом удивительного, однако, когда догадался, у меня едва не взорвалось сердце... Пролетев все пролеты одним махом, я уткнулся в дверь и нажал на звонок. Раз, два, три...

– Антоша...

Через пять минут мы втроем сидели на кухне. Я, Саша и Вадим.

– Ты здорово нас поволновал, старик, – сказал Пащенко.

– Я понимаю. – Виновато склонив голову, я пожал плечами. – Так получилось. Но я и прежде задерживался, правда, Саша?

– Правда, – ответил за нее прокурор. – Но обычно ты приезжал домой раньше известий о своей смерти.

По всей видимости, я не рассчитывал силы, когда глотал коньяк с Измайловым, иначе все понял бы без лишнего вопроса.

– То есть?

– Полчаса назад мне позвонил Пермяков. Недалеко от станции Красный Яр обнаружен в клочья разорванный черный «Мерседес». Мне даже как-то неудобно об этом говорить, но в его бардачке, который нашли в тридцати метрах от левого заднего колеса, лежали документы, подтверждающее невозможное. Когда ты купил «шестисотый», Струге? И почему твоя жена и я ничего об этом не знаем?

Я хотел проглотить комок, но он оказался сухим и невкусным. Продолжая смотреть на прокурора идиотским взглядом, я искал на столе чашку с холодным чаем.

– Посмотри на него, Александра Андреевна, – предложил Саше Пащенко. – Он же нетрезв. Нетрезв и туп, как дознаватель УБОПа, который в своей объяснительной для прокуратуры написал, что видеосъемка в банке – монтаж.

До меня стал доходить смысл этой необычной для всех новости. Сейчас все выстраивают версии. Но они даже не могут представить, насколько далеки от истины. Правда известна лишь мне.

– Чей труп обнаружен в машине?..

– Неподалеку от места взрыва, метрах в трехстах, есть шалаш, в котором живут трое бродяг. Один из них отправился за хворостом, а через пятнадцать минут его друзья услышали грохот.

Я опять попытался сглотнуть слюну. Спина покрылась холодным потом.

– Есть предположения относительно того, как произведен подрыв?

– Заряд находился под капотом. Бродяга залез в машину, включил зажигание и... – Пащенко изобразил руками взрыв. – Возможно, он просто открыл дверь. Знаешь, Струге, раньше, когда мы с тобой трудились следаками, таких хитрых приспособлений не было. Сунут в бензобак презерватив с марганцовкой, и через тридцать минут – будьте любезны. Главное лишь то, чтобы через эти полчаса, за которые бензин разъест резину, жертва находилась в машине. А нынче на службу пришла электроника. Только что толку? Как я понимаю, вряд ли тот, кто начинял «мерс», собирался прикончить именно бродягу...

Пойди рассуди теперь, кто из нас невинный убийца, а кто – настоящий. Измайлов, даривший мне заминированный «Мерседес», или я, не пожелавший принять этот подарок? Есть над чем задуматься. А еще стоит поразмышлять над дилеммой – готовил ли Измайлов для меня такой исход при любом приговоре, или только при том, который бы его не устроил? Машина была «заряжена» заранее, значит, Альберт Андреевич был готов ко всему. Ко всему, но только не к тому, что услышал в последние минуты процесса. Это я видел по его глазам. Оправдания убийце своего сына Измайлов не ожидал, а это значит, что его не устроило бы все, что меньше максимума. Я был приговорен еще до того, как состоялся наш последний разговор на берегу Терновки. А уж после разговора, который выкорчевал Альберту Андреевичу сердце, у меня не оставалось и одного шанса на миллион.

А если бы я с чистым сердцем и прозрачной душой влепил Артему Малыгину предусмотренный санкцией «червонец», изменилось бы что-нибудь в решении Измайлова? Думаю, да. Он ведь человек понятий и строгих обязательств, сторонник правил, которые для меня абсолютно ничего не значат.

Он невинный убийца, умертвивший своего сына и совершенно незнакомого ему нищего бродягу. Он не желал их смерти, но сделал все, чтобы они состоялись.

– Твоя территория? – спросил я Пащенко.