Жестокий наезд - Вячеслав Денисов

– Может, хочет предложить место в областном суде? – сострил я, разминая в пепельнице окурок.

– Не думаю. Я всегда чувствую опасность спиной, Антон Павлович. Как свою, так и чужую. И на вашем месте я отдал бы все, лишь бы избежать реализации тех планов Лукина, что он вынашивает в отношении вас.

– Он вынашивает их не первый год. Тем более мне нечего отдавать. Разве что – жизнь.

– Вот об этом я и говорю... – Измайлов почему-то отвел взгляд. Наверное, я коснулся темы, развитие которой должно произойти чуть позже. – Видя вас на даче, когда вы спасали совершенно случайного для себя человека, я подумал – этот парень не в силах совершить подлость. За пеленой гнева я могу ошибиться, он – нет. И я посчитал, что вы созданы для того, чтобы огласить верный приговор. Сколько бы лет ни маялся в тюрьме этот подонок, он будет париться законно. А уже потом я смогу вынести свой приговор. Пусть он будет судим дважды. По законам писаным и по законам правды. Однако...

Однако вы, Антон Павлович, меня просто изумили. Я потерял дар речи, когда увидел убийцу Малыгина, выходящего из зала суда под конвоем собственного адвоката! Это ваша справедливость, Струге? То, что вы сделали, – это ваша справедливость?

Я позвонил вниз, своим людям, и очередная новость подкосила мои ноги. На крыльце суда Малыгина встретила группа людей с удостоверениями и увезла прямо из-под их носа. В СИЗО! Мне плевать, Антон Павлович, какие грехи еще будет замаливать Малыгин! Мне хотелось, чтобы он был наказан за смерть моего сына!!

Струге, я имел возможность убить эту тварь любую минуту его нахождения на свободе после аварии, но я хотел, чтобы восторжествовал закон! Он был жив лишь потому, что я верил в правосудие! И теперь я вижу, что Вадим Измайлов и его невеста погибли из-за того, что их поразила шаровая молния, местонахождение которой еще предстоит выяснить!! Где ваша справедливость, Струге?! Я готовил этот стол, чтобы вместе с судьей поднять рюмку за упокой души своего сына и сказать, что он отмщен! Видите тот «Мерседес», что мерзнет под березкой?! Это ваш «Мерседес», Антон Павлович. Ваш!..

И все равно я не видел в глазах Измайлова ненависти. Если бы я только почувствовал ее присутствие... Если бы я лишь одной порой своего тела понял, как внутрь меня просачивается яд этого человека, я тут же захлопнул бы перед ним все двери. Но он говорил, и мне хотелось, чтобы он выговорился до конца.

– И за что я могу поднять тост сейчас? За свободу подонка, умертвившего моего сына? За то, как на моих глазах судья разыграл спектакль, понятный одному лишь мне, и перевел игру в овертайм, во исполнение замыслов другой группы лиц?

– Все готово, Альберт Андреевич. – В салон осторожно просунулась голова одного из телохранителей.

Измайлов вздохнул и принялся стягивать перчатки. Стал собираться и я. Все эти восклицания о невозможности тостов – фикция. Альберт Андреевич обязательно сегодня поднимет тост. Он добивается своей справедливости, и я уверен, что он привез меня на берег реки, где «стрелкуются» все отщепенцы города, не для того, чтобы поплакать мне в жилетку и высказать свое неудовольство. Он привез меня для того, чтобы исполнить задуманное.

Мы вышли из лимузина и направились к столику у мангала. Я шел чуть позади и закрывал лицо от холодного ветерка, который неприятно обжигал лицо после теплого салона машины.

– Располагайтесь, Антон Павлович. – Измайлов указал на один из стульев, стоящих перед столиком, и жестом руки отогнал к машинам своих людей. Я окинул площадку взглядом. Судя по всему, люди Измайлова трудились тут часа два. Разметали снег для удобства поднятия тостов, разжигали огонь в мангале, дожидаясь, пока прогорят дрова и угли подернутся розовеющей пленкой, жарили мясо...

У деловых людей все продумано. Уверен, даже речь Альберта Андреевича и та расписана по секундам. Тут сказать то-то, а в это мгновение – то-то. Чтобы было красиво, чтобы обосновать каждый свой шаг. Чтобы правота каждого последующего поступка была оправдана и доказана если не для оппонента, то хотя бы для самого себя.

Измайлов скрутил вязы огромной семисотграммовой бутыли «Наполеона» и стал степенно разливать коньяк по рюмкам.

– Все время после приговора я пытался понять, Струге, что заставило вас принять такое решение. И все это время потратил зря. Когда же я не нахожу логичного обоснования чужим поступкам, я начинаю думать о том, что это делается лишь кому-то в угоду. Кому в угоду вы оправдали убийцу? Я знаю всех, кто тревожил вас звонками и своими приходами. Именно по этой причине не приходил к вам сам. Не хотелось попасть в когорту тех, кто умасливает судью и просит совершить подлость. Я же вас совершать подлость не заставлял. Более того, я помог вам тогда, когда вы попросили о помощи. Пусть вы меня обманули, говоря, что помощь вашему секретарю требуют интересы дела моего сына. Пусть. Я не торгуюсь. Мне не важно, по какому факту я вам помогал. Могли бы вообще ничего не объяснять. Просто попросили бы подставить плечо, и тут же получили бы возможность на него опереться. И сейчас перед моими глазами сидит человек, ради которого я рисковал. Человек, предавший не только меня, но и память моего сына.

Я наклонился к бутылке и наполнил свой стакан доверху. Потом, ни слова не говоря, выпил и стал метаться в поисках достойной закуски. Выбор был богат – от икры до (если не ошибаюсь) семги, но я остановился на дольке лимона. Именно лимон придает коньяку неповторимую свежесть и подчеркивает его аромат. Икра лишь забивает запах спиртного, обволакивая полость рта запахом рыбы...

– Я так понимаю, Альберт Андреевич, что вы привезли меня сюда не для того, чтобы пожаловаться мне на меня же? И, думаю, вы понимаете, что я не олух, который представления не имеет, зачем его везут на берег реки после подобного приговора.

– Нет, я так не думаю, – подтвердил Измайлов. – Если бы я так думал, вы давно бы уже лежали под снегом. Без перегара коньяка, совершенно трезвый и совершенно мертвый.

– Правильно. – Я был спокоен. А чего волноваться? Этот разговор был неизбежен, зачем же жить в постоянном его ожидании, если все можно закончить прямо сегодня? – Так зачем же вы меня сюда привезли? Что вы хотите выяснить? Почему я принял такое решение, а не иное? А почему вы решили, что я обязан отчитываться перед вами за собственное мнение? – Я видел, как он пытается возразить, поэтому прервал эти потуги. – Нет, нет, Альберт Андреевич. Мне совершенно безразлично, кто вы. Родственник потерпевшего, подсудимого или корреспондент. Вероятно, за шумом ветра вы меня не расслышали. Так вот, я повторяю – я не имею желания отчитываться перед вами. И не надейтесь на то, что в сценарии вашего спектакля вам удастся сыграть роль лишь конферансье.

Измайлов слегка побагровел, однако я все равно не видел ненависти! Значит, разговор продолжается.

– Вы сумасшедший, Струге, – тихо сказал он. – Вы сумасшедший или просто глупец. Если только не являетесь купленным с потрохами судьей. Вот три объяснения, размышляя над которыми я опять теряюсь в догадках. В том, что вы не глупец или шизофреник, я имел возможность убедиться на даче. Любой другой на моем месте, выслушав СУДЬЮ, с его предложением напасть на бандитский притон, успевая вперед УБОПа, принял бы вас за идиота. Однако я убедился, что это не так. И потом, я наблюдаю за вами уже длительное время. Вы не продажная сука. Тогда почему такой приговор, Антон Павлович? Вы на самом деле полагаете, что Малыгин невиновен? Он не имеет к смерти моего сына никакого отношения?! Мать вашу, Струге, тогда кто вы, если не дурак, не сумасшедший и не продажный?! Плюньте на свои правила поведения! Объясните же мне свой приговор! Это сын мой, понимаешь, Струге?! Сын, которого я уже никогда не увижу!!

– Можно, я шашлык возьму?

– Чего?? – Измайлов после горячей речи слегка задыхался.

– Я спросил – можно я поем? Я целый день ничего не ел.

– Бля буду, Струге, берите. Кушайте, екарный бабай.

По бестолковой речи собеседника я понял, что из роли ведущего он действительно уже выходит.

– Хороший шашлык, – отметил я, едва успев набить рот. – Ваши люди талантливы, Альберт Андреевич. Умение готовить жареное у них от бога.

Измайлов покосился в мою сторону. Мое поведение немного выбивало его из колеи. Некоторое время он спокойно наблюдал за тем, как я подливаю себе коньяк, жую шашлык, зелень, а потом не выдержал:

– Антон Павлович, вы кары не боитесь? Или считаете себя бессмертным?

– Мы все смертны. – Я даже не предполагал, что могу быть хорошим собеседником при философских беседах. – Проблема в другом. Мы очень часто совершаем ошибки. И важно, чтобы временем, которое тратится на их исправление, не воспользовались враги. Однако часто мы совершаем ошибки, даже не предполагая в дальнейшем, что они совершены. Поэтому и не стремимся их исправить. Вот в чем проблема, Альберт Андреевич. Вы никогда над этим не задумывались?