Первая просека - Александр Грачев

«В ответ на вылазку классового врага мы заявляем:

1. Не снизим темпов промышленной эстафеты, пока не добьемся победы — закладки первого камня будущего завода-гиганта.

2. В связи с открытием навигации не допустим ни одного случая «сундучкового» настроения или дезертирства.

3. Вызываем на соревнование участок строительства лесозавода № 2».

— Как же это вы догадались? — спросил Платов с улыбкой.

— Да сами начали митинговать по бригадам. Пришли на работу и начали… Тут оказались горлопаны, — вполголоса добавил Каргополов. — Ну и решили их осадить, созвали общий митинг. Так взяли их в оборот, что быстро прикусили язык.

— Чего же они хотели?

— Да на самом митинге побоялись выступать, а в бригадах раздавались голоса, чтоб бросить работу и не приступать, пока не привезут муку и продукты.

— Ну что ж, я заберу эту резолюцию, отнесу в газету, пусть опубликуют. Благодарю, товарищ Каргополов! — Платов крепко пожал ему руку.

К вечеру следующего дня пришли пароходы с продовольствием.

Дважды назначался и отменялся срок закладки первого камня, и только двенадцатого июня заложили будущий завод.

Еще ночью к Пермскому подошли и стали на якоря боевые корабли Краснознаменной Амурской флотилии. Под утро пал туман, но первые солнечные лучи быстро рассеивали его, а легкий верховой ветерок начал свертывать туман в белые барашки, и на излучине могучей реки проступили грозные очертания башен боевых рубок и мачт.

Разгорелся чудесный день — незабываемое двенадцатое июня.

Первые колонны с красными флагами показались на дорогах, ведущих к Силинскому озеру. Зазвенели песни. Туман окончательно рассеялся, воздух засверкал.

Захар шел во главе колонны, рядом с Иваном, Алексеем Самородовым и Брендиным.

Несмотря на теплынь, все четверо были одеты в кожаные тужурки, брюки и хромовые сапоги — они вчера получили премию. Захар и Брендин несли транспарант, на котором было написано разведенным зубным порошком: «Все баржи спущены на воду!»

Право закладки первого камня завоевала бригада Алексея Самородова. По этому случаю он подстригся, побрился и выглядел в своем костюме внушительно. Теперь он совсем не походил на того Алексея Самородова, который год назад отправился на Силинку сплавлять лес, — возмужал, лицо посветлело, облагородилось, только прежней осталась привычка хмурить брови. Да и все комсомольцы — как они изменились за этот трудный год! — год немыслимого напряжения, борьбы, штурмов, авралов, беспокойных дней!..

Алексей то и дело морщился — жали сапоги. Большую часть жизни он проходил в лаптях, и теперь ему нелегко было привыкать к изящной хромовой обуви.

— Давай, Алексей, я сбегаю за лаптями, — смеялся Каргополов, — там, на берегу, их скирда непочатая!

Захар хмурился по другой причине. Разносчик писем Алешка сказал, что ему пришло письмо, но его взяла Любаша. Захар поспешил на почту. На крыльце он встретился с Любашей. Она вдруг покраснела, смутилась.

— Ты за письмом? — спросила Любаша, избегая его взгляда. — Тебе нет писем.

— Алешка сказал…

— Это не тебе!

Захар понял, что она что-то скрывает.

— Пойду проверю, — сказал он и решительно поднялся на крыльцо.

Любаша пропустила его, постояла с минуту и кинулась бежать.

Захар вошел на почту, спросил Алешку:

— Ты не наврал насчет письма?

— Своими глазами видал, Любка взяла.

— А почерк на конверте не заметил? Какой?

— Да такой, знаешь, как девки пишут…

Захар понял все. Может, это не первое письмо, утаенное Любашей? Никогда не простит он ей этого!

Захар отправил телеграмму Настеньке:

«Сообщи телеграфом, сколько писем послала после ноября».

Это было вчера. А сегодня утром он получил ответ:

«Беспокоюсь. Послала три письма. Целую. Твоя Настенька».

Мысль о Любашином поступке не покидала Захара ни на минуту. Как же он не разглядел раньше ее характера!

На месте закладки первого камня вокруг четырехугольной площадки уже стояли колонны комсомольцев, когда к ним подошли строители барж. В центре площадки возвышалась трибуна. Рядом зиял длинный котлован, выкопанный углом, — это был юго-западный край будущего первого цеха.

Скоро подошел духовой оркестр. Медные трубы ослепительно засверкали под солнцем. Грянула музыка, все та же неизменная песня, ставшая гимном строителей, — «По долинам и по взгорьям». Ее подхватили сотни голосов, почти заглушив звуки труб. Едва умолкла песня, как по колонне пробежало:

— Едут! Едут!..

Со стороны Пермского примчались три кургузых «газика».

— Блюхер! — пробежало единым вздохом по рядам.

Невысокий коренастый командарм шел неторопливо, с улыбкой окидывая взглядом молодых строителей.

Захар не спускал широко открытых глаз с Блюхера. Так вот он какой, легендарный командарм Особой Краснознаменной Дальневосточной!.. Сам того не замечая, Захар вытянулся по стойке «смирно», опустив руки по швам.

А вскоре прибежали за Самородовым — его ждали на трибуне. Мужественно превозмогая боль, Алексей старался не хромать.

Митинг затянулся. Но вот в руках начальника строительства блеснул бронзовый цилиндр. Коваль отвинтил крышку, достал из него свиток бумаги, стал читать акт о закладке завода. Потом он снова скрутил его, засунул в цилиндр, и слесарь натуго завинтил крышку. Цилиндр подали Блюхеру. Он молодцевато сбежал с трибуны, спустился в котлован. За ним спрыгнули туда Алексей Самородов, Коваль, Платов. Сверху им подавали кирпичи и цементный раствор. Оркестр грянул «Интернационал». Качнув воздух громовым раскатом, с Амура ахнул залп корабельной артиллерии. Потом еще и еще — двенадцать залпов.

Тысячеголосое «ура» возвестило миру, что рождается первый в мире город юности коммунизма.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Размашистым, напряженным шагом идет Захар. Бесконечной лентой вьется меж сугробов и ледяных торосов хорошо прибитая лыжня. Морозное дыхание ветра обжигает лицо, но Захар почти не чувствует его — кровь горячит щеки.

«Раз-раз! Раз-раз!» — легко бегут вперед лыжи. В голове только одна мысль: скорее нагнать отряд! Декабрьский день короток. На часах три, а солнце уже потускнело и неудержимо клонится к горизонту. Надо непременно до ночи нагнать лыжников, иначе он потеряет их. Но в отряде подобрались крепкие ребята — расстояние между Захаром и цепочкой лыжников, темнеющей на белом просторе, нисколько не сокращается. А вот она и вовсе скрылась за крутым выступом Эконьской сопки.

…В начале зимы прошел слух, что скоро на стройку прибудет специальная военно-строительная бригада.

Тогда же Захар получил телеграмму от Настеньки: техникум окончила, добивается назначения в Комсомольск.

Неделю спустя пришла вторая телеграмма из Москвы: назначение получила, выезжает в Хабаровск, просит встретить.

Захар решил идти в Хабаровск на лыжах. Дорога еще не установилась, и о каком-либо транспорте не могло быть и речи. Попытка Ивана, Лели и Феди Брендина отговорить Захара от этой рискованной затеи не дала результата. Но тут был объявлен штурм на строительстве казарм для красноармейцев. И Захара попросту не отпустили с работы.

В середине декабря на его имя пришла третья телеграмма, уже из Хабаровска: Настенька благополучно прибыла и ждет оказии на Комсомольск.

Декабрь 1933 года выдался на редкость лютым. Те, кто работал внизу или в затишке, кое-как спасались от ветра, зато на крыше ветер огнем обжигал лицо. Бригада Захара работала на стропилах, и лица ребят почернели от мороза, только на щеках и скулах не сходили красные плешины — следы обморожения. Да и не мудрено: работали от темна до темна.

«Встретим спецкадры (так называлась военно-строительная бригада красноармейцев) теплым и уютным жильем!», «Никаких перекуров!», «Весь световой день — ударному труду!» — эти лозунги, написанные углем на досках, пестрели на каждой строящейся казарме.

Но странное дело: Захар как будто не замечал тягот нелегкой жизни. Он настолько втянулся за эти полтора года, что трудности стали для него нормой. Сказывался и подъем, вызванный ожиданием того большого, праздничного события, которым он жил, считая дни и часы, оставшиеся до встречи с Настенькой.

Незадолго до Нового года над Комсомольском разразилась жестокая пурга. Трое суток бушевал ураганный ветер со снегом. Все работы на строительстве остановились. Невозможно было добраться со второго участка до Пермского. Сугробами замело дороги, занесло бараки по самую крышу.