Моя жизнь с Пикассо - Франсуаза Жило

Однако физически я чувствовала себя слабее. Мы с Пабло всегда ложились спать очень поздно, и поскольку я усердно работала над своими картинами, а по утрам рано вставала из-за Клода, то очень переутомилась. Во время сна отдыхала недостаточно. Сыну было почти два года, и сидеть в коляске он не хотел. Иногда я водила его на помочах, но, как правило, выходя на улицу несла на руках, а это, пожалуй, сказывалось на мне не лучшим образом. Месяца за два до вторых родов врач сказал, что обеспокоен моим состоянием. Месяц спустя, когда я пришла к нему, он меня осмотрел и велел придти снова через три дня. На сей раз после осмотра он сказал, чтобы я ехала домой, собрала вещи и немедленно вернулась в клинику. Поскольку то был день открытия Всемирного конгресса сторонников мира в зале Плейель — девятнадцатое апреля сорок девятого года — и Пабло, как один из почетных его участников, был очень занят, я слабо запротестовала, но врач заверил меня, что это необходимо.

— Придется делать вам уколы для улучшения состояния, — сказал он.

Я сказала, что время сейчас особенно неподходящее, так как Пабло очень занят.

— Меня это не касается, — ответил врач. — Так нужно, поэтому давайте не тратить время на разговоры.

Я вернулась домой и передала Пабло слова врача. Спросила, не сможет ли Марсель отвезти меня в клинику. На лице Пабло отразилось недовольство.

— Марсель мне сегодня нужен, — ответил он. — Ты же знаешь, мне нужно на Конгресс. К тому же, я должен забрать по пути Поля Робсона.

Я сказала, что понимаю, для него это очень обременительно, но и для меня обременительно тоже.

— Ну что ж, — сказал он, — раз тебе нужна машина, придется искать другой выход. Почему не вызвать «скорую помощь»? Сидевший у стены Марсель поднял взгляд от своей газеты.

— Разве нельзя завезти ее в клинику по пути? — спросил он Пабло.

Они принялись обсуждать эту проблему с тщательностью, подобающей важной тактической задаче. В конце концов Пабло пожал плечами.

— Сперва отвезешь меня, — сказал он, — потом вернешься за ней. Я не хочу опаздывать.

Тремя днями раньше он очень переживал за меня; теперь, видимо, перенес свое беспокойство на Конгресс.

Я приехала в клинику около пяти часов. Врач заждался, потому что приехать я должна была к двум. К восьми часам в тот же вечер на свет появился ребенок — девочка. Пабло время от времени звонил с Конгресса, справлялся о моем состоянии.

Свое беспокойство о Конгрессе он утратил и вошел в роль будущего на взводе отца. Его знаменитая голубка была расклеена по всему Парижу на афишах, возвещающих об открытии Конгресса, и узнав, что родилась дочка, он решил, что ее нужно назвать Паломой[25]. Примчался в клинику, чтобы взглянуть на свою новую голубку. Нашел ее «хорошенькой», «красивой», «великолепной» и твердил все прочие слова, к которым прибегают взволнованные отцы. Очень извинялся за свою «занятость» днем.

На другое утро я услышала за дверью в коридоре какой-то спор. Мне показалось, что это пытаются вломиться журналисты. Я позвонила в контору. Инспектор появился как раз, когда они готовились ворваться ко мне. В коридор они прошла как посетители, назвавшись вымышленными именами. У самого входа в палату их остановила медсестра, и они пытались подкупить ее, чтобы она позволила им сфотографировать Палому. Медсестра говорила, что они предложили ей вынести девочку и сулили за это сто тысяч франков. Когда она отказалась, те решили вломиться в палату и сделать снимки, какие смогут. Но тут подоспел инспектор и выпроводил их.

В течение нескольких месяцев до рождения Паломы я твердила Пабло, чтобы он купил себе новый костюм, но покупать новое ему было так же трудно, как выбрасывать старое. Три месяца подряд он попеременно носил два костюма. В тот день, когда родилась Палома, на нем был самый старый из них. Ткань так истончилась, что когда он садился в машину, собираясь ехать ко мне, одна штанина порвалась на колене. Клиника «Бельведер» место довольно снобистское, и когда Пабло приехал, я обратила внимание, что он как-то неестественно держит перед собой пальто. Когда он сел, коленная чашечка обнажилась полностью. Я сказала, что теперь самое время для покупки нового костюма.

— Это долгая песня, — ответил он. — Костюм нужно шить на заказ.

Я сказала, что даже готовый будет лучше того, который на нем. В конце концов, Пабло сдался, заказал костюм своему портному и получил его через месяц. А в течение недели, пока я находилась в клинике, он ежедневно приезжал в том же самом. Поверх костюма ему приходилось надевать старое пальто, хотя стояла ранняя жара.

У Пабло не было проблем с покупкой рубашек или обуви, однако приобретение нового костюма доставляло ему немало хлопот. Широкий в плечах и в груди, но узкий в талии, он не мог подобрать готовый костюм по размеру. Если пиджак оказывался впору, в брюки можно было втиснуть двоих таких, как Пабло, а если впору приходились брюки, руки и шея выпирали из пиджака. Он содрогался при мысли о двух-трех примерках у портного: для него это было тяжким испытанием.

— Это совершенно нарушает ход моей жизни, — объяснил он. — Я не могу писать, зная, что нужно идти на примерку.

Меня это всегда удивляло, так как он спокойно посещал зубного врача и множество других мест, вряд ли более привлекательных. Начав ходить с ним к портному, я все поняла. Всякий раз во время примерки портной говорил что-нибудь вроде: «Понимаете, месье, одеть вас очень сложно. У вас длинный, мощный торс, но все-таки вы коротышка». Выслушивая это, Пабло корчился. Поэтому когда мне удавалось отправить его к портному, он заказывал три-четыре костюма по одной мерке, чтобы подольше не возвращаться туда. Принося их домой, запирал в шкаф вместе со старыми, изношенными, траченными молью, поэтому новые, как правило, до того, как он начинал их носить, тоже становились добычей моли. Поскольку мне старые костюмы выбрасывать не позволялось, новые, ненадеванные, были изначально обречены, и через полгода весь процесс приходилось начинать заново.

Когда я начала жить вместе с Пабло, у меня не было ни платьев, ни денег на их покупку, и по целому ряду причин я не хотела обращаться к нему за деньгами. Когда была беременна Клодом, дошло до того, что мне пришлось надевать старые брюки Пабло из серой фланели, которые он давно не носил. Потом он несколько лет упрекал меня в этом, считая этот мой поступок одним из самых дурных. Часто причитал, всякий раз со все большей горечью: «Нужно было просто пойти, купить себе одежду, а ты вместо этого взяла единственные брюки, какие мне впору, и теперь уже я не смогу их носить, потому что они растянулись». Право же, я нисколько их не растянула, потому что даже когда ложилась в клинику, они были мне слишком велики. Однако должна признать, к носке они уже не годились, так как были сильно изношены, когда я впервые их надела.