Дагги-Тиц - Владислав Крапивин

— Ну чё, айда, ребята, — поторопил остальных Славик Тминов. Он собирался нынче стать второклассником, сделался самостоятельнее и порой позволял себе держаться на равных (тем более, что Лешка Григорьев и Гарик научили его плавать).

— Лодьку бы позвать, — напомнил Лешка Григорьев.

— Ага, бегать-то за ним… — сказал Синий. У него к Лодьке не было никаких претензий, но и желания терять время из-за Севкина не было тоже.

— Раньше Арон бегал, — напомнил Цурюк — Может сгоняешь по старой памяти? А? — столь длинная фраза потребовала от него некоторых усилий, и он ожидал одобрения. Но Борька взвинтился:

— Может, мне его еще в ж… поцеловать?! Засранца этого…

— Ты бы тормознул язычок-то, — посоветовал Лешка Григорьев. — Лодька разве виноват, что «юные артисты» дали тебе отставку? Надо выбирать компанию по себе, а не лезть в чужие сани…

Борька и без того был надут и недоволен жизнью (наверно, опять получил пинков от Мони). А при этих Лешкиных словах в него будто воткнулась лопнувшая диванная пружина. Набухая помидорной краской, он закричал, что никто не давал ему отставку, он сам ее дал этим мамочкиным сыночкам, балеринам в штанах и театральным выпендрилам, а Севкина он раскусил давным-давно, только все жалел и не посылал от себя в… А теперь он этого недорезанного поэта не желает видеть ближе двух километров. И запаха его не выносит!

— А ты чё его, часто нюхал? — небрежно спросил Гоголь.

Борька сообщил, что сейчас даст Гоголю по носу, и тому тогда нюхать будет нечем. Эту реплику обсуждать не стали, понимая Борькину накаленность (а вообще-то Гоголь был для Борьки противник не по зубам). А сидевший выше всех на поленнице Костик Ростович решил, видимо, смягчить настроение. Покачивая коричневыми ногами в новых сандаликах и белых носочках, он деликатно сказал с высоты:

— Борь, но вы ведь еще, наверно, можете помириться?

— Че-во-о? — по петушиному пропел Борька. — С этим… с этим… после этого… чего он мне позавчера сказал, гадюга такая…

— Но ведь ты ему тоже сказал. В ответ, — напомнил Валерка Сидоркин.

— Вот именно что в ответ! А он первый! — опять вскинулся Борька.

Лешка Григорьев попытался подвести итог:

— Не все ли равно, кто первый, кто второй. Теперь квиты.

— А ни фига не квиты! — Не уступил Борька. — Я его теперь… так бы и убил на месте!

Было заметно, что Борька заводит себя искусственно. Он, скорее всего, сам понимал, что они с Лодькой виноваты оба и кто меньше, кто больше, никакой Шерлок Холмс не разобрал бы. Но Вовка Неверов, до этой минуты молча слушавший перепалку, вдруг сказал с коротким зевком:

— А чего просто так болтать-то? Возьми да убей, раз приспичило…

— Ты чего мелешь-то? — опасливо одернул его Лешка. — Он с психованной заводки решит, что по правде.

— А я по правде, — с прежним хладнокровием разъяснил Фома. — Чего такого? Двенадцать шагов дистанция, секунданты, два заряда… Цурюк обеспечит. Верно, Сёма?

Семен Брыкалкин, то есть Цурюк, энергично закивал, ему польстило такое ответственное поручение.

Но к Борьке вернулось здравомыслие:

— Ага! Я его угрохаю, а дальше что? Его — на Текутьевское, а меня — в колонию! Да! И вас за это… за соучастие…

— Никого никуда, — разъяснил Фома. — Скажем, что испытывали поджиги, пуля попала случайно… Тебе в любом случае ничего не будет, потому что нет еще четырнадцати… Ну, может, Моня напинает, тебе не привыкать… Зато отстоишь свою честь, как гвардеец… Или чего? Уже понос прошибает?

— Тебя самого прошибает… — пробормотал Борька.

Костик Ростович опять подал голос с высоты:

— А почему вы думаете, что Боря угрохает Лодика? А не наоборот?

— Ну… это кому какое счастье, — ухмыльнулся Фома. — На то и дуэль. А вы чего хотели? Смелые люди так и решают свои споры…

— Фома, ты кончай трепотню, — потребовал Лешка. — Нашел шуточки…

Но Фома опять сказал, что это не шуточки, а всерьез. И добавил, что из него, из Лешки, и Шурика Мурзинцева получатся хорошие секунданты, потому что они самые старшие и ответственные.

— Вот давайте отойдем, я вам, как секундантам, все объясню, — он поманил Мурзинцева и Лешку в сторонку.

Те переглянулись, пожали плечами и пошли.

Мурзинцев, кстати говоря, лишь недавно возник на Стрелке после долгого перерыва. Он сдал вступительные экзамены в местный пединститут, на физмат, и теперь, видимо, решил напоследок «дыхнуть воздухом детства».

Вовка, он был, конечно, младше Лешки и Шурика, но старше остальных. И пользовался авторитетом у всех. И умел рассуждать. Он минуты три говорил с «секундантами» и… кажется, убедил. Кто-то из двоих даже хихикнул.

Потом они вернулись к остальным (те молчали с опасливым ожиданием). Шурик Мурзинцев заговорил многозначительно:

— Видишь, Боря, мы тут посоветовались и теперь понимаем: выхода у вас и правда нет. Мириться ты не станешь, а жить так, во вражде, это значит разваливать всю дружескую компанию.

Борькины глаза стали круглыми. Он мигал ими, как оказавшаяся на солнечном свете сова.

— Решайся, Боренька, — продолжал Шурик. — В любом случае ты станешь знаменитостью. Войдешь в летопись нашего квартала… — И он похлопал себя по широкому карману с блокнотом…

— Или уже заслабило в кишечнике? — ласково спросил Лешка.

— У самого у тебя… — беспомощно огрызнулся Борька. И, видимо, не знал, что еще сказать. И сказал: — А тогда… он ведь тоже станет… знаменитостью… в любом случае…

— Ты — больше, — веско разъяснил Шурик. — Потому что вызов-то сделаешь ты. Ну? Согласен? Или уже раздумал мстить?

— Ничего я не раздумал… — промямлил Борька.

— Вот и молодец! — воскликнул Лешка. — Тогда иди за своим пистолетом!.. Фонарик, сгоняй к Севкину, позови его!.. А ты, Цурюк, жми домой, добывай патроны…

Борька побрел со Стрелки. Оглянулся.

— У нас Монька дома, опять начнет меня воспитывать…

— Давай, я схожу с тобой! — быстро сказал Фома. — При мне он не будет…

Когда Лодька и Фонарик пришли на Стрелку, почти весь народ (кроме Костика, не покинувшего поленницу) дугой стоял у колоды, как у ритуального камня. На ней лежал Борькин пистолет.

Все уперлись глазами в Лодьку.

— Ну? — сказал Лодька всем сразу (его противно подташнивало). — Я пришел. Зачем завали? — Хотя ясно было, «зачем».

Шурик Мурзинцев скрестил руки, глянул на Лодьку, потом стал смотреть поверх его головы и заговорил:

— Всеволод Глущенко! Ваш бывший друг Борис Аронский считает, что вы нанесли ему смертельное оскорбление… — Это звучало ужасно театрально, однако… надо признаться, внушительно. У Лодьки по спине пробежали колючие, как репейные головки, шарики.

— Он сам… — сказал Лодька. Получилось неуверенно и сипловато.

— Ты первый! — крикнул Борька. И его голос был вполне бодрым.

— Тихо! — велел Лешка Григорьев. — Противникам запрещено вступать в разговоры. За них говорят секунданты.

— Они ведь еще не противники, — разъяснил с поленницы Костик. — Потому что вызова еще не было.

— А кто они, друзья, что ли? — ухмыльнулся Рашид Каюмов. Изогнулся и почесал спину.

— Сейчас будет вызов, — пообещал Шурик Мурзинцев, который, видимо, считался секундантом Борьки. — Всеволод Глущенко, Борис Аронский вызывает вас на поединок и требует стреляться из пистолетов. Если только вы не принесете ему свои извинения…

Лодька глотнул и спросил:

— А почему я ему? А не он мне? Он ведь тоже…

— Потому что вызывает он! — вдруг сунулся вперед Фома. С непривычным для него возбуждением.

— Неверов, не вмешивайтесь, — строго произнес Шурик. — Хотя это правильно: у Аронского преимущество. Вы согласны принести ему извинения? Если нет, поединок неизбежен.

Фома снова качнулся вперед:

— Шур, скажи ему, что может не извиняться и не стреляться, а просто отпереться. Только пусть тогда порвет «герценское» удостоверение и больше сюда не ходит.

Он, конечно, имел в виду карточку из ватманской бумаги с со штампом страхового общества.

«Если и хотел бы, то не смог бы уже порвать», — мелькнуло у Лодьки. А утро вокруг было такое хорошее, с упругим солнечным светом, с пахнущим сосновой корой ветерком. И опять не верилось, что все это всерьез. Но стоило взглянуть на Борькино деревянно-беспощадное лицо, и ясно делалось: всерьез.

«Надо же, герой какой!.. А я что, хуже?»

Снова послышался голос Шурика:

— Ну так что, Глущенко? Вы готовы принести извинения Аронскому?

В Лодьке шевельнулись остатки благоразумия.

— Да, — выдохнул он. — Если он мне… тоже…

— Хрен с маком, — гордо произнес Борис Аронский.

— Ну и тебе такой же, — сказал Лодька почти с облегчением. И дальше сделал то, что со стороны выглядело, наверно, значительно и красиво. Твердыми шагами подошел к колоде и рядом с Борькиным положил свой пистолет.