Фараон - Карин Эссекс

Министр озадаченно уставился на гостей.

— Прошу прощения, Клеон, — вмешалась Клеопатра. — Этот добрый философ беспокоится о состоянии твоей души.

— Ну, так каковы эти философские недоумения? — сердито вопросил Антоний. — Что у тебя не в порядке? Или ты язык проглотил?

— Господин, у меня нет никаких философских сложностей. Мой разум пребывает в покое, так же, как пребывало в нем мое тело, до тех пор пока у моих дверей не появились вы.

— Давай-ка я изложу это тебе иначе. Если человека подняли с постели посреди ночи и предложили ему возможность повеселиться, следует ли ему принять рациональное решение, основанное на том, во сколько он должен встать поутру, или же на том, какие обязанности он должен исполнять назавтра? Вот в чем твоя дилемма!

— Не следует считать деньги царицы, когда ты соображаешь туго, — отозвался Клеон.

— Э, стариковские отговорки! Давай-ка тронем струны твоей души, Клеон. Глядя в глаза своему искусителю, человек вспоминает, как его сердце парило в небесах — в юности, пока он еще не сделался Ученым Министром или Важной Особой. До того, как он подавил свои страсти и избрал путь Здравого Смысла, Долга и Денег. И вдруг в его душе просыпается какое-то волнение… Им завладевают воспоминания об утраченной юности, и ему хочется шататься по улицам с друзьями, пить и смеяться с ними до рассвета. Как следует поступить такому человеку?

Клеон воздел руки:

— Но что, если этот человек несет ответственность перед своим правительством, которому должен будет служить поутру?

— Но смягчат ли холодные, рассудительные поступки страдания этого человека? Неужели человек хороший, человек рассудительный позволит Долгу лить воду на пламя Страсти и Стремлений?

— Будь осторожен при ответе, Клеон! — воскликнула Клеопатра. — Твои слова станут известны царице!

Клеон кинулся Антонию в объятия.

— Нет, брат, не следует!

И Антоний, вскинув министра финансов себе на плечо, понес его по улице.

Так они бродили несколько часов подряд, шатаясь по самому богатому и благопристойному району города, примыкающему непосредственно к царскому дворцу. Они выволакивали из постелей дипломатов, богатых торговцев, землевладельцев и высокопоставленных чиновников, дабы те присоединились к их разношерстной компании. Антоний вторгался к ним на кухни, забирал оттуда вино, дабы наполнить фляги и напоить своих людей, шлепал служанок пониже спины, отпускал двусмысленные замечания в адрес их жен и в конце концов привел всю компанию — дружно страдающую от жажды — обратно во дворец.

Там Антоний ввалился на кухню и возрадовался, обнаружив восьмерых кабанов, жарящихся в предвидении его разгулявшегося аппетита. Антоний не знал, что несколько часов назад Клеопатра отправила к поварам гонца с особым предупреждением.

— Твоя кухня — это не кухня, а какое-то заколдованное место, где еда возникает сама собою, из воздуха! — воскликнул Антоний, обращаясь к Клеопатре.

Глаза его сверкали. Он обвел взглядом гостей. Те смеялись, пили и трапезничали на восходе солнца, как будто это было самым естественным делом на свете.

Клеопатра улыбнулась и решила не выводить Антония из заблуждения.

— Взгляни-ка на своего подвыпившего первого министра — как самозабвенно он беседует с этим юнцом. Готов поклясться: он взаправду улыбается! — сказал Антоний.

— Даже он выпил достаточно, чтобы его вечная сдержанность дала трещину.

— Да, вино заставило его поверить в свою удачу. По его виду похоже, будто он абсолютно уверен: утренняя беседа продолжится в его постели.

— Вот видишь, что твой рецепт веселья сделал с моими подданными? Даже самые пессимистичные из них превратились в романтиков.

Антоний убрал с шеи Клеопатры завиток волос и намотал его на указательный палец.

— Я чувствую себя здесь как дома. Куда больше, чем в моей собственной стране. Отчего бы это?

— Оттого, что в глубине души ты — грек, милый. Ты больше чем эллин. Ты похож в этом на меня: ты принадлежишь ко всем народам одновременно. Ты любишь все самое лучшее, все самое прекрасное в каждой стране и в каждом народе.

— Клеопатра, ты знаешь, что говорят в Риме? Они говорят, что при твоем дворе царит атмосфера разложения, что вы все заняты не тем. Ну а я бы сказал, что вы-то как раз заняты именно тем, чем надо. Разве любовь к жизни, к ее красоте и всем ее удовольствиям — это разложение?

— Именно так и сказали бы твои соотечественники. Но жизнь не так проста, как им кажется. Египтяне сосредоточились на разгадке тайны смерти, а греки самозабвенно преданы тайнам жизни. Для римлян же тайн не существует вообще! Есть лишь завоевание и господство. И деньги.

Антоний расхохотался.

— Очень кратко и точно, твое царское величество!

— Ты принадлежишь нам, потому что любишь то же самое, что и мы.

— Да, всему миру можно пожелать того, что есть тут у нас — вкусная еда и хорошее вино, чтобы ее запивать.

— И поэзия, чтобы помогать пищеварению.

— Атлеты, ловкие и изящные, словно боги, и актеры, в чьих голосах звучит мудрость древности.

— И повсюду — изваяния наших прославленных предков и блистательных богов.

— И прекрасные женщины в драгоценных украшениях, в шелках и тончайшем льне.

— О да! Без них мир был бы не полон, не так ли?

Антоний крепко прижал Клеопатру к груди.

— Нет, твое царское величество. Без них он был бы самым жалким из миров. Даже волны великого зеленого моря не смогли бы развеселить мужчину в мире, где нет прекрасных женщин.

— Теперь ты понимаешь, почему здесь ты чувствуешь себя как дома, император? Потому что ты любишь все, что ты здесь видишь, и все, что ты здесь видишь, любит тебя. Все очень просто.

Широкая улыбка Антония превратилась в циничную усмешку.

— Для тебя, Клеопатра, это очень просто. Но боюсь, что для любого римлянина подобная влюбленность в жизнь и прекраснейшие ее проявления — это отнюдь не так просто, как хотелось бы.

РИМ

Одиннадцатый год царствования Клеопатры

Юлий Цезарь никогда не боялся вступить в войну, чтобы выяснить, кто ему друг, а кто враг. О, это стоит хлопот, — так он объяснял своему приемному сыну. Большинство людей с радостью воздадут тебе почести во время церемоний или возлягут рядом с твоим обеденным ложем и, поглощая твою еду и твое вино, будут расточать тебе уверения в преданности и слова восхищения. Но никто не подставит свою грудь под меч, чтобы продемонстрировать верность, если таковой не существует.

«Да, звучит разумно», — отозвался тогда юноша Октавиан.

«Война очень полезна во многих отношениях, — сказал дядя. — Она помогает выявить верных, наполнить кошельки деньгами, развеять скуку и влить в жилы новую силу».

Теперь, много лет спустя, Октавиан вспомнил этот момент. Лишь краткое время они с дядей провели вместе. И как-то раз его дядя и отец поделился с племянником и сыном одним из многих своих даров.

На миг Октавиан дал волю чувствам и погрустил по своему покойному благодетелю. Как было бы замечательно, если бы сегодня Цезарь мог присутствовать на свадьбе усыновленного племянника! Как он гордился бы ловкостью и хитроумием воспитанника! Однако Октавиан понимал: если бы Цезарь был жив, он, его наследник, не проживал бы сейчас в этом огромном особняке и не женился бы на изысканно прекрасной женщине, при одном взгляде на которую кровь вскипала у него в жилах. Он до сих пор сидел бы в военной школе в Греции, изучая стратегию, вместо того чтобы применять на практике все то, что дядя поведал ему за время их немногочисленных, но долгих разговоров, и то, чему он научил его самой своей жизнью.

В свои двадцать четыре года Октавиан не только владел дядиными деньгами, доставшимися ему по завещанию, — он также прибрал к рукам его грозную армию и многочисленных союзников, действуя хитростью и подкупом.

Октавиан был уверен, что дядя — ныне сделавшийся богом и поселившийся в ином мире, где обитают божества, — доволен им. Октавиан воспользовался советом Цезаря и развязал войну, дабы распознать своих друзей, а наряду с этим сыграл на руку убийцам Цезаря и позволил им в конечном итоге покончить с собою. Получилось неплохо.

К нынешнему моменту он избавился от них от всех благодаря материнскому совету вступить в союз с Антонием. Заключить союз с этим человеком дяди оказалось достаточно несложно; Октавиану лишь пришлось отодвинуть в сторону свое ранимое юношеское самолюбие и позволить Антонию воображать, будто он, Антоний, способен держать их союз под контролем — просто из-за того, что он старше и опытнее.

Октавиан манипулировал Цицероном, своим так называемым наставником, и использовал его в своих целях, а ведь Цицерон был гением! Так что же ему мешает провернуть аналогичный номер с этим бахвалом Антонием? Наследник Цезаря способен носить эту маску столько, сколько потребуется.