Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

Растянутый на восемь километров в длину широкий польский лагерь стоял в четырех километрах от авангарда Кривоноса на правом берегу Случи. Правым флангом командовал Остророг, левым Конецпольский, центром Заславский и собой Вишневецкий. В тылу, чтобы не допустить казацкой засады по-корсунски, встали подольские шляхетные хоругви. На вечернем полупьяном военном совете план грядущего сражения не разрабатывался – казаки полезут, и мы их убьем, vivat!

Утром 8 сентября две стотысячные армии у Пилявиц смотрели друг на друга в упор. Хмельницкий никогда не торопился воевать, если можно было еще и еще дезинформировать противника. Гетман совсем не рвался атаковать зная, что шляхта в бездействии сильно пьет спиртное, а значит, быстро теряет твердость духа, который и так не отличался у нее стальной крепостью.

Богдан видел, что в стотысячном польском войске только двадцать тысяч немецких и кварцяных пехотинцев и шляхетная конница вдвое больше казацкой. Пехота не может победить конницу и поэтому применяет против нее методы активной обороны. Знахари сказали гетману, что через несколько дней в округе начнутся проливные дожди, сделав землю совершенно не пригодной для конных атак, и Хмельницкий начал нужные погоде и ему, но совсем не полякам переговоры.

В письме Заславскому Богдан повторил, что эта домашняя война вызвана зверствами Бешеного Яремы и казаки не очень понимают, зачем сладко живущим гоноровым шляхтичам посполитого рушения тысячами умирать в кровавом сражении из-за одного обезумевшего садиста. Шляхта с удовольствием ухватилась за идеи не погибать и тридцать пять командующих начали демократическое обсуждение письма Хмельницкого в польском лагере.

Иеремия Вишневецкий, даже подпертый своими двенадцатитысячными хоругвями, несколько разволновался и заявил, что он против любых переговоров с казацкой сволочью, у которой нет совести и, вообще, эта домашняя война должна окончиться ее гибелью, поэтому нельзя даже думать о мире, а только о сражении.

Доминик Заславский, активно поддержанный шляхетными жизнелюбами, ответил князю-душегубу:

– Победа в наших руках, этот так, но какая польза от этой победы? Если мы истребим хлопов, то кто же тогда будет работать на нашей земле. Мы землю пахать не умеем и не хотим. Для чего губить своих подданных, если можно уладить спор с ними миром?

Слушал незримо демократический шляхетный спор Богдан Хмельницкий и горестно улыбался своим самым нетерпеливым полковникам:

– Гей, завзятые молодцы, не спешите класть головы – не радуйте ляхов!

Утром 9 сентября в поединке перед двумя армиями выстрелом в спину с польской гоноровой как всегда стороны был убит победивший Иван Ганджа, открыв длинный смертный список гетманских побратимов-участников «совещания в роще».

Стоял Богдан на холме у своего гетманского знамени и стояли за ним его герои-полковники, и не было в их рядах Ивана Ганджи. А у холма правильными четырехугольниками от валов и рвов казацкого табора до самого горизонта выстроились все в орудийных батареях полки, слева и справа от которых летящими крыльями гарцевала конница. Украинские витязи обожали своего батьку гетмана, у которого давно установилась с войском незримая, но неразрывная связь, и все хлопцы улыбаясь, передавали друг другу сказанные у Пилявиц слова Богдана Великого:

– Перину под ноги, латыну – за парту, дытыну – в угол, и всем ляхам ввалим казацких галушек! Пали гармаш, пали казацкий пушкарь, пали веселей, вали наши гостинцы ляхам – вот вам с маком, вот с перцем, а вот и с хреном! Лови, пыхатая индюшачья шляхта, не промахнешься!

Через три дня беспокоящим артиллерийским огнем Хмельницкий выманил поляков в невыгодную для них атаку. 11 сентября конные хоругви атаковали укрепления у плотины, защищаемые Кривоносом. Казаки откатились к самой воде, вовремя получили подкрепления с другого берега и отбросили поляков. Решив, что первая же неудача ослабит боевой дух в огромном войске, региментари бросили на Кривоноса драгун, а затем и немецкую пехоту, но казаки стояли как каменные стены. Было только девять часов утра, а предмостные укрепления правого берега уже были завалены польскими и казацкими трупами.

Узкая плотина, ниже и выше которой были еще броды и переправы, не имела никакого стратегического значения для медленно разгоравшейся битвы, но триумвират с комиссарами, не имевший воинских талантов, почему-то решил взять ее несмотря ни на что, пренебрегая хоть и медленной, но все равно очень опасной для врага фронтальной атакой тяжелой конницы.

Конные хоругви князя Корецкого перешли реку намного выше плотины и, совершив быстрый пятнадцатикилометровый бросок по мокрой болотистой равнине, атаковали предмостные укрепления на казацком берегу. Одновременно мощным ударом были взяты предмостные укрепления на польском берегу, а полки Кривоноса левее прижаты к самой воде. По плотине ринулись конные хоругви и ее защитники, атакуемые с двух сторон, отошли к казацкому табору, находившемуся в двух километрах от Иквы.

В ночь на 12 сентября казаки в нескольких местах перекопали местность, по которой атаковали хоругви Корецкого, оставив его без возможностей маневра. Утром поляки форсировали Икву одновременно в трех местах, атаковали казацкие линии, но были остановлены залповым ружейным и артиллерийским огнем. В течение дня трижды поляки атаковали казаков, но удержаться смогли только у плотины. Шляхетская легкая конница ничего не могла сделать с уверенной казацкой пехотой и понесла чувствительные потери.

К концу второго дня Пилявицкого сражения к Хмельницкому подошла пятитысячная крымская орда Тугай-бея, и гетман тут же приказал усилить артиллерийский огонь, чтобы за дымом поляки не могли пересчитать татарские подкрепления. Ночью новые казацкие перебежчики передали региментарям, что Тугай-бей привел сорок тысяч воинов и шляхта заволновалась, поняв, что ее преимущества в коннице больше нет, а значит и до победы совсем не близко.

Наступила решающая ночь на 13 сентября и по казацким полкам командиры прочитали обращение Хмельницкого к воинам: «Панове рыцари! Здесь на нас наступает вся Польша! Победят нас утром ляхи – Украина пропала навеки. Победим мы – и получим волю. Гойда кончать ляхов!» По приказу гетмана ночью казаки подготовили несколько переправ через Икву, а Хмельницкий послал подкрепления Кривоносу, мужественно отбивавшемуся весь прошлый день на польском берегу, предупредив, что утром будет всеобщая атака.

На рассвете казаки и переодетые в татар селяне с дубинами выстроились перед плотиной в штурмующие линии. Увидев это, региментари спешно направили к Корецкому подкрепления, и конные хоругви забили узкую плотину. Ждавший этого Хмельницкий отдал уже срывавшийся с губ приказ и на плотине и ее входе и выходе начался огненный ад. С той стороны резко и мощно ударили казаки Кривоноса, с этой атаковали конные и пешие полки гетмана, поддержанные передвижными батареями на возах-тачанках. Богдан мгновенно выдвинул вперед тяжелые орудия, которые разнесли польскую оборону, и ударившие с четырех сторон казаки в пень вырубили тысячи защищавших плотину жолнеров, которые так и не получили помощь от главного польского лагеря, находившегося всего в двух километрах от Иквы. Десять захваченных на гребле польских орудий уже били по выстраивавшимся вдали шляхетным хоругвям.

Одновременно с разгромом Корецкого, казацкие штурмующие линии с татарами на правом фланге десятикилометровой нескончаемой полосой по подготовленным ночью переправам неотвратимо атаковали выстроившиеся, наконец, перед своим лагерем польские войска. Началось ужасающее сражение двухсот тысяч воинов, продолжавшееся весь совсем не короткий сентябрьский день. В сумерках казаки отрезали польский лагерь от воды и начали с трех сторон окапывать его валами и рвами. За все пять дней сражения поляки так и не смогли использовать свое двойное преимущество в тяжелой коннице, а их тяжелые мортиры не доставали ядрами до казацкого табора. Двенадцать тысяч жолнеров Вишневецкого в боях участия не принимали, привыкнув использовать свои военные таланты только против мирного беззащитного населения.

В огромном польском лагере уже собирался воцариться привычный предсмертный шляхетный хаос. Участники сражения с обеих сторон позже говорили, что от казацких укреплений вылетали почти осязаемые волны холодного мужества и гнева, и раз за разом окатывали бесконечные шляхетные возы, среди которых начали волноваться гоноровые паны, которым уже казалось, что по их надежным доспехам бежит трусливый страх и трепет и влезает в кунтуши и жупаны. Тут и там начали раздаваться визгливо-нервные крики, призывавшие к бегству, с трудом подавляемые хорунжими и ротмистрами. Ситуацию ухудшил начавшийся уже в сумерках бесконечный дождь, быстро превративший польский лагерь в болото.