Вангол - Владимир Прасолов

— Да не беда это, Владимир. Беда в другом: мы так говорить не можем себе позволить.

— Да, ты прав. Ну что, готов? Пошли к столу.

— Володь, как твою матушку-то величать? — спросил Степан.

— Екатерина Михайловна, — ответил он, вешая полотенце. — Мать, кстати, родом из Сибири.

Во главе стола уже сидел Пётр Петрович. Екатерина Михайловна разливала по тарелкам вкусно пахнущий суп. Пётр Петрович сделал знак сыну, и тот вытащил из буфета бутылку вина. Хозяйка, заметив это, выставила на стол красивые бокалы. Когда все уселись и красное вино красиво засветилось в прозрачном стекле, источая нежный аромат, Пётр Петрович сказал:

— Ну что ж, за знакомство. Не часто Владимир приводит в дом товарищей, мы рады.

Все выпили. Мать Владимира, взглянув на Степана, невольно улыбнулась. В лапище Степана большая серебряная суповая ложка казалась чайной ложечкой, и вообще весь он, огромный, как-то не вписывался в их, казалось бы, просторную гостиную.

— Давайте я вам добавлю ещё, — сказала она Степану.

— Нет, нет, спасибо, очень вкусно, — улыбнувшись, возразил он.

— Откуда вы родом, капитан? — спросил Пётр Петрович. Он промокнул салфеткой губы и взялся за бутылку с вином. — Владимир, подай бокалы, я налью сам.

— Из даурских казаков, из Забайкалья.

— Катерина, слышишь, а ведь Степан земляк твой, забайкалец.

Степан взглянул на мать Владимира и не мог отвести взгляда. Чуть зардевшись от выпитого вина, она неотразимо была похожа на его Марию. Только гораздо старше, а так похожи.

— Извините. А откуда вы родом? — обращаясь к хозяйке, спросил Степан.

— Из Читы, — ответила она, с интересом глядя на Степана. — Вы так непозволительно меня рассматриваете, что рискуете получить вызов на дуэль от моего мужа, — весело сказала она.

— Извините, но вы так похожи на мою жену, как две капли воды. Только она моложе. А ведь Мария тоже из Читы, — покраснев до корней волос, объяснился Степан.

— Да вы что! И как её девичья фамилия?

— Родителей она своих потеряла в раннем детстве, не помнит. Воспитывалась у бабушки Павловой Глафиры Андреевны и сама Павлова Мария Николаевна… — Говоривший это Степан вдруг увидел, как глаза Екатерины Михайловны наполнились слезами, которые просто ручьями потекли по её щекам. Рука судорожно сжала горло, кровь отхлынула от её, секунды назад, розового лица.

— Не может быть, — только и проговорила она, теряя сознание.

Владимир, вскочив, роняя стулья, кинулся к матери, беспомощно падавшей на пол. Пётр Петрович отчаянно тянулся к ней из кресла, но не мог достать, и в этой попытке сам вывалился из него, больно ударившись головой о край стола.

Через полчаса Пётр Петрович, прижимая к голове мокрое полотенце, сидел в своём кресле и наблюдал, как двое мужчин ухаживают за уложенной в постель его женой. Екатерина пришла в себя и с мольбой смотрела то на сына, то на мужа, то на Степана. Она долго, очень долго не могла что-либо сказать, всякий раз при попытке что-то произнести у неё перехватывало горло и она начинала плакать. Едва шевеля губами, спросила:

— Сколько ей лет?

— В этом году будет двадцать пять.

— Значит, она девятьсот шестнадцатого года… — проговорил Владимир, не спуская глаз с лица матери.

— Девятнадцатого августа рождения, так? — спросила Степана Екатерина Михайловна, чуть приподняв голову с подушки.

— Так, — глухо ответил Степан, не зная, радоваться совпадению или нет. Он вообще был ошарашен происходящим и не знал, куда себя деть. Ещё через час все сидели за столом и слушали рассказ Екатерины Михайловны.

Налетавший порывами холодный ветер разбрасывал по сторонам полы шинелей, и казалось, курсантский строй вот-вот сорвёт с плаца и понесёт по обледеневшей брусчатке. Однако строй, плечо к плечу, стоял, подставляя обжигающему ветру лица. Вангол стоял в первой шеренге своего подразделения.

— Равняйсь! Смирна-а-а!

И строй замер, чуть рванувшись вперёд.

— Равнение на средину!

На плацу появились несколько военных. К ним чётким строевым шагом прошагал начальник училища. Ветер доносил обрывки фраз, из которых Вангол понял, что доклад принимал кто-то из Генштаба. После строевого смотра курсанты были распущены и приступили к повседневным занятиям. Вангола вызвали к начальству прямо из спортзала. В холле перед кабинетом уже стояло десять человек, Вангол был одиннадцатым. В кабинете разговор был короткий. Трое крепкого телосложения военных без знаков отличия сидели за столом и листали личные дела курсантов. Войдя, Вангол, как положено, представился. С минуту молча все трое смотрели на него, затем один из них кивнул. Сидевший чуть в стороне начальник курса объявил:

— Согласно приказу курсант Вангол направляется на ускоренные курсы немецкого языка, через час отправка, сбор у КПП. Вопросы есть?

— Нет, — ответил Вангол.

— Идите.

Вангол вышел из кабинета и почти бегом бросился в казарму. Значит, не совсем дураки сидят в Генштабе. Не все слепо верят в союзнические отношения с Гитлером. Вангол был доволен, в отличие от большинства он давно в совершенстве овладел теми дисциплинами, которые преподавались здесь, и ему хотелось чего-то большего.

Интересно, куда их отправят? В Москве это или где-то в другом городе? — думал Вангол, укладывая вещмешок. Оказалось, в Москве. Лефортовские казармы, из окон видна Яуза, в просторных казармах было светло и чисто. Курсанты небольшими группами были прикреплены к преподавателям. С раннего утра, сразу после физзарядки и завтрака, до позднего вечера занимались только одним — освоением языка. Здесь учили не просто иностранному языку, здесь учили думать на том языке, которым ты овладеваешь. Лучшие лингвисты страны, используя совершенные методики, преподавали десятки языков почти всех стран мира. Вангол изумлённо наблюдал, как небольшая группа курсантов в течение нескольких часов то хором, то по очереди произносили один и тот же звук. Это были китаисты. Ванголу и той группе, куда он попал, тоже досталось.

— Товарищи курсанты, с этой минуты вы приступаете к изучению великого немецкого языка, языка, на котором говорит в этот час большая часть Европы. За шесть месяцев, которые нам отведены, вам придётся научиться говорить и понимать немецкую речь, читать и писать по-немецки, думать по-немецки и видеть немецкие сны. Можете не сомневаться, так будет. Вы способны справиться с этой задачей, иначе вы сюда не попали бы. С этой минуты даже в повседневном общении запрещено разговаривать по-русски, только по-немецки. Вопросы есть?

Вопросов не было. Вернее, вопросы были, но никто не знал, как задать их на немецком, поэтому все молчали. Высокая худая женщина в роговых очках, в военной, тщательно подогнанной форме по-немецки приказала всем сесть и открыть спецучебники. С этого и начался кошмар под названием ускоренный курс, но через два месяца упорных, нескончаемых занятий немецкий язык вдруг стал понятен. Оказалось, что очень важно именно понять этот язык, и тогда стало легче. Преподаватели, сменяя друг друга, буквально вбивали в головы курсантов словарный запас и произношение, не все курсанты выдерживали периодические тесты и зачёты. Группа постепенно редела, из тридцати к четвёртому месяцу в ней осталось двенадцать, но эти двенадцать дошли до последнего экзамена. В конце мая сорок первого года Вангол и ещё трое курсантов были отправлены для продолжения обучения в Новосибирск, где недалеко от города располагалась совершенно секретная разведшкола Главного разведывательного управления. Именно здесь ковались железные кадры советской разведки, именно здесь избранные из сотен и тысяч становились профессионалами, но это была тяжёлая и изнурительная работа, требовавшая полной самоотдачи. Дороги обратно отсюда уже не было ни у кого.

Поезд медленно втягивался в пригород, Вангол стоял в тамбуре у открытой двери и полной грудью вдыхал чистый сибирский, пахнущий весенними цветами воздух. По встречному пути, издали казалось, лоб в лоб шёл эшелон, и чем ближе он приближался, тем тревожнее становилось на душе Вангола. Он буквально всем своим телом вдруг почувствовал тревогу и опасность. Его руки инстинктивно сжались на поручнях. Когда встречный воздух от пролетавших мимо вагонов ударил его в лицо, он понял: в этом поезде ехал его лютый враг, недобитый им и выживший, в, казалось бы, невозможных для этого условиях, сумевший вырваться на свободу Остап. Промелькнувшие вагоны унеслись вдаль, а Вангол, чуть побледнев, стоял в тамбуре, всё так же крепко вцепившись в поручни. Теперь он знал одно из основных правил разведчика: если вытащил оружие — стреляй, нож — бей, но бей наверняка. Только убедившись, что враг сражён, уходи, недобитый враг опаснее. Теперь Вангол был другим, а тогда, тогда…

Воспоминания нахлынули на Вангола. Он вдруг увидел смеющееся лицо Тинги, бегущей к нему. Услышал её звонкий и лёгкий, как журчание весеннего ручейка, смех. Увидел пепелище сгоревшего чума и себя, лежащего на могиле Тинги. «Я его найду, я его найду, эта тварь не должна ходить по земле, в лучшем случае она должна в ней лежать». В Ванголе кипела ненависть, как будто всё произошло только вчера, как будто он, только-только последний раз поцеловав камни, закрывшие от него тело любимой, встал на ноги и поднял глаза к небу.