Десант в настоящее - Владимир Яценко

Гвардейцы заметно уступают лучницам в числе. Но они лучше вооружены и обозлены до предела. Я их понимаю. Я бы и сам взбеленился… Меня кто-то трогает за плечо.

Тут же приседаю, раскручиваюсь юлой, стараясь достать краем щита нападающего…

Василий. В полный рост. Стоит. Улыбается.

— Как тебе моё шоу?

От неожиданности выпускаю щит, и он, планируя, кренясь и вращаясь, улетает прочь, теряется среди разбросанного оружия, пропадает в завалах трупов.

Смотрю на истекающих кровью раненых. Их призывы о помощи тонут в ругани схватки ещё живых. Озверевшие гвардейцы вырезают остатки амазонок. Женский визг теряется в басовитой перекличке привычных к командной рубке мечников.

Я давно подозревал, кто он такой. И то, как легко он разделил и натравил друг на друга этих людей, мужчин и женщин, только укрепило мои подозрения.

— Отвратительно.

— В самом деле?

Он критически осматривает коридор.

— Ты просто устал, — заявляет Василий. — Здорово дерутся!

— Они убивают друг друга!

— Вот именно. Не стоит им мешать. Тем более, у нас свои дела…

Я чувствую, как шатается под ногами пол, внезапно вспотели ладони; я тру их о материю брюк и с ужасом озираюсь.

— Господи! — прорывается стон. — Боже мой! Калима!

Поворачиваюсь назад и делаю несколько шагов.

— Боже мой! — я не слышу своего голоса, спазмом перехватило горло. — Калима!

Натыкаюсь на Василия.

— Что ты скулишь? — по-прежнему улыбаясь, он разводит руками. — Всё, кончилась твоя Калима. Ты её бросил, побежал вперёд. Вот она вся и вышла…

Я обхожу его и ору во весь голос:

— Калима!

Мой вопль перекрывает шум боя. То ли у меня в ушах заложило от собственного крика, то ли и вправду обе стороны опомнились, пришли в себя от навязанного им наваждения, и всё стихло…

— Калима! — истерически кричу я.

Нет, со слухом, вроде бы, всё в порядке. Это мир онемел от моего горя. Я опять проиграл.

И опять передо мной возникает Василий. Ощущение, что он вырастает из пола. Как гриб в ускоренной съёмке. Всё такой же улыбчивый, бесконечно терпеливый к моим глупым, детским заботам.

— Да всё в порядке, парень. Что это ты так расстроился?

Я прыгаю на него, стремительно распрямляя правую руку в сабельном ударе по горлу. Обычно этот приём у меня неплохо получается.

Но не сегодня. Уже в полёте чувствую, что не успеваю. Погода, наверное, нелётная…

Откуда у этой громадины такая скорость? Я вижу, как он спокойно, без напряжения, перетекает в нижнюю позицию. Я уже не могу остановить руку: она рассекает воздух в том месте, где лишь четверть мгновения назад была его голова. Я открыт. Я попался. Вижу его пальцы, змеиным жалом несущиеся к моему лицу. Пытаюсь прикрыться плечом, наклонить голову.

Нет, не успеть. Глаза!

Боль. Я вою от боли. Только теперь начинаю падать, но упасть мне не даёт беспощадный удар под диафрагму. Вой застревает в глотке, огненным ручейком по трахее возвращается в лёгкие и разливается в них лавовым озером.

Теперь в огне каждая альвеола, каждый капилляр. Все эти годы они трудолюбиво вытаскивали из воздуха кислород и насыщали им мою кровь. А теперь кроме огня им нечего мне дать. В мире нет больше воздуха. Кончился.

Я не чувствую падения. Не понимаю, где верх, где низ.

Где там у меня руки, где ноги. Голова! Где моя голова? Ведь была же! Как сейчас помню. Время истекает бесконечными секундами, а я всё ещё цепляюсь за жизнь. Нет мыслей, раздумий. Нет ничего, кроме мутного розового тумана и боли, навечно поселившейся в избитом, измученном теле, и слабости, ядовитым дурманом ползущей по сведенным судорогой мышцам…

Вводная лекция по рукопашному бою. Это ещё до того, как синяки становятся неотъемлемой частью жизни. Они будут менять цвет и место: вспыхивать фиолетовыми звёздами, превращаться в оранжевые туманности, чтобы опять вспыхнуть сверхновой уже в другом месте. Болят мышцы, сухожилия. Болит всё. Плечи, локти, колени, ступни. Такое ощущение, что все шарнирные сочленения скелета просверлены насквозь, кто-то вставил в отверстия ржавые гвозди и забыл их смазать синовием. Это ещё до бесконечных ссадин на костяшках кулаков, до одуряющей боли в кистях, до вывихнутых суставов пальцев… до всего этого вам говорят: "Внимание, бойцы! Вот вы такие сильные, ловкие и проворные, но так и останетесь спортсменами, если забудете о Том Парне… ". И все вокруг кричат: "Каком? Каком парне?"

"Том Самом. Это происходит всегда. У кого раньше, у кого позже. Но всегда. Он убьёт вас".

И все: "Как же так? Убьёт! Том Сам нас убьёт! Таких славных, таких молодых. Плохо!"

— Хорошо, — заявляет капрал.

И по мере того, как звереет его лицо и краснеет шея, разговоры стихают, каждый становится всё меньше и меньше. И вот уже перед ним не развязные новобранцы, а жалкие, испуганные крысята; они прячут глаза, горбят спины и втягивают в плечи головы.

— Чем раньше вы поймёте, что ваша задача сдохнуть, тем лучше вы с этой задачей справитесь. Запомните: ваша жизнь закончилась, здесь и сейчас. Там, — капрал показывает себе за спину, — вы никому не нужны. Там вы источник беспокойства и неприятностей для людей, которым хватило ума и денег не оказаться здесь, на вашем месте. Вы — не спортсмены, вы — убойная сила. Расходный материал. Вы должны исходить из того, что каждая ваша схватка — последняя. Вы должны любить своего противника, потому что только он может подарить вам покой. Недаром в Библии написано: "возлюби врага своего". Молитесь на того парня, который сейчас так же как и вы, стоит где-то на плацу и потеет перед своим наставником. Однажды вы встретитесь с ним, и он отправит вас в бессрочный отпуск…

Капрал буравит толпу тяжёлым немигающим взглядом.

И вот уже не бисер пота на лбу, а холодная испарина леденит душу. И озноб, и ужас, потому что вдруг начинаешь верить в эту правду.

— На каждом полученном приказе вы должны видеть штемпель огненными буквами: "умри достойно"! Исполни и отправляйся в солдатский рай. А там, парни, по слухам, есть всё!

— А капралы там есть? — спрашивает "самый умный"…

И вдруг всё кончилось… я не сразу это понимаю. Я всё ещё пытаюсь освободиться от стальных пальцев, намертво вцепившихся в мой воротник. Чёртова жилетка! Почему она не рвётся? Человек бежит с такой скоростью, что я не успеваю переставлять ноги вслед за его неудержимой рысью. Несколько раз падаю, но неумолимая сила поднимает меня, и мы продолжаем бег.

Хлопает дверь.

— Что дальше, Отто?

Не сразу узнаю голос Василия.

Не сразу понимаю значение слов. "Отто"? Знакомое имя. Кажется, моё.

Несколько звонких пощёчин, в голове чуть проясняется.

— Мы в твоей мастерской. Что дальше, Отто?

— Заблокировать двери, — едва шевеля разбитыми губами, хриплю в ответ.

Язык постоянно натыкается на острую кромку сломанных зубов. Хорошие были зубы. Полный рот крови. Я сплёвываю, кажется, себе на грудь и хриплю дальше.

— Зажги свет, балки на треноге с грузилами. Тренога не нужна, декорация. Балки не закреплены, один конец в дверь, другой в упор на полу. Увидишь.

Такое ощущение, что жизнь возвращается по капле, в обмен за каждое произнесённое слово. Слово — капля, слово — капля. Вот только с кем это я меняюсь? И, главное, зачем?

Доносится шум падения балок. Наверное, Василий снял одну, две другие посыпались. Вот дурак…

— Свет. Зажги свет.

Слышу стук балок, блокирующих двери. Здорово я всё придумал. Вот только, почему он не отвечает?

И свет.

Пытаюсь поднять руку, чтобы поискать в карманах его зажигалку. Плохо получается. Такое ощущение, что рука не моя. Я даже не могу понять, какая это рука: правая или левая. Смешно.

Чувствую, как кто-то рядом со мной присел и завозился, устраиваясь поудобнее.

— Василий?

— Да, это я.

— Заблокировал двери?

Комната наполнилась гулкими ударами сапог по обитому жестью дереву.

— Понятно.

Мы сидим рядом.

Мне хорошо. Незнакомое чувство лёгкости и блаженства наполняет меня до краёв. Был бы чашкой, или тарелкой там какой-нибудь, обязательно бы пролилось. Но я человек. Из другого материала. Да и конструкция не та. Вроде сифона. Собирается по капельке, собирается…

Но когда приходит время, уходит всё без остатка.

— Свет, Василий. Зажги свет.

Он молчит. Молчит минуту, две. Потом отвечает:

— Здесь светло, Отто.

Теперь молчу я. К ощущению счастья всё сильнее примешивается горечь.

— Удар в живот был лишний, — говорю без нажима и злости, будто делаю замечание дежурному по кухне, чуть пересолившему кашу.

— Ничего с тобой не сделается, — также сухо отвечает он. — Пройдёт время, глаза регенерируют…

— Жаль, что совесть у нас не регенерирует, — прерываю его. — Зря я тогда, на болоте, тебя кормил.