Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

Осторожно, князь, — предостерег его Безбородко. — А то и лестницу сломаете и сами искалечитесь. Позвольте лучше мне.

Он легко поднялся к входу на чердак, просунул в него голову, плечи и постоял так неподвижно, пока глаза не привыкли к полутьме чердака. Потом достал из-под перекладины полотняную торбочку. В ней оказалось полчетверти старого, желтого, будто воск, сала.

— Невидаль! — развел руками Потемкин, кинув на скамью целковый, дабы хозяин не подумал, что его ограбили. — Вы, граф, здесь будто у себя дома, знаете все тайники.

— Ничего особенного, — лукаво улыбнувшись, ответил Безбородко. — Я мальчиком в Глухове с крестьянскими детьми все чердаки облазил, хотя и доставалось от матери за это. Боялась, что нахватаюсь мужицких привычек. А оно, — повертел в руках торбочку, — еще и пригодилось.

Император, то есть граф Фалькенштейн, не успел, к к счастью, скормить всю буханку коням. Четверть ржаной буханочки осталась. Нашлась в каретной сумке и бутылка старого токайского. Надо было лишь поджарить обещанную яичницу. Но никто не умел этого делать. Даже Безбородко оказался беспомощным.

— Не взять харчей, повара... Кто же так отправляется в дорогу? — упрекнул его Потемкин.

— Да и вы, князь, правду говоря, тоже выехали порожняком, — парировал гофмейстер.

Однако как бы ни подшучивали они друг над другом, ничто уже не могло измениться. Солнце светило с зенита, и пора было обедать или, в худшем случае, хотя бы чем-то подкрепиться. Екатерина все чаще бросала нетерпеливые взгляды на двух своих вельмож, которые суетились возле летней плиты, не зная, как развести в ней огонь. Пытались поджечь сушняк, предусмотрительно напиханный хозяином внутрь; но он почему-то не загорался. Слабенький язычок пламени каждый раз угасал, не успевая как следует разгореться. Потемкин позвал молодого кучера, хлопотавшего у кареты, и велел ему немедленно развести огонь в очаге. Парень в знак согласия кивнул, вынул из печи сушняк, выгреб золу, положил на дно жгут сухой травы, собранной рядом, на обочине дороги, и через минуту плита аж гудела, выпуская из широкого дымохода плотный шлейф седого дыма. Этот лихой парень и яичницу, наверное, поджарил бы для царицы в один момент. Но Потемкин отпустил его, боясь недовольства государыни: извозчик, который только что смазывал дегтем колесные оси, готовит обед для двух монархов!

Занялись готовкой сами. На полке в избушке нашли две глиняные миски. Накрошили в них сала, набили яиц, поставили на огонь.

— Дело нехитрое, — успокаивал самого себя и Потемкина Безбородко, вытирая платком слезы, которые выжимал из глаз едкий дым. — Управимся и вдвоем, князь.

Но пока они мудрили, сушняк прогорел. Недожаренная яичница начала застывать, затягиваться сизовато-белой пленкой. Снова позвали кучера, приказали ему искать топливо. Парень метнулся под навес, вынес оттуда старую, поломанную оглоблю, разрубил ее на коротенькие поленца топором, торчавшим здесь же в ольховом дровянике, и снова в очаге ожил огонь. Потемкин склонился над широкими мисками, служившими им сковородками, и потянул носом.

— Кажется, пригорело, дьявол бы ее побрал, — ругнулся негромко и, обжигая пальцы, схватил горячую посудину и быстро поставил ее на глиняный шесток.

Безбородко торопливо достал из кармана сюртука свой батистовый платок и с его помощью снял вторую миску. Над нею вился горьковатый дымок.

— Накормили матушку! — вторично чертыхнулся Потемкин, стараясь с силой проколоть ножом то, что должно было называться яичницей. — Хорошо, что я кусок голландского сыра додумался прихватить с собой, а то хоть траву ешь.

Безбородко смолчал. Не хотел острым словом раздражать светлейшего. Он понимал его состояние. Сколько роскошных дворцов, храмов, пышных садов показал князь императрице в Новороссии, с какой изобретательностью и энергией «оживлял» дикие днепровские кручи! Казалось, все предвидел. И вдруг так опозориться. Да еще при высоком госте.

Но Александр Андреевич преувеличивал конфуз наместника. Через минуту его озабоченности как не бывало. Весело, сияя добродушным лицом, князь повелевал своей племянницей Александрой Браницкой, принцем де Линем, графом Кобенцлем, которые с напускной старательностью выполняли распоряжения «грозного пана» — резали на походном столике черствый крестьянский хлеб, янтарно-желтый сыр, откупоривали и разливали в серебряные бокалы токайское. Князю можно было только позавидовать. Умел выходить из любого положения, улаживать любые недоразумения. «Матушка» ему все прощала.

Пока угощались скромной едой, ямщики запрягали коней.

Екатерина пригласила Иосифа и Потемкина в свою карету, и экипажи, оставляя после себя легкие облачка рыжей пыли, помчались по наезженному шляху в Новые Кайдаки, где сановных путников ждал настоящий царский обед.

Под вечер в Новые Кайдаки прибыла почти вся свита императрицы. Тихое предместье Екатеринослава, неказистые домики которого прятались среди цветущих вишенников, развесистых верб и негустых акаций, наполнилось гомоном людских голосов, шумом и позвякиванием экипажей. По пыльной улице, тянувшейся вдоль Днепра, будто по Невскому, разъезжали запряженные цугом кареты с невозмутимыми лакеями на запятках, покачивались на упругих рессорах открытые ландо, громыхали на выбоинах тяжелые, многоместные рыдваны. С горделивым видом дефилировали на конях вооруженные палашами гвардейцы. К новому дворцу маршировала караульная рота. Десятки острых, подслеповатых, удивленных, восторженных, перепуганных, осуждающих, завистливых, выжидательных, задумчивых, ошеломленных, озабоченных глаз посматривали из-за ворот, заборов, плетней и тынов на огромное множество разряженных панов, военных, коней, невиданных ранее карет, посверкивавших черным лаком, сиявших на солнце изысканной позолотой. Девчата, прихорашиваясь перед зеркальцем или над устоявшейся водой в деревянном ведре, тоже смотрели на приезжих, украдкой провожая взглядом молодых, подтянутых всадников. Матери держали за руки шаловливых ребятишек, чтобы они случайно не попали под колеса.

После захода солнца в сиреневое небо взметнулись ослепительные метелки ракет. Возле царского дворца вспыхнули огни иллюминации. Начинался бал в честь австрийского монарха. Екатерина представляла гостю сенаторов, министров, статс-дам. Гофмаршал известил о прибытии де Сегюра. Услышав его фамилию, Иосиф перевел взгляд на императрицу.

— Здесь я только граф Фалькенштейн, — сказал, улыбаясь одними глазами, — а поэтому разрешите мне, ваше величество, представиться посланнику Франции.

— Ваша воля, граф, — ответила Екатерина с присущей ей ироничностью. — На балу маска ни у кого не вызовет удивления.

Иосиф слегка кивнул в знак благодарности, хотя и ощутил прикосновение остренькой шпильки. «С императрицей надо быть осторожным, она любит лесть, умеет завораживать своим обхождением, но способна и чувствительно ужалить, если зазеваешься», — невольно вспомнил он собственные слова, сказанные князю Кауницу еще после первой встречи с Екатериной в Белоруссии. «Конечно же, — размышлял Иосиф, — за эти шесть лет у русской царицы отнюдь не уменьшилось утонченного лукавства». Но опечаливала его не боязнь сплоховать хотя бы в какой-нибудь мелочи перед