Большая Охота. Разгром УПА - Георгий Санников

Любил эмиссар хорошо и сытно покушать. Во внутренней тюрьме ГБ тюремной «баланды» не было, да и не могло быть. Пищу для таких арестованных, как Охримович, положено было брать из столовой своего учреждения, то есть качественную и сытную, но, разумеется, без разносолов и выбора в широком ассортименте, а так, что дают или что порекомендует оперработник. Время шло. С Охримовичем работали ежедневно и по многу часов. Постепенно устанавливались с ним и человеческие отношения, что совершенно не исключало идеологическую разницу между чекистом и эмиссаром ОУН. Каждая из сторон четко представляла, что они враги, объединившиеся во временный союз, вызванный каким-то общим интересом. Каким же? Мы были заинтересованы путем проведения оперативной игры локализовать действия враждебных зарубежных оуновских центров и выявить действующие на территории западных областей Украины остатки бандоуновского подполья, а эмиссар оуновского центра и член центрального провода ОУН, американский разведчик Охримович — получить с нашей помощью свою коханку, увести ее на Запад, имея при этом какие-то, еще не ясные для нас цели. У чекистов была мысль после захвата Зоряны не выпускать ее на Запад, оставить в качестве заложницы, временно, вместе с Охримовичем, на Украине, а в Мюнхен направить одного из завербованных радистов и курьера от него, желательно втемную, из числа рядовых членов, оуновского подполья, закрепив, таким образом, авторитет легендированного подполья, и проводить дальнейшую работу с помощью Охримовича, пообещав ему за это Зоряну и благополучную жизнь в Советской Украине после выполнения задания и завершения всей операции. Что замышлял в действительности Охримович, чекисты узнали позже.

Часто бывает между палачом и жертвой, разными по всем своим социально-идеологическим и духовным состояниям, устанавливаются порой чисто человеческие, почти товарищеские отношения. Вспомним хотя бы ту же историю из «Репортажа с петлей на шее» знаменитого Юлиуса Фучика, когда гестаповец пил с ним кофе в милых и уютных ресторанчиках Праги. Или отношения арестованного в Англии за атомный шпионаж и приговоренного к четырнадцати годам тюрьмы немецкого антифашиста Фукса и майора британской контрразведки, который его разрабатывал и доказал причастность Фукса к советской разведке. Он систематически посещал Фукса в тюрьме в течение всех долгих девяти лет (срок, который, по мнению британских специалистов, был достаточным для любого ученого-физика, чтобы больше никогда не догнать своих коллег по науке) просто так, поиграть в гольф или выпить кофе вместе.

Время лечит любые раны и последствия, даже самые неприятные. Во всяком случае, Охримович, казалось, полностью пришел в себя, даже внешне изменился в лучшую сторону, прибавил в весе от хорошего питания и, наверное, успокоившейся совести. Николай Иванович, лично проводивший с ним беседы, в том числе и неоперативного характера, а просто так, по-человечески, даже не стараясь «подыгрывать» Охримовичу, как-то сказал: «Жаль, что такие сильные личности не в наших рядах, не вместе с нами. Крепкий вы человек, достойный уважения противник». Вскоре после таких нескольких душевных встреч Николай Иванович дал команду улучшить питание эмиссару, заказывая ему обеды в расположенном напротив служебного здания ресторане «Киiв» по переданному Охримовичу ресторанному меню. Последний воспринял этот жест с благодарностью и пониманием. Кроме этого Николай Иванович распорядился включать в меню обеда Охримовича только что появившуюся в Киеве раннюю болгарскую клубнику с невероятно вкусной сметаной, купленной на базаре, что, как выяснилось, было самым любимым лакомством эмиссара. Через пару недель после такого усиленного питания оперработники Слава Чубак и Борис Птушко неожиданно появились в кабинете Николая Ивановича. Лица у обоих были злорадны, а в глазах мелькали искорки непонятного пока их начальнику веселья. В глазах Бориса Птушко мелькало еще и удовлетворенное самолюбие, и чувство мести. Кстати, зная отношение Птушко к Охримовичу, Николай Иванович снял его (без обиды для Бориса) с работы по Охримовичу.

— Николай Иванович, — начал Чубак, — у нас важное сообщение по Охримовичу, — и оба почему-то как-то блудливо заулыбались.

— Что случилось? Вы оба так выглядите, как будто выиграли на спор каждый по окладу. Что такое?

— Мы только что из тюрьмы. Коридорная нам сообщила, что объект Охримович, эмиссар-парашютист ЗП УГВР, член провода, по вечерам занимается онанизмом, — почему-то радостно, подчеркнуто смакуя «титулы» Охримовича, произнес Слава Чубак, и они с Борисом весело захихикали.

Вот так, тихо посмеиваясь, стояли оба чекиста перед Николаем Ивановичем, который почему-то, как он обычно делал, не пригласил их сесть за приставной столик, а молча выслушал веселый говорок своих подчиненных, серьезно рассматривая их обоих, переводя поочередно глаза с одного радостного лица на другое.

— У вас все? — спросил Николай Иванович, по-прежнему строго и даже сурово глядя на подчиненных. Обычно приветливые и почти всегда с веселой искоркой глаза начальника были холодны и непроницаемы.

— Да, Николай Иванович, нам казалось, что это тоже может быть важная деталь в разработке, мы думали… — начал Слава и осекся, поймав строгий взгляд начальника. Лица обоих сразу же стали серьезными.

— Плохо вам казалось. За сообщение спасибо. Забывать не надо, что эмиссар тоже человек. Ступайте, я приму меры.

После ухода ребят Николай Иванович долго смотрел прямо перед собой, о чем-то думал. Потом посмотрел на присутствовавшего при разговоре начальника отделения Василия Ивановича Педченко:

— А меры действительно принять надо. Набрав по телефону номер своего зама, начальник сказал трубку, — Николай Степанович, скажи хлопцам, чтобы прекратили давать Охримовичу клубнику со сметаной.

Николай Иванович отпустил Педченко и долго сидел в стоявшем в углу кабинета большом кожаном кресле, о чем-то думая.

Затем пошел в отдел.

Увидев входившего начальника, находившиеся в комнате оперативные работники встали, приветствуя своего руководителя, и сразу же сели после взмаха руки шефа.

Николай Иванович, облокотившись костяшками кулаков на рабочий стол Чубака, внимательно посмотрел на сидевшего перед ним оперработника.

— Слава, подготовь мне к завтрашнему дню, я думаю, ты успеешь, справку на Охримовича по всем его родственникам, включая родственников Кубрак, — Николай Иванович сделал паузу и, повернувшись к сидевшему за соседним столом Птушко, продолжил: — А тебе, Борис, тоже на завтра представить подробный отчет о работе с объектом за последний месяц. Без интимных подробностей, разумеется.

Никто в комнате не прореагировал на последние слова шефа.

«Знают, черти, мою реакцию. Наверняка и Славка, и Борис уже проболтались».

Николай Иванович высоко ценил деловые качества и капитана Птушко, и старшего лейтенанта Чубака. Оба они были старшими оперуполномоченными, могли хоть завтра возглавить отделения, да вакантных руководящих должностей в отделе не было.

Особенно внимательно и с симпатией Николай Иванович относился к Чубаку. Слава Чубак был не только, как тогда говорили, оперативно грамотным сотрудником, но всегда вносил в работу на своем участке элемент творчества и изобретательности. Именно он доказал руководству целесообразность включения во все проводившиеся мероприятия «ЛБ» оперативного работника, даже в тех случаях, когда под рукой не было чекистов, владевших украинским языком с местным диалектом. Он в свое время на свой страх и риск заменил сломавшего ногу при ночном переходе в лесу оперработника, замотав шею грязным бинтом, что давало ему возможность при контакте с местным населением не разговаривать, а невнятно сипеть, ссылаясь на болезнь горла, что тут же подтверждалось работавшими под его началом боевиками. Таким образом, отводились все подозрения и осуществлялся контроль и руководство на месте. Он был большим знатоком агентурной работы и любил ее. За его плечами, несмотря на то, что работал в органах всего несколько лет, было до десятка боевых операций, в которых он лично участвовал. Он стрелял и убивал. Стреляли и в него и тоже могли убить. В органы пошел по желанию после окончания средней школы и киевских годичных чекистско-оперативных курсов. Сразу же был направлен в Западную Украину, где и работал первые два года. В одной из чекистско-войсковых операций его приметил Николай Иванович и взял к себе в отдел.

Были у Славы и срывы в работе, в том числе и серьезные. К таким можно отнести его неудачную работу в оперативном особняке госбезопасности во Львове с упоминавшимся выше Матвиейко.

После захвата Матвиейко с ним какое-то время работали в Москве и в Киеве, и после согласия выйти в эфир под нашим контролем поселили в оперативный особняк во Львов, где и продолжили работу. О работе с Матвиейко было известно узкому кругу сотрудников и только тем, кто имел к этому делу непосредственное отношение. В целях конспирации Матвиейко именовался в кругу посвященных под псевдонимом «Четвертый» (по номеру камеры внутренней тюрьмы). Так вот, приставленный для идеологического перевоспитания, надзора и работы с эмиcсаром-парашютистом оуновского закордонного центра в числе еще двух чекистов Слава Чубак принял такой тон, который сразу же вызвал бурю негодования в душе этого человека.