Штрафная рота. Высота смертников - Сергей Михеенков

— Ну что, рассказывай…

— А что вам, дяденька, рассказывать?

— Да все. Все рассказывай. Кто батька с мамкой, Откуда шел и куда. И куда, для проверки, запрос посылать?

— Для какой проверки?

— Для такой. Чтобы мы, к примеру, точно знали, что ты не вражеский шпион.

— Шпион… Да я в разведке воевал! Я в отряде Курсанта был! Да мы казачью сотню в Прудках почти всю положили!

— Ох ты, какой вояка! — Но глаза особиста не были злыми. — Давай-ка лучше по порядку. Фамилия…

— Ермаченков Иван Иваныч. Отец — Ермаченков Иван Иваныч.

— Тоже Иван Иваныч? — переспросил особист.

— Тоже. Пропал без вести на фронте. Ушел на войну в прошлом году, летом. Мать — Ермаченкова Степанида Михайловна. Вы, дяденька, записывать успеваете?

— Да кое-как успеваю, — усмехнулся особист и вдруг спросил: — А что ж ты, Иван Иваныч, ко мне, лейтенанту, не по уставу обращаешься? Говоришь, в разведке воевал, а дисциплины армейской не понимаешь.

— Та и вы ко мне, товарищ лейтенант, не по уставу.

— Ну-ну, товарищ рядовой Ермаченков, давай дальше, — снова усмехнулся особист. — Парень ты, я вижу, находчивый. Может, и правда в разведку тебя определим. А?

— Я не против.

— А может, лучше домой тебя отправить?

— Нет. Мне на фронт надо.

— Это ж зачем?

— Воевать.

— Тут, на фронте, есть кому воевать.

— Ничего. И мне дело найдется. Курсант тоже вначале брать не хотел. А потом самые важные задания поручал. — И вдруг Иванок спросил особиста: — У вас сестра есть?

— Есть. Младшая.

— Где она?

— В Горьком. С родителями живет. В госпитале сейчас работает.

— У меня тоже сестра есть. И тоже младшая. Ее десять дней назад немцы угнали в Германию. Я себе поклялся, что домой без сестры не вернусь. Мать не переживет. Отец пропал. Или в плену, или погиб. Сестру немцы угнали… Я должен ее разыскать. Я теперь в семье за отца.

Особист слушал Иванка, молча делал в блокноте какие-то пометки.

— Вот проверим, и, если у тебя все чисто, то одно из двух: либо отправим домой, либо зачислим в штат, — сказал он.

— Винтовку вернете? Винтовка моя где? Вы ее на трофейный склад не сдавайте. Она мне пригодится. В разведку с ней буду ходить.

— Ну, что ж, Иван Иваныч, тогда давай поговорим о твоей винтовке. Вот откуда у тебя немецкая винтовка? И… — Особист заглянул в блокнот. — …сорок семь патронов?

— Я же воевал. В бою взял. Когда солдат воюет, у него всегда трофеи должны быть. Чем лучше воюет, тем больше трофеев. Так?

— Ну, брат, не совсем так, — засмеялся лейтенант Гридякин.

— Конечно, так. А как же иначе? У меня вначале ружье было. А потом, после одного боя, я винтовкой разжился. Курсант на дороге ганса шлепнул, так я его и раскулачил. Наши все так оружием разживались.

— А Курсант… Кто это такой?

— Командир наш. Он к нам в деревню осенью прошлого года пришел. К нам в Прудки на зиму много зятьков прибилось. Пришел и он. У тетки Пелагеи жил. Потом в лес ушел. Зятьков с собой увел. С самолета приказ скинули: всем бойцам Красной Армии, кто оказался на оккупированной врагом территории, всем патриотам начать партизанскую войну. Вот мы и начали.

— Что ж, листовка такая действительно была разбросана над занятыми противником районами. — Лейтенант Гридякин усмехнулся. Иванок ему нравился. Хотелось ему поверить. Но проверка есть проверка. К тому же в последнее время немецкая разведка часто использовала подростков. Засылала их через линию фронта. Идет такой Гаврош по дороге. Голодный, в тряпье. Какой патруль его остановит? Любой солдат, увидев его, подумает о своем сыне или младшем брате. Походит он по селу, покрутится возле постов. А вечером, когда патрульные сменятся, — назад. Через пару часов несколько артиллерийских снарядов прилетают с той стороны. Или пара пикировщиков. Штаб — в щепки. Госпиталь — в щепки. Автобат — в щепки. Склад ГСМ — сплошной пожар до неба.

— А кто такие зятьки?

— А будто вы не знаете? Окруженцы. Податься-то им некуда. На всех дорогах — немцы да полицаи. Вот и оставались на житье у наших баб.

— Когда Курсант пришел в деревню?

— Да где-то в конце октября. Ну, может, в начале ноября. Снег только выпал. Немцы нашу местность заняли. Правда, в нашей деревне их не было.

— И он, как ты говоришь, возглавил партизанский отряд?

— Да. Я ж вам говорил про листовку-приказ. Когда над нашей деревней самолет те листовки разбросал, зятьки сразу все собрались. Что делать? А тут полицаи начали нас со свету сживать. Деревню данью обложили. Зятьков всех заставили зарегистрироваться в управе в Андреенках. Курсант регистрироваться не пошел. Кое-кого арестовали, увели в управу. Ну, и началось… Сам атаман Щербаков прибыл со своей сотней. А мы их тоже встретили. Вот где война была! Курсант из своей винтовки шестерых застрелил! А потом мы их в деревне окружили. Вот где бойня была! Топорами рубили. Правду говорю! За все отомстили. А потом они нашу деревню сожгли. Шуру и ребят всех в Германию угнали. Вот за это я и хочу им отомстить.

— Курсант… Его так называли?

— Ну да. Так и звали — товарищ Курсант. И в отряде, и потом, когда мы через фронт ходили под Вязьму.

— А какое его настоящее имя?

— Сашка Воронцов. Он учился в Подольском пехотном училище. Вот война закончится, и я тоже туда пойду.

Особист засмеялся, мотнул головой. Встал. Подошел к окну. Снова мотнул головой:

— Сашка Воронцов… Сержант Воронцов, Шестая курсантская рота…

— А вы, товарищ лейтенант, что, знаете его?

— Я ведь тоже Подольское пехотно-пулеметное окончил. И воевать начал тоже здесь недалеко. Ладно, выздоравливай. Я к тебе завтра еще зайду. Может, тебе принести чего?

— Морковку.

— Чего?

— Морковку. Мы в Прудках всю зиму морковку ели. Чтобы губы не трескались и глаза хорошо видели.

— Ну, брат, не знаю, найду ли я теперь где морковку.

О хуторе Иванок помалкивал.

На следующий день лейтенант госбезопасности снова пришел к Иванку. Охраннику, стоявшему у двери, он приказал идти в землянку комендантского взвода, отрытую неподалеку. Вытащил из командирской сумки кулек и положил его на одеяло, рядом с Иванком. Иванок развернул кулек и вытащил оттуда морковку. Морковка была крупная, видимо, сочная, очищенная. Бери и ешь.

— Рубай, разведчик. В столовой специально для тебя выпросил.

Через несколько дней на Иванка пришло подтверждение. Деревня недавно была освобождена. Ничего подозрительного, кроме того, что всю зиму Иванок в деревне отсутствовал, уйдя с партизанами, люди, посланные в Прудки, не выяснили. А еще немного спустя пришло подтверждение и из штаба партизанского полка о том, что действительно, в период февраля — марта 1942 года в районе Черного леса и Богородицких болот в направлении Вязьмы активно действовала партизанская группа связных курьеров, которые, хорошо зная местность, осуществляли переправку в район окруженной противником Западной группировки 33-й армии важных грузов, в том числе медикаментов, что в первых числах апреля связь с группой прервалась и с тех пор других сведений о ней не поступало. Группой действительно руководил бывший подольский курсант Александр Григорьевич Воронцов.

Однажды сменять повязки на обмороженных ногах Иванка пришла худенькая медсестра. Она посмотрела на него и вдруг вскрикнула, и связка бинтов и пузырек с каким-то раствором, видимо, для обработки пораженных участков кожи и удаления отмерших тканей, полетела к ее ногам.

— Иванок! Это ты?!

— Тоня? Ну и ну!..

Перед ним стояла та самая девушка из армейского военторга, которую их разведгруппа выносила из Шумихинского леса к Угре. Ее ранило во время прорыва. Генерал приказал нести раненую. Окликнул бойцов, которые оказались в тот момент рядом, и сказал, что за ее жизнь они теперь отвечают головой. А рядом оказались люди Старшины и они, остатки взвода Курсанта. Старшина был человек странный. И на старшину-то он не походил. Вот дядя Кондрат — это настоящий старшина. А тот больше смахивал на офицера званием не ниже полковника. Не зря они сразу сдружились с Владимиром Максимовичем. Тоня… Иванок вспомнил, как переходили через Собжу, как Кудряшов переносил ее, раненую, через разлив по ольхе и как все боялись, что они упадут в воду. Серые с зеленой радугой вокруг зрачков глаза Тони вздрогнули, и Иванку показалось, что она думает о том же.

О том, что с ними произошло под Вязьмой на Угре в апреле, вспоминать не хотелось. Ничего хорошего там не было.

Тоня принялась сматывать бинты. Иванок вначале никакой боли не чувствовал. Но потом, когда Тоня освободила от бинтов его ступни, он почувствовал невыносимый холод. Ноги мерзли, будто снова он провалился в то проклятое болото…

Первую ночь он шел. Днем решил остановиться на отдых. Недалеко от деревни нашел копну старого, видимо, годовалого сена, раздергал сбоку нору, примял ее с боков, чтобы можно было свободно вытянуться, заткнул лаз охапкой и тут же уснул. Спал до сумерек.