Круиз "Розовая мечта" - Мила Бояджиева

— Может, попробуешь ром? Напиток пиратов и лихих моряков. А? — Сергей поставил на стол неоткупоренную бутылку. Прежде в нашем доме этот напиток не был популярен… Кажется, я впервые попробовала его в гостинице «Корал» с Юлом. И похвалила.

— Спасибо, Сергей, лучше водку.

Некоторое время мы молча жевали, сосредоточенные, как шахматисты на мировом первенстве.

— Кажется, я должна сделать ход первой. Мне не удасться сейчас сформулировать нечто вразумительное… но ясно одно — в таких случаях жена уходит из дома.

— Кто же начинает партию с «коня»? Ты хотела сказать, что испытываешь к своему бывшему пациенту нечто большее, чем симпатию. — Сергей вскочил к сковороде, зачадившей дымом. — Чорт! — Крышка с грохотом покатилась по кафельному полу.

Отстранив его от плиты, я перевернула куски мяса и убавила огонь.

— Вот видишь — Сергей Баташов без тебя абсолютно беспомощен. Буду сидеть холодный, худой… — Он вздохнул. — Нет, Слава, в таких случаях такие жены от таких мужей не уходят. Ты ведь тоже так думаешь, правда?

— Не знаю… Я совсем не знаю, что думать… Я запуталась.

И вместо того, чтобы атаковать противника жесткими, прямыми вопросами, вместо безоговорочных признаний, разрушающих нашу жизнь, я расплакалась.

— Не надо, Слава, не надо… — Он подошел и погладил по голове, как чужой дядя потерявшуюся девочку на улице. — Это не самая большая беда… Ведь у Соньки все хорошо?

Я с удивлением поняла, что вернувшись вчера утром из Англии, до сих пор ни словом не обмолвилась о дочери. И теперь спешила рассказать все про школу, про Питчемов, про скачки, про теннис и музей пыток… На этом я запнулась, все ещё не зная, как объяснить мою встречу с Юлом.

— Тебе известно, что Ртищевы прислали ко мне Вартанова?

— Да, но я так и не понял, почему ты обратилась за помощью к афанасию, а не ко мне.

— Я не знала, насколько серьезны мои подозрения и не хотела пугать тебя зря… После той истории с Ирой я стала очень подозрительной…

— Кто напугал тебя? Что там произошло?

— Не уверена, что тревога была ложной. Пару раз во время прогулок по окрестным городкам мне почудилось, что кто-то следит за мной. Мужчина самой неприметной наружности… Понимаешь, мне стало казаться, что я втянута в какой-то опасный круг… Жуткие дни в Стамбуле, выстрел в подъезде, гибель Иры… И теперь — Игорь Рустамов… Такое впечатление, что все мы, бывшие в круизе, отмечены роковым клеймом…

Я, наконец, нашла в себе силы посмотреть в глаза Сергея и ужаснулась: такой тревоги мне ещё не приходилось видеть. Он порывисто обнял меня, прижал к себе, распластав на спине ладони. Только в его медвежьих объятиях я чувствовала себя крошкой — маленькой девочкой, гадежно спрятавшейся от всех бед.

— Послушай меня, Бубочка… — Зашептал он, тепло дыша мне в темя. Выбрось все из головы, хотя бы на время. Поверь — все объяснится, все уладится так или иначе… Только сейчас — уезжай.

— Куда? — Отпрянула я.

— К Соньке. Я сделаю долгосрочную визу. Поживете лето у этих Питчемов, или снимете дом… Я почему-то думал, что ты не станешь торопиться в Москву… Ну, ладно, так, наверно, лучше… Лучше, что ты вернулась. Хотя и не ко мне. — Он все ещё прижимал меня, скрывая лицо, а голос предательски дрогнул. Супермен Баташов скрипнул зубами, боясь показать мне свою слабость. — Пойми, я должен прогнать тебя — отправить куда-нибудь подальше. Спрятать, затаить. И разобраться во всем самостоятельно! Здесь сейчас очень опасно…

И я уехала. Только не так далеко, как хотел Сергей — в маленький поселок Молчановку под Загорском, где находилась наша «вилла». Деревянное строение тридцатых годов с почерневшей террасой и резным мезонином было построено моим дедом-историком в соответствии с требованиями тогдашней дачной моды. Мы так все и оставили — темные буфеты со стеклянными дверцами, в которых загадочно играли утренние лучи, скрипучую старую плетеную мебель, огромный круглый стол на пузатых резных ножках, книжные шкафы с подшивками «Правды», «Известий» и пожелтевших журналов. Но самым главным, в чем наверняка теплилась ещё живая душа этого дома, были абажуры и лампы, а также фотографии совсем незнакомых людей в затейливых, кем-то выпиленных лобзиком рамочках.

Выпиливая их, прикусив от старания кончик языка, наверняка мальчик-пионер. Скорее всего — мой отец, застреленный сорок лет спустя в тбилисской тюрьме. А работая, думал, что для рамок фанера — материал непрочный и лучше бы сделать что-нибудь понадежней. И вот они, затейливые деревянные «кружева», пережили их всех — смеющихся под июньским солнышком среди кустов цветущего жасмина. Носатых дам в белых панамах, усатых ученых мужей с сачками наизготовку… Почему это раньше все так любили бегать за бабочками, сниматься на «групповые» фотографии — с детьми, собаками, зонтиками, удочками, любимыми велосипедами?

Раньше в Молчановку отправляли на лето бабушку Зосю с Соней, снабжая регулярно продуктами. Теперь здесь магазин не нуже московского, а повзрослевшая Сонька предпочитает совершать с родителями поездки за рубеж.

Я уехала на дачу, пообещав Сергею, что подготовлю дом к летнему сезону, чтобы можно было прямо с июня перевезти сюда маму со всеми её бумагами, а потом переправить загостившую в Англии дочь. Мне предстояло разместить здесь мебель, изгнанную перед ремонтом из московской квартиры, усовершенствовать кухню, провести отопление АГВ.

Придумывая себе все новые и новые задачи, я понимала, что уже второй раз прячусь от мучительных душевных проблем в спасительные дебри хозяйственных забот. Первой жертвой стала московская квартира, теперь этот милый, ветхий дом, совершенно беззащитный перед натиском моего преобразовательного энтузиазма.

Я сидела на скамеечке под кустом цветущей сирени и задумчиво щурилась на возвышавшееся передо мной строение. Скорее даже не возвышавшееся, а ссутулившееся под тяжестью лет и от сознания собственной обреченности.

Вот так неделю назад я, сжавшись в колючий комок, поскуливала от бессилия и невозможности разрыдаться.

Юл привез меня к себе. Это было наше первое свидание после ночи в английском отеле. Нам надо было многое обговорить. Но уже в машине я призналась, что так и не смогла сказать Сергею правду.

— Правильно поступила, детка. Мы же решили не торопиться. Это все равно, что рубить дрова, когда кругом горит лес. Ломать — не строить.

Я была согласна с доводами Юла, но куда больше меня вдохновляли его давние заклинания: «Не отпущу…» Если бы я могла, рассталась с ним. Если бы я могла сказать «нет», уничтожив одним махом наше неопределенное, опасное и, скорее всего — печальное для обоих будущее…

Сергей знал о моем увлечении Юлом, но, похоже, не хотел воспринимать его всерьез. Он надеялся, что я найду силы разорвать эту связь под воздействием каких-то фактов, которые в скором времени обещал открыть мне. Он умолял меня не торопиться с выводами и покинуть на время Россию.

Но Юл позвал меня — и вот я покорно неслась через майскую нарядную, людную, суматошную Москву, чувствуя лишь, как движется по моей ноге от колена вверх его нежная и требовательная ладонь. Я видела сосредоточенное лицо с бледной полоской сжатых губ, длиннопалую левую руку, лежащую на руле, и думала только о том, как через несколько минут завладею этим лицом, руками, ртом…

— Мне кажется, мы никогда не приедем… Я просто озверел от желания, детка. — Пробормотал Юл, нахально обгоняя маячивши впереи машины.

Мы чуть не бегом ринулись в лифт, поспешно вломились в квартиру и рухнули на ковер, нетерпеливо срывая легкие майские одежды… Потом Юл сразу же отправился к холодильнику за питьем, а я — в ванну, к прохладному душу.

Стоя с полузакрытыми глазами под густыми тонкими струями, я смутно думала о том, что отдаваться — потребность женского тела. Дарить себя ласкам солнца, воды, прихотям любимого мужчины, для которого после купания я долго расчесывала длинные волосы, смачивала капельками духов мочки ушей, шею, грудь, медленно и томно покрывала кожу нежнейшим кремом из молочка кокоса и пыльцы лотоса…

Господи, зачем я нагнулась, зачем стала шарить по полу в поисках упавшего колпачка от флакона…

Я крутила перед глазами вещь, в принадлежности которой не сомневалась. Медальон синей эмали с золотым барельефом Будды принадлежал Ларе.

Юл застал меня за этим занятием и отобрал вещицу.

— Слава, пожалуйста… Не стоит портить встречу.

— Выйди, мне надо одеться. — Обернувшись полотенцем, я потянулась за своим бельем.

Он попытался остановить меня, обнять, но ледяное выражение моего застывшего, окаменевшего лица свидетельствовало о тщетности попыток помириться.

Одевшись, я направилась к выходу. Говорить больше не о чем.

— Ты можешь хотя бы выслушать меня? — Юл заслонил собой дверь.