Союз нерушимый... - Юрий Силоч

Позади меня снег падал пушистым покрывалом на многочисленные строения Кремля. Выбитые окна, рухнувшие стены. После войны мешанину стекла и битого камня разгребли на несколько выдающихся куч, нагнали строительной техники и собрались восстанавливать былое великолепие, но на стройплощадке началась форменная чертовщина. Вначале земля провалилась под вагончиками, в которых жили строители. По счастью, это произошло в рабочее время и никто не пострадал, но знак был нехороший, тем более, что вагончики эти упали, судя по слухам, так глубоко, что их не смогли оттуда достать даже подъемным краном.

Потом упавшая бетонная плита убила трёх рабочих. После этого ни с того ни с сего взорвались баллоны с пропаном. Контора рыла носом землю, видя в этом происки диверсантов и вредителей, навсякий пожарный расстреляла трёх попавшихся под руку прорабов с неправильным прошлым, но происшествия продолжались. А затем в Москве заговорили, что кто-то по ночам видел призраки похороненных в Кремлёвской стене партийных бонз, включая ни много ни мало, а самого Сталина.

В итоге то ли из-за этих случаев, то ли из-за того, что начали строить Дворец Советов, на восстановление Кремлёвского комплекса плюнули и ограничились косметическим ремонтом наружной части стены и реконструкцией Красной площади.

За несколько минут, проведённых на вершине Спасской башни, я досконально осмотрел территорию Кремля в бинокль и остался совершенно разочарован. Развалины — они и есть развалины. Пустые окна, горы щебня, ржавые вагончики, разобранный подъёмный кран, ямы и руины зданий покрупнее — кремлёвского дворца, например. Более-менее я узнавал лишь наспех выкрашенную в белый цвет колокольню Ивана Великого, с временного купола которого облезла позолота.

А тем временем парад начался. Прошли первые коробки: громыхавшие сталью сапоги втаптывали белоснежный снег в древнюю брусчатку. Проходя мимо мавзолея, солдаты выполняли равнение направо и прикладывали ладонь к виску. Диктор, копируя интонации Левитана, громко объявлял проходившие части и кратко рассказывал об их боевом пути.

— В парадном строю идут бойцы пятьсот седьмой, орденов Ленина и Октябрьской Революции, мотострелковой дивизии! В ходе Величайшей Отечественной Войны бойцы дивизии защищали Москву, били НАТО на Волховском и Западном фронтах, освобождали Прибалтику и Калининград!

Снайпер напряжённо вглядывался в лица зрителей, а я смотрел на членов Ставки на трибунах: «Какие же они старые», — думал я с горечью. Сморщенные коричневые лица, скособоченные фигуры. У Черновцова — главного по партийной линии — явно что-то не так с головой, его поддерживают специально обученные офицеры.

Да, скорее всего, по такому случаю первых лиц Союза заменили клонами, а настоящие сейчас сидят в каком-нибудь бункере, заполненном самыми проверенными людьми, трясясь и ожидая, когда буря пройдёт. Но пару раз мне доводилось видеть настоящих членов Ставки — и картина не особо отличалась. Та же старость и усталость, тот же впавший в маразм Черновцов, которому давно не дают произносить речи, опасаясь, что он наговорит бреда.

Однако за спинами старых и заслуженных деятелей — этих зубров уходящей эпохи — стоят молодые волки. Да, пока что они скрываются за спинками чужих тронов и практически неизвестны, но именно в их руках сосредоточена настоящая власть. Они выполняют всю реальную работу. Они — люди дела. И если старые товарищи из Ставки думают, что управляют ими, то глубоко заблуждаются: молодое поколение руководителей уже стало незаменимым. Убрать их — значит разрушить весь Союз к чёртовой матери.

Я скользнул взглядом по трибуне, пропустил кучу партаппаратчиков и остановил взор на ветеранах. Старики, инвалиды, горевшие, подстреленные, радиоактивные, с кучей болячек и вражеским железом в теле — но какие глаза! Живые, умные, горящие силой, жизнью и… завистью? Да, мне не померещилось, они смотрели на нынешнее поколение солдат с завистью. Казалось, дай автоматы — и пойдут в бой с самым искренним удовольствием. Гвозди бы делать из этих людей!

Музыка гремела над городом, но на позиции я слышал лишь её обрывки, которые приносил ветер.

Промаршировала пехота, прогромыхали экзоскелеты, безжалостно уродовавшие древнюю брусчатку своими стальными ножищами, проехали бронетранспортёры. Тягачи по одному аккуратно провезли на платформах нереально огромные многобашенные тяжёлые танки. Они ощетинились во все стороны могучими орудиями, блоками неуправляемых ракет, антеннами и ещё бог знает чем, отчего были похожи уже не на танки как таковые, а на передвижные крепости. С каждым новым шагом, с каждой новой прошедшей мимо воинской частью, мне всё больше становилось не по себе. Ладони, поначалу замерзавшие на ледяном ветру, сейчас взмокли и нестерпимо зудели: я то и дело вытирал то одну, то другую о пальто и тихо, вполголоса ругался. Когда же? Когда же, наконец, они сделают то, что собирались?

Когда начнётся?

Я десять раз проверил и перепроверил оружие — пистолет, магазины к нему, а в набедренной кобуре обрез, сделанный из депутатского ружья. Очень уж он мне приглянулся. Даже несмотря на то, что Палыч, который сам и вернул его мне, бурчал: «Целый майор КГБ, а ходит как махновец какой-то».

Неожиданно перед глазами всплыло синее лицо шефа с серыми бескровными губами — лёгок на помине, — и моё сердце ушло в пятки. По виду начальника сразу стало понятно, что дело дрянь.

— Во Дворец Советов! — просипел он, высыпав себе в рот целую горсть таблеток из белой пластиковой баночки. — Живо! Хоть бегом бегите!

— Что случилось, Пал Палыч? — спросил один из наших, подключенных к общей конференции.

— Всё! Всё уже случилось! — невнятно ответил начальник. — Пока мы тут охраняли болванчиков в каракулевых шапках, кто-то созвал всех депутатов Союза на срочное заседание! И мне ни одна сука даже не доложила!

— Так может быть всё в порядке, Пал Палыч? — предположил тот же коллега, который спрашивал, что произошло. — Мало ли какие у этих депутатов там дела?

— Да?! — взревел раненым медведем Палыч, заставив меня испугаться, что его сейчас хватит сердечный приступ — и тогда уже точно всё пропало. — Всё в порядке?! Нет, мой юный друг, всё просто охренеть, как не в порядке! Включите телевизоры.

Снайпер покосился на меня: он ещё не знал, что происходит, но моё лицо оптимизма ему явно не внушало.

Я настроился на первый попавшийся канал и не удержался от вскрика:

— Лебединое озеро?! Серьёзно?

На моих глазах чёрно-белые балерины танцевали, выстроившись в ряд и взявшись за руки.

— Нет, мать вашу, шутка это! — Палыч уже сипел и дышал с трудом, натужно, выпуская воздух с таким звуком, будто стравливал пар из котла. — Сейчас! — он поднял указательный палец. — Минуту!

Я выждал, слушая, как коллеги обмениваются удивлёнными возгласами.

— Надо же, та самая запись. Я ещё помню день, когда её, так сказать, в оригинале показывали.

— Глядите, по второму и третьему тоже.

— По всем тоже, умник!

Наконец, Палыч откашлялся.

— В общем, так. Все ко дворцу Советов. Там оцепление из верных солдат и службистов.

— Как же они проворонили депутатов?

— А никак. Оцепление нам больше не подчиняется! Будь моя воля — скомандовал бы стрелять!

— И сам бы инициировал переворот?

— Кто это там такой умный?! — рявкнул Палыч. — Лучше я их перестреляю, чем они там чёрт знает что наголосуют! Иванов!

— Я!

— А вот тебе лично за информацию, что Разум на параде собирается атаковать членов Ставки, я ноги повыдёргиваю!

— Да Пал Палыч, я-то тут причём? — справедливо возмутился я. — Гречко сам, видать, был не в курсе плана! И нечего на меня всех собак вешать!

— Да нас самих скоро… Короче, товарищи, все по местам. Последний парад наступает.

— А как мы узнаем, кто наш, а кто — нет?

— А никак, — развёл руками Палыч. — Но как мне тут верно подсказывают, дело в том, что командирам кто-то передал дезинформацию. Они все там свои, только сами не знают, кто есть кто, и подчиняются, хрен пойми кому. Поэтому будут нервничать.

— А вы сами-то, шеф, — спросил я, — за кого будете? Может, Разум и вас… того?

— Не беспокойся на этот счёт, у меня есть замечательная шапочка из фольги.

Снайпер проводил меня напряжённым взглядом, когда я сбегал по деревянным ступеням вниз, в темноту башни. Внутри царили тьма и пыльное запустение. Множество ступеней провалились, а дерево под ногами скрипело и трещало, грозя рухнуть. Я едва не запутался, но всё-таки нашёл дорогу и через потайной подземный ход, спотыкаясь о разбросанные тут и там деревяшки и ящики, выбрался наружу у Васильевского спуска. Там уже стояла чёрная волга, в которой меня дожидалась троица напряжённых мужиков в чёрных пальто.

— Дворец Советов! — крикнул я навигатору, запрыгивая на переднее сиденье, и машина тут же с пробуксовкой сорвалась в галоп.