На грани риска - Виталий Волович

12 декабря

Никитин пришел на ужин мрачнее тучи.

– Вот беда-то, доктор, - сказал он, глубоко затянувшись папиросой.

– Что случилось, Макар Макарыч? - встревожился я. - Никак, Мих-Мих заболел?

– Да нет. С Сомовым все в порядке. Вертушка утонула.

Вот это новость. Я вспомнил, как ликовали гидрологи, когда Трешников осенью поставил на стол небольшой ящик и с загадочной улыбкой извлек из него металлический цилиндр.

– Это, друзья, презент от института - автоматическая буквопечатающая вертушка БПВ-2. Разработал ее небезызвестный вам Юра Алексеев, а изготовили ее в единственном экземпляре персонально для вас в институтских мастерских.

Действительно, этот оригинальный прибор, сконструированный талантливым ленинградским инженером Алексеевым, имел множество достоинств. Он освобождал гидрологов от долгих, утомительных вахт у лунки. Его можно было опустить на нужную глубину, и датчики автоматически в течение многих дней писали направление и скорость течений.

Гидрологи долго готовились к погружению БПВ-2 в лунку и вот уже несколько дней ходили именинниками, потирая руки в ожидании, когда к ним наконец попадет первая лента для расшифровки. И вот сегодня, когда Никитин пошел проверить на всякий случай "самочувствие" вертушки, ему не понравилось, что трос не натянут. Охваченный дурным предчувствием, Макар кинулся к лунке и потянул за трос. У него в руках остался оборванный конец, вертушка исчезла. То ли трос оказался непрочным, то ли разъела его коррозия, кто его знает? Потеря была невосполнимой.

К довершению бед снова "скрючило" Комарова. Это результат его неуемной деятельности по устройству кают-компании.

Дон-дон-дон. Утомленный бессонной ночью дежурный, дождавшись восьми часов, мерно ударяет железной палкой по куску рельса, подвешенного на треноге. Открыв глаза, смотрю на будильник. На нем всего три часа - видимо, ночью замерз и остановился. Газ не горит: его выключили перед сном. Приходится экономить, так как баллонов привезли мало, не рассчитали. В палатке стоит адский холод. Отверстие вкладыша у лица густо покрылось изморозью, образовавшейся от дыхания. Ох, не хочется вылезать из теплого спального мешка. По уговору мы зажигаем газ по очереди. Сегодня очередь Дмитриева.

– Саша, вставай! Подъем!

Дмитриев высовывает голову из мешка:

– Что, уже пора? Эх, жаль. Я такой сон видел. Будто лежу в Сочи, на пляже. Солнце вовсю палит. Он сладко зевнул.

– Вставай, вставай, не то на завтрак опоздаем! - безжалостно тороплю я.

Саша выскакивает из мешка и, стуча зубами, чиркает спичками над горелкой. Голубоватый язычок заплясал над плиткой. Правда, от него не становится теплее, но почему-то всегда приятнее одеваться при огне. Вещи сложены в заведенном порядке на ящике рядом с кроватью. Торопливо натягиваю свитер, меховые брюки, куртку. С унтами дело обстоит сложнее. Отсыревшие подошвы за ночь превращаются в камень. Ноги с трудом удается втиснуть в негнущиеся, словно деревянные унты. Несколько энергичных движений, и приятное тепло расходится по телу.

Прихватив ведро, выхожу за снегом наружу. Оказалось, что это сделать не так-то просто. Вход в палатку засыпан, и выбираться из нее можно только ползком. Пушистый снег забивается в унты, сыплется за воротник свитера, лицо обжигает ветер. В мутной пелене едва виден огонек на радиомачте.

Зачерпнув полведра снега, возвращаюсь в палатку. Дмитриев уже поднялся и возится с паяльной лампой. Сейчас будет тепло. Подставив ведро, Саша старательно скалывает лед с подошвы унтов, а я, достав иголку с ниткой, чиню прохудившийся вкладыш.

К половине девятого обычно все жители лагеря собираются на завтрак. В кастрюле, наполненной кипятком, отогреваются консервы, весело распевают на плите чайники. Только хлеб не успевает оттаять, и в ломтях то и дело попадаются хрустящие на зубах ледяные зерна. Завидев меня, вахтенный, на которого возложено приготовление утреннего завтрака, радостно потирая руки, отправляется спать. А к девяти часам кают-компания окончательно пустеет, и я остаюсь наедине с кастрюлями и шумовками.

Но нередко по утрам я навещал то ледоисследователей, то гидрологов, то забегал к радистам.

В рабочей палатке гидрологов уже гудела лампа. На стеллаже у входа темнел десяток полуметровых стальных цилиндров с крышечками-клапанами на обоих концах. Я знал, что они называются батометрами, что их сконструировал Фритьоф Нансен (они так и называются - батометры Нансена) и что с их помощью получают на разной глубине пробы воды. На этом мои гидрологические познания заканчивались, и поэтому я с большим вниманием слушал объяснения, которые деликатно, без назидательности давал Михаил Михайлович. Прикрепив батометр к тросу, он отпустил стопор лебедки. Бесшумно раздвинув черную, мертвую воду, батометр исчез в глубине. За ним последовал второй, третий и т. д.

– А теперь, доктор, - сказал Сомов, надевая на трос грузик, похожий на гирьку, - я пошлю "почтальона". Он добежит до батометра, ударит по защелке. Защелка откроется, оба клапана автоматически захлопнутся, и батометр с пробой воды на этом горизонте под собственной тяжестью перевернется и повиснет на нижней защелке, а новый грузик побежит и проделает то же самое со следующим батометром.

– Ну, это понятно, а как узнать температуру воды в том слое, где находится батометр? Ведь пока вы его вытащите наружу, температура наверняка изменится.

– Это сделать совсем не сложно, - сказал Сомов. - Этот вот термометр, он показал на цилиндрик с отверстиями, сквозь которые виднелась стеклянная трубочка, - устроен весьма хитроумно. Его тоненький капилляр изогнут петлей. А чуть выше резервуарчика, где находится ртуть, капилляр сужен. Когда термометр вместе с батометром переворачивается, ртутный столбик в этом самом узком месте разрывается, ртуть переливается в противоположный конец капилляра и фиксирует температуру воды на данной глубине. Там находится второй, так называемый вспомогательный термометр (атташе), по показаниям которого вводится поправка к отсчету основного термометра. Она корректирует изменения температуры, возникающие при подъеме батометра. Вот и все.

Содержимое каждого батометра переливали в узкогорлую бутылку из темного стекла и переносили затем в жилую палатку. Половину ее занимала походная химическая лаборатория. Когда один гидролог стоял на вахте у лебедки, другой занимался анализами, до рези в глазах всматриваясь в едва видимые при тусклом свете лампочки деления на стеклянной бюретке. В каждой пробе надо было определить содержание натрия, хлора, фосфора и других элементов, содержащихся в океанской воде, и, конечно, ее соленость - количество хлористого натрия, растворенного в литре воды. Исследованиями за время дрейфа станции Сомову с Никитиным удалось установить удивительную переменчивость солености поверхностных вод в Ледовитом океане. Она то увеличивалась, когда начиналось активное образование льда и сильное испарение, то уменьшалась в периоды обильного снеготаяния, при возрастании влажности воздуха и значительных осадках.