Большой террор. Книга II. - Роберт Конквест

Однако и сам Манаев был вскоре обвинен в том, что давал деньги на лечение арестованным «врагам народа», а также в «преступной медлительности» в деле выкорчевывания врагов. Приехавший из Москвы руководитель объявил: плохая работа областной комсомольской организации объясняется тем, что, возможно, в ней еще остались неразоблаченные враги.

Последовавшее обсуждение вылилось в новый поток доносов. Делегат от Вязьмы, сообщивший, между прочим, что в последние годы район потерял пятерых комсомольских секретарей, тут же обрушился на тогдашнего секретаря райкома, сказав, что тот «полностью разложившийся человек» и к тому же «многоженец». Выступавшие говорили, что хотя много враждебных элементов было уже вычищено, прошедшие разоблачения были только поверхностными. Еще один делегат заявил, что из четырехсот двух учителей в его районе сто восемьдесят были «чуждыми элементами».[848]

Когда «разоблачители» стали выступать открыто, Косарев обнаружил, что нашлись большие энтузиасты, чем он сам.

Молодая сотрудница комсомольского аппарата по фамилии Мишакова предприняла попытку скомпрометировать и уничтожить руководящих комсомольских работников Чувашской АССР, назначенных лично Косаревым. Косарев немедленно вмешался, предотвратил разгром Чувашского комсомольского руководства и снял Мишакову с работы в ВЛКСМ. 7 октября 1938 года Мишакова обратилась с письмом к Сталину. Два-три дня спустя ее пригласил Шкирятов, которому Сталин поручил разбор дела.

Весь инцидент был, несомненно, целеустремленно спланирован заранее. Он понадобился для того, чтобы разгромить одну из последних авторитетных группировок, прошедшую нетронутой через ежовскую чистку. Еще 6 ноября 1938 года речь Косарева на торжественном комсомольском пленуме была подана в «Правде» на видном месте. Но 19–22 ноября состоялся еще один пленум ЦК ВЛКСМ, на котором присутствовали Сталин, Молотов и Маленков. Сталин выступил в защиту Мишаковой и обернул эту защиту злобным нападением на косаревское руководство. Через несколько дней большинство членов ЦК ВЛКСМ было арестовано. «За „врагом народа“ А. В. Косаревым приехал „сам“ Берия».[849] Это был первый случай, когда Берия выехал на арест «сам».

О разгроме руководства ВЛКСМ было официально доложено на XVIII съезде партии Шкирятовым и Поскребышевым.[850] Нет сомнения, что арест комсомольских руководителей был важнейшей операцией Сталина. Но еще более важно, что во всей истории с арестом и допросами Косарева и его приближенных ни разу не появляется имя Ежова — тогда еще Наркома внутренних дел. Согласно одному источнику — показаниям бывшего работника НКВД, — Косарева даже обвиняли в преступном сговоре с Ежовым!.[851]

К 1939 году Мишакова стала секретарем ЦК ВЛКСМ. Она выступила на XVIII съезде партии, рассказала о разоблачении «косаревской банды», превозносила справедливость Сталина. К этому времени Косарев, прошедший свирепые пытки в руках следователя НКВД Родоса, был уже расстрелян. Позднейшие исследователи рассматривают разгром косаревской группировки как устранение подлинных, хотя и сталинских, молодежных кадров. Им на смену должны были придти абсолютно покорные исполнители, конформисты и противники всякого равенства из среды сынков новой бюрократии.[852]

После разгрома комсомол возглавил Николай Михайлов, до того вообще не связанный с организацией, которому тогда было уже больше тридцати лет. На этой должности Михайлов пробыл до 1952 года, а затем его выдвинули в секретари ЦК партии. А во главе комсомола поставили Александра Шелепина, позже сделанного председателем КГБ, одно время вознесшегося к самой вершине партийной иерархии, а затем оттесненного в ВЦСПС. Что касается Михайлова, то он после смерти Сталина долго был на дипломатической работе, затем руководил Комитетом по делам печати и в 1970 году уволен на пенсию.

ОСОБАЯ ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ

Особая Краснознаменная Дальневосточная Армия (ОКДВА) занимала несколько особое положение в советских вооруженных силах. По стратегическим соображениям она была организована как отдельное и почти независимое формирование. ОКДВА была единственным войсковым соединением, находившимся под командованием маршала — твердого, знающего и опытного Блюхера.

Хотя имя Блюхера звучит на немецкий лад, он на самом деле был чисто русского происхождения. Дед Блюхера был крепостным крестьянином и получил такое имя по прихоти помещика.[853] Однако, по иронии судьбы, в облике Василия Блюхера тоже было что-то германское. Темные с проседью волосы обрамляли квадратное бычье лицо с густыми, коротко подстриженными фельдфебельскими усами, прикрывающими верхнюю губу. Ко времени описываемых событий маршалу было сорок восемь лет.

В свое время Блюхер был рабочим на вагонном заводе. В двадцатилетнем возрасте он был арестован за руководство стачкой и отбыл два года и восемь месяцев в тюрьме. Блюхер стал впервые известен, когда вместе с Куйбышевым установил власть большевиков в отрезанном белыми районе Самары. За последующие успехи на фронтах гражданской войны Блюхер удостоился особой чести: он стал первым человеком, награжденным новым тогда орденом Красного Знамени. Позже, под псевдонимом «Гален», он был военным советником Чан Кай-ши. Говорят, что в начале тридцатых годов Блюхер противился коллективизации дальневосточного крестьянства по военным соображениям и при поддержке Ворошилова добился даже некоторых исключений для дальневосточников. Есть также слухи о его прежних связях с оппозиционером Сырцовым.[854]

В июне 1937 года Блюхер находился в Москве в связи с делом Тухачевского. Тем временем НКВД обрушил удар по его армии. Сталин вообразил, что новый начальник штаба ОКДВА Сангурский вместе с секретарем Дальневосточного крайкома Кутевым затеяли какие-то интриги против руководства.[855] Сангурского арестовали и стали пытать. Есть сведения,[856] что он оговорил буквально сотни командиров, а в 1938 году взял свои показания обратно и заявил, что вредители в НКВД попытались ослабить Дальневосточную армию. Позже, в 1939 году, Сангурского еще встречали живым в Иркутской тюрьме.[857] Он мучился угрызениями совести, что оклеветал под пытками так много командиров, назвав их участниками своего «заговора». Но ему предстояло еще одно обвинение — в том, что он занимался вредительством в армии совместно… с Ежовым!

Вместе с Сангурским арестовали заместителя начальника штаба, начальника боевой подготовки и начальника разведки ОКДВА. К осени 1937 года командующий военно-воздушными силами на Дальнем Востоке Ингаунис тоже находился в Бутырках. Потом, в Лефортовской тюрьме, он подвергся жестоким пыткам и «признался» в шпионаже. Но первым местом заключения для Ингауниса, как для многих других, была Лубянка. Там, срывая, по обычаю с Ингауниса знаки различия и ордена, дежурный чекист бормотал: «Ведь вот надавали же орденов всякой контрреволюционной сволочи!».[858]

Арестован был и начальник политуправления ОКДВА. В то же время по всему Дальнему Востоку прокатилась волна арестов партийных руководителей.

Но даже если учесть все происшедшее, эта первая фаза террора против ОКДВА была не столь интенсивна и не носила такого массового характера, как против других воинских соединений. Интенсивный террор бушевал всего около пяти недель. Он кончился тем, что Блюхер вернулся на Дальний Восток к исполнению своих обязанностей.

Так случилось потому, что возникла более важная забота: 30 июня 1937 года на Амуре произошла перестрелка между японскими и советскими частями, а 6 июля японцы оккупировали остров Большой. Последовали протесты, но советские войска так и не попытались выбить захватчиков. Несомненно, со стороны японцев это была проба сил, ибо они пришли к заключению, что боеспособность советских войск на Дальнем Востоке в значительной степени парализована чисткой в ОКДВА.

Вернувшись, Блюхер немедленно принял меры против дезорганизации, царившей в армии. По свидетельству адмирала Кузнецова,[859] расстрел Тухачевского и аресты среди командиров ОКДВА сильно угнетали Блюхера. Однако перед лицом военной опасности Сталин на время оставил Блюхера в покое.

Следующей зимой аресты армейских командиров возобновились. Схватили комкора К. Рокоссовского, избили до потери сознания и увезли в тюрьму. За ним последовали многие командиры из личного состава корпуса Рокоссовского. Когда комкор предстал перед судом, председательствующий объявил, что имеются показания сообщника Рокоссовского по «заговору» Адольфа Казимирсвича Юшкевича. Юшкевич будто бы показал, что «он с Рокоссовским бывал на заседаниях контрреволюционного центра, получал инструкции, задания.