Ученик ученика - Владимир Корн

К вечеру у всех уже были подстилки, сплетенные из соломы. Тут и выяснилось, что спать на них, оказывается, жестче, чем просто на куче соломы. Но помещение обрело совсем другой вид. Ровные ряды постелей, отхожее место, огороженное пологом, что не так давно служил шатром у мздоимца, и чистота. Конечно же чистота относительная, но с тем, что было до этого, разница разительная. Мне даже показалось, что люди просветлели лицами и стали больше улыбаться друг другу. Я сидел и думал, зачем мне все это было нужно, потому что осталось провести здесь всего лишь одну ночь.

Следующий день начался с того, что в камере произвели тщательный обыск, иначе шмон. Оказывается, в ней хранилось множество запрещенных вещей. Особенно это касалось ценностей и денег. Еще нашли несколько предметов, к которым с сильной натяжкой можно было применить слово «оружие». Я на этот счет совершенно не беспокоился, поскольку ничего такого за мной не числилось, а найти деньги, те жалкие крохи, что остались после приобретений на благо общества, было крайне затруднительно. Потому что здесь не бетон, где каждая неровность или трещина на виду, а здание каменной кладки. А обнаружить камень, под которым они припрятаны, просто нереально. Когда я спросил у Сориуса, как часто здесь происходит подобное, он сделал удивленное лицо. Понятно, можешь не отвечать. Непонятно другое: кому это нужно. Не хочу решать загадки, хочу на волю.

Почему-то я решил, что меня сегодня вряд ли отсюда вызовут. Так оно и вышло. Весь день я безуспешно дожидался, что заскрипит дверь и меня поведут к местному начальству. Дверь действительно скрипела, скрипела так, что приходилось закрывать уши. Кого-то уводили, взамен приводили новых страдальцев, но меня словно не существовало. Потом я сообразил, что даже нигде не зарегистрирован, меня сразу же провели сюда. Даже имени никто не озаботился спросить. Получается, что я вообще здесь не существую.

Как оказалось на следующий день, прорицатель из меня никакой. Практически всю ночь я не спал, ожидая, что сейчас распахнутся двери и в камеру ворвется Горген с пособниками, вступивший в сговор со стражей. Для этого и был проведен тщательный обыск. Нет, ничего такого не произошло, а первой новостью, что я услышал утром, была та, что Горгена еще вчера отправили в Мулой, центр провинции.

Потом за мной пришли.

Начальником местной стражи оказался невысокий полный человек в годах, которого звали господин Бойс. Он сидел за столом у окна и внимательно изучал какие-то бумаги. Время от времени Бойс отрывал от них взгляд, пристально смотрел на меня и снова в них углублялся. Наверное, все это должно было обозначать, что он изучает материалы дела, посвященного исключительно моей персоне. Судя по толщине лежащей перед ним стопки бумаг, я чрезвычайно матерый преступник, которого наконец-то посчастливилось поймать местному правосудию.

Решив, что я уже достаточно проникся этой атмосферой, Бойс коротко бросил:

– Рассказывай.

– О чем, господин Бойс? – не стал я медлить с ответом.

Его имя я успел выяснить у стражников, которые привели меня сюда под конвоем. Один из них сразу же вышел, а второй и сейчас маячил где-то у меня за спиной.

О чем рассказывать-то? Мне нужно хотя бы пару наводящих вопросов.

– Все рассказывай. Как зовут, зачем приехал в Кергент и на чем попался…

Вот это уже совсем другое дело.

– Меня зовут Артуа Койн, мне двадцать восемь лет, сюда прибыл в надежде встретить господина барона Эриха Горднера, в свите которого пребывал до последнего времени. Задержан ошибочно, меня приняли за какого-то Дрегера, – отчеканил я.

Легенду я себе придумал – не подкопаешься. Да и чего ее придумывать, почти все в ней было правдой, кроме двух моментов. В ней ни слова не говорилось о Жюстине, а свое появление здесь я решил обосновать желанием встретиться с бароном Горднером.

Только попроси меня, господин Бойс, и я расскажу тебе о братьях Слои, о Крижоне и о нашем путешествии на лодке. Я даже о Жюстине тебе расскажу, только назову его Тимуром и сообщу, что он сам набился мне в попутчики, еще и заплатив при этом. Слабые места? Да где их нет, и не слишком-то их много. Надеюсь, Жюстин уже там, куда все это время стремился. Не сидят же они в лодке, в конце концов, напряженно высматривая меня по сторонам.

– Барон Эрих Горднер? Знаю, знаю такого. Моего роста, темные глаза, лысина, небольшая бородка и еще постоянно улыбается, – заявил Бойс.

Как бы не так. Вряд ли их двое, баронов Эрихов Горднеров, да и описание прямо противоположно настоящему. Получается, что Бойс его знает и решил проверить меня.

– Никак нет, господин Бойс. Ростом он выше среднего, телосложение сухощавое, глаза серо-стального цвета, всегда гладко выбрит, ниже правого уха небольшой шрам. И еще, господин Бойс, я никогда не видел господина барона улыбающимся.

Мне самому составило немалых трудов сдержать улыбку, когда я представил радостно скалящегося Горднера. Слишком уже невероятным это выглядело.

На этом наш разговор закончился, и меня снова отвели в подвал. Когда я попробовал объяснить Бойсу, что арестовали меня неправильно, тот только махнул рукой конвоирам, мол, делайте свое дело. И как же мне теперь быть? Требовать адвоката? Или кого там требуют в таких случаях, не прокурора же?

Я вышагивал от одной стены к другой, хорошо хоть Сориусу с Дистом не пришло в голову сопровождать меня при этом, зрелище получилось бы очень комичным, потому что ходил я быстрым шагом, почти бегом.

Вот же попал, черт возьми! И что делать дальше? Ну не припишут же мне, в конце концов, чужие грехи, очень на это надеюсь. А тут еще приходится решать вопросы, которые мне к черту были бы не нужны. Ко мне обращались сокамерники, и у каждого имелись свои проблемы. Кто-то выиграл в кости, и проигравший не желал отдавать долг. Кому-то нужно было что-то приобрести через стражников. У других пропала часть полученной с воли передачи. Вот на черта мне все это нужно, ведь ни желания, ни опыта в подобных делах. Хорошо хоть Сориус консультировал меня по каждому вопросу. Уж что-что, а такие вещи он знал назубок.

Чтобы отвлечься от печальных мыслей, я попробовал заняться гимнастикой. Но и здесь не повезло, при любом резком движении в правом боку отдавало сильной болью. Видел я его, своего «благодетеля», когда к Бойсу меня водили. Он сегодня не патрулирует городские улицы, а дежурит в коридоре перед какой-то зарешеченной дверью, на сутки заступил.

Следующим утром мы с нетерпением ждали, когда же наконец откроется дверь камеры. И ждали вовсе не из-за завтрака. Просто нам хотелось убедиться в том, что проделанная нами ночью работа не была бесполезной.

Как я уже говорил, при открывании дверь ужасно скрипела. И звук этот был таким омерзительным, что даже зубы начинало ломить. Почему-то на самих тюремщиков этот скрип так не действовал. Среди них даже оказался один, кому доставляло истинное удовольствие постоянно открывать и закрывать дверь несколько раз подряд. Забавлял его не сам звук, а реакция заключенных. Говорят, ему даже деньги предлагали, но безрезультатно.

Этой ночью мы умасливали дверь в самом прямом значении этого слова. Масла ушла чертова уйма. Результатов пришлось ждать до утра, как иначе можно проверить то, что получилось? Стучать в дверь – от стражи может прилететь, кому это хочется?

Тридцать два человека, которые находились в общем каземате, самым натуральным образом превратились в слух, и это не было метафорой. Вот провернулся ключ в большом висячем замке на одном из запоров. Затем стукнул один засов, следом за ним второй. Сейчас-сейчас. Стояла такая тишина, что было слышно, как жужжат под потолком мухи.

Дверь медленно подалась наружу – и ничего, только легкий скрип, почти неслышный. В щели, образованной приоткрытыми дверями, показалось озадаченное лицо цербера, того, что так любил отсутствующий сейчас звук. Тюремщик несколько раз поводил дверью, но тщетно, тишина. Лицо его, до сей поры просто удивленное, сейчас приобрело вид крайней степени изумления. Боюсь, теперь ему очень нелегко будет от него избавиться.

Смеялись все. Затем тюремщик вместе со своей миной, словно прилипшей к лицу, рывком исчез, дверь распахнулась во всю ширь и в камеру вошел… Горднер.

Боюсь, что сейчас тюремщик по сравнению со мной явно проигрывал. По крайней мере, рот у него был открыт значительно меньше, нежели у меня.

Горднер прошел внутрь камеры, сделал несколько шагов, остановился и наморщил нос. Вы бы, господин барон, двумя днями раньше сюда пришли, боюсь, вам бы его еще и зажимать пришлось. Вероятно, даже двумя руками. Особенно когда сквознячок, гуляющий по канализации, приходил нас навестить. Сейчас это жерло смрада надежно прикрыто обеденной чашкой Горгена, идеально подошедшей по диаметру, и открывается только по мере надобности…

Как же я рад, что ему удалось тогда выжить! Горднер был вооружен шпагой, называемой у нас эстоком, дагой и пистолетом с колесцовым замком. Ну не знаю, по-моему, необходимость взводить каждый раз пружину замка специальным ключом скорострельности нисколько не прибавляет.