Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако Карина Филиппова говорит, что фраза «Целовался на кухне с обоими» имела реальную предысторию: «На кухне мы действительно стояли с Динкой и сетовали, что пришедшие Володя с какой-то компанией всё съели: и ужин, и наш завтрак. Холодильников не было, был только подоконник, и Вовка нежно извинялся перед нами, и целовал обеих по поводу того, что ни ужина, ни завтрака нам не осталось»29?.
Итак, понятно, что песня «Путешествие в прошлое» в высшей степени автобиографична (в том числе и потому, что главный герой выступает здесь в образе певца с гитарой): в ней присутствует «чистый» лирический герой, действующий в условноролевой ситуации.
Однако Высоцкий, отталкиваясь от всех вышеперечисленных историй, наполнил песню совершенно другим смыслом. Поэтому забудем и о Калиновской, и о Филипповой, а посмотрим на сам поэтический текст.
Действие здесь происходит в гостях, и главного героя так же, как в песне «Вот главный вход…» (1966), где он имел привычку «выходить в окна», характеризует антиобщественное поведение: «…А потом кончил пить — потому что устал, / Начал об пол крушить благородный хрусталь, / Лил на стены вино, а кофейный сервиз, / Растворивши окно, взял да и выбросил вниз. / И никто мне не мог даже слова сказать, / Но потом потихоньку оправились — / Навалились гурьбой, стали руки вязать, / А в конце уже все позабавились: / Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот, / А какой-то танцор бил ногами в живот…».
Этот же мотив избиения встречается в одном из исполнений песни «У меня было сорок фамилий…»: «И всегда меня бьют, меня ранят — / Вероятно, такая судь-ба»298; в песне «Зэка Васильев и Петров зэка», где полковник «от радости всё бил по морде нас»; и в песне «Вот главный вход…»: «И кулаками покарав, и оскорбив меня ногами, / Мне присудили крупный штраф, / Как будто я нахулиганил».
И если предположить, что роскошная квартира, в которой происходит все действо в «Путешествии в прошлое», олицетворяет собой владения высокопоставленных чиновников, устроивших у себя пир и пригласивших лирического героя с гитарой, чтобы он развлекал гостей (такая же ситуация возникнет позднее в «Смотринах» и в «Сказочной истории»), то становится понятным, что антиобщественное поведение лирического героя — это форма его «несогласия и бунта» (кстати, в «Смотринах» его также подвергнут насилию: «Меня схватили за бока / Два здоровенных паренька: / “Играй, паскуда, пой, пока / Не удавили!”»).
Я, как раненный зверь,
Напоследок чудил,
Выбил окна и дверь
И балкон уронил.[523]
В «Смотринах» он тоже устроил скандал: «И посредине этого разгула / Я прошептал на ухо жениху, / И жениха как будто ветром сдуло, — / Невеста вся рыдает наверху».
А то, что лирический герой, выпив, начинает «буйствовать», подтверждает он сам в черновиках стихотворения «Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…» (1971), а также в стихотворении «Я сказал врачу: “Я за всё плачу…”» (1968): «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!” / Когда я трезв, меня стращают: “Не скули!”» /3; 310/, «Я и буйствовать могу — полезно нам» /2; 570/. Как говорит Михаил Шемякин: «Все его нагрузки по накалу точно совпадали — он безумствовал, когда он пьянствовал..»[524] [525] [526] [527].
А потом рвал рубаху и бил себя в грудь,
Говорил, будто все меня продали,
И гостям, говорят, не давал продыхнуть — Донимал их блатными аккордами.
Целый ряд мотивов из этой строфы находит отражение в других произведении-ях, также объединенных образом лирического героя, хотя и выступающего порой в маске ролевого:
1) «А потом рвал рубаху…» = «Разорву рубаху на груди!» («Катерина, Катя, Катерина…», 1965), «Душу и рубаху — эх! — растерзаю в клочья» («Камнем грусть висит на мне…», 1968), «Но рванул я кольцо на одном вдохновенье, / Как рубаху от ворота или чеку» («Затяжной прыжок», 1972), «Взвыл я, ворот разрывая: / “Вывози меня, Кривая!”» («Две судьбы», 1977), «Ах, душа моя — тельняшка, / В сорок полос, семь прорех!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976).
2) «Говорил, будто все меня продали» = «А товарищ продал, падла, и за всё сказал» («Правда ведь, обидно», 1962), «А он назавтра продал всех подряд» («Песня про стукача», 1964), «Христа Иуда продал в тридцать три, / Ну а меня продали в восемнадцать» («На мой на юный возраст не смотри…», 1965), «Ты ж сама по дури продала меня!» («Банька по-черному», 1971), «Продал меня в рабство за ломаный грош» («Песня попугая», 1973), «Если продан ты кому-то / С потрохами ни за грош» («Баллада о вольных стрелках», 1975).
3) «Донимал их блатными аккордами» — прямое указание на автобиографичность главного героя песни (это же касается и слов «будто песни орал»).
Кроме того, в 1972 году на нескольких фонограммах исполнения «Путешествия в прошлое» звучал такой вариант: «И откуда взялось / Столько силы в зубах?!»^1, - явно напомнающий написанную через год песню «Приговоренные к жизни»: «А может быть, нам цепь не по зубам?» (в первом случае лирический герой связан веревкой, а во втором — лирическое мы сковано цепью).
С основной идеей «Путешествия» перекликаются набросок к песне «Лечь на дно» (1965): «Ох, как мне худо, ох, нашумел я, / Ох, натворил я, дров наломал» /1; 442/, - и письмо к И. Кохановскому: «Дел я наделал, Васечек, подумать страшно»302. Точно так же он сожалеет о своих буйствах в концовке «Путешествия»: «Если правда оно — / Ну, хотя бы на треть, — / Остается одно — / Только лечь-помереть». Об этом состоянии Высоцкого подробно писала Марина Влади: «Ты это называл угрызениями совести. Физически ты уже больше не страдал, но тебя мучила совесть. Это иногда было ужасно. Спектакли отменялись, гнев Любимова, безденежье, потерянная или подаренная кому-то одежда, тело, покрытое царапинами и синяками…»303.
Тематически к «Путешествию» примыкает «Зарисовка
