Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

Шишок потряс тут башкой, из которой посыпались насекомые, — и со зверями всё стало ясно. Все поглядели на петуха, тот покудахтал, чтоб прочистить горло, и с важностью произнёс:

— Дважды родится, ни разу не крестится, а чёрт его боится!

Соловейко вскочил тут со своего места:

— Неправильная загадка! Никто не может два раза родиться!.. Не бывает такого!.. Ни разу не родится — это понятно… И не крестится — ясно… А вначале неправильно! Неправильная загадка!

— Погоди, Соловейко! — одёрнула его Алёнка. — Дай подумать!

Навяки долго совещались, никак не могли отгадку найти, Ваня уже тоже мысленно руки потирал, как Соловейко‑то. А Перкун раздулся, ровно шар, и поглядывал свысока:

— Вот какие загадки надо загадывать! А вы!

— Тебе кукарекать не пора? — шёпотом спросил тут Шишок, но был услышан. Алёнка захлопала в ладоши и закричала:

— А я знаю! А я знаю! — и ткнула пальцем в петуха. — Это — ты! Вначале рождается яйцо, а вы внутри, второй раз — цыплёнок из яйца вылупляется. Как закукарекаете — вся ночная нечисть и пропадёт!

Перкун кивнул и ещё больше надулся, дескать, я сам живая отгадка и есть!

Шишок вздохнул и сказал:

— Что ж, значит, по второму кругу идём… Соловейко — твоя очередь…

Соловейко, закусив губу и пощёлкивая в воздухе вервием, сквозь огонь смотрел на Ваню, потом загадал:

— Живёт без тела, говорит без языка, плачет без души, смеётся без радости, никто его не видит, а всяк слышит.

«Радио», — прошептал Ваня, едва Соловейко закончил говорить, и усиленно закивал, дескать, так оно и есть. Шишок покачал головой и потихоньку указал на сидящих по ту сторону костра: «Может, про себя загадали?..» — «Мы же их видим, — удивился Перкун. — Вон сидят…» — «Да даётся мне, не всегда их видать», — не сдавался Шишок. — «Как это не всегда?» — удивился и Ваня. А пока они совещались, Алёнка в лес ушла за валежником и оттуда крикнула:

— Эй, Больша–ак, хватит, нет это–о–го–о? — и показала несколько сучьев.

— Хватит, — закричал Большак. — Возвращайся давай, придумала тоже, вечно она…

— Хорошо–о–о, — откликнулась Алёнка. И Ваня вдруг понял…

— Эхо! — закричал он. — Это эхо!

Соловейко до крови закусил губу и принялся терзать свою верёвку — то на запястье её намотает, то пальцы себе перевьёт, так что посинеют, то по снегу хлестнёт.

Шишок загадал короткую загадку:

— Живой мёртвого бьёт, мёртвый благим матом орёт.

Соловейко послал ему взгляд исподлобья и, кивнув на совещавшихся брата с сестрой, сказал:

— Пока они отгадывают, давай на кулачках — кто кого, а?

— А что ж! — сказал Шишок, поднимаясь и снимая с себя балалайку, но Большак одёрнул брата:

— Не задирайся!

Соловейко сунул свою голову к двум соединившимся, но время от времени оглядывался на Шишка — за что‑то он на домовика сильно озлился. Тут головы расгакнулись — девушка с радостной улыбкой сказала:

— Это — колокол! — и объяснила всем, хотя Ваня чувствовал, что специально для него она говорит: — Я один раз заплутала в лесу, к деревне на звон вышла и слышала, как в колокол бьют, а он гудит… Далёко было слышно. Красиво…

— Красиво?! Как тебя в клочки‑то не разорвало… — пробубнил себе под нос Большак. А Соловейко заорал:

— Навка[86], перестань ты с ним разговаривать!

И все замерли.

— Я не навка, — тихо сказала девушка, пытаясь дрожащими руками на ощупь завязать драную шнуровку на балетной туфельке. — Я — Алёнушка, меня так зовут.

— И кто ж тебя так зовёт? — засмеялся Соловейко. — Что‑то я ни разу не слыхал, чтоб тебя звали…

— Он, — показала пальцем на Ваню, — правда, Иванушка?

И Ваня понял, чего она хочет, он ведь так ни разу и не назвал её сегодня по имени.

— Конечно, Алёнушка! — сказал мальчик. И лицо её просияло.

— Ты навка, навка, навка! — закричал Соловейко. — У тебя нет имени.

— У тебя же есть…

— Разве это имя? Это — так, кликуха, между собой… Имя…

— Ваша очередь загадывать, — нетерпеливо просипел Перкун. — Не пойму, чего вы завелись… Сколько на свете птиц, а редко у какой есть имя — и ничего… Никто не печалится. Навка, Алёнушка — какая разница. Давай загадку загадывай, Алёнушка…

Девушка, услышав имя, опять расцвела. И показалось Ване, что кого‑то она ему напоминает… Может, ту Алёнушку, из сказки, вытканную на бабушкином коврике?..

— Хорошо, — сказала Алёнка, улыбаясь. — Сестра к брату в гости идёт, а он от сестры пятится.

Шишок думал, что это луна и солнце, но Ване казалось, что про солнце второй раз не будут загадывать. Соловейко, который кружил за спиной, очень мешал думать: он похлопывал Лыску по холке, что‑то нашёптывал ей на ухо, тёрся лбом о гриву. Но удавка‑то по–прежнему была в его руках.

Петух сказал:

— День к ночи клонится, как бы нам тут не застрять. Быстрее надо отгадывать… А загадывать посложнее…

И Ваня закивал:

— Да, день и ночь. Это и есть отгадка. День — брат, а ночь — сестра.

Алёнушка улыбнулась:

— Правильно, Иванушка! Твоя очередь!

Ваня почесал в голове, сглотнул слюну и проговорил:

— Режут меня, вяжут меня, бьют нещадно, колесуют — пройду огонь и воду, и конец мой— нож и зубы.

Соловейко заливисто захохотал и, щёлкнув себя верёвкой по ладони, так что кровь появилась, поднял ладонь — и показал Ване:

— Отгадка — ты, Ваня Житный… Это тебя режут, тебя вяжут, бьют и колесуют, пройдешь всё — огонь и воду, и попадёшь смерти в зубы…

— Он шутит! — крикнул Большак. — Это не отгадка. — И бросил в огонь мокрые сучья, так что дым повалил, да прямо сюда, к ним — и Ваня закашлялся. Навяки за дымом и пламенем стали совещаться. А он сжимал в кармане кусок не съеденного вчера в поезде хлебушка, даже слюнки потекли, хотел откусить — и передумал. Тут Большак повернулся к ним и сказал победоносно:

— Это хлеб!

— Да, хлеб, — кивнул Ваня, встал и протянул горбушку Алёнушке: — Хочешь?

Ноздри её расширились, она нащупала хлеб в его руке, цапнула и с дрожью в голосе произнесла:

— Настоящий?

— Ну да, — удивился Ваня.

Алёнушка поднесла кусок к ноздрям и долго нюхала, потом полизала горбушку и вдруг целиком стала заталкивать в рот.

— Подавишься! — испугался Ваня. — Откусывай вначале, а после жуй! Ты что — хлеба никогда не едала? — И, увидев, как загорелись глаза братьев, как неотрывно они смотрят на кусок — вот бедняги, — сказал: — У меня ещё есть. — И, достав из другого кармана раскрошившиеся куски и три кусочка рафинада в налипших хлебных крошках, сунул братьям и сестре: — Угощайтесь.

Большак мотал головой, а рука его сама тянулась к хлебу. Соловейко же схватил кусок и, отвернувшись, заплакал. Он нюхал его — втягивал хлебный дух, нюхал — и вдыхал, никак не мог надышаться.

Девушка закашлялась и выперхнула хлеб, кусок полетел в костёр, но Соловейко живо выдернул его оттуда.

Что же это! Неужто такие они голодные? Чем же они питаются в этом лесу и где живут? Ведь не видно нигде никакого дома… Пока братья и сестра учились есть хлеб — то губами пытались отщипнуть кусок, то крошечками ели, и всё равно закашливались, давились, — Ваня потихоньку спросил у Шишка: «Тут стояло Бураново‑то?» Шишок едва заметно кивнул. Ваня поглядел: дальше, на взгорке был просвет — туда ускакал летом Соловейко на Лыске, запряжённой в телегу. Может, в той стороне их дом?

Хлеб был съеден, сахар сгрызен — братья исподлобья смотрели сквозь языки пламени на Ваню. А девушка сказала:

— Спасибо тебе, Иванушка! Никто‑то нас не кормил так сладко! Глядишь, и братья теперь станут добрее…

Лицо её совсем порозовело — и опять Ване помнилось, что похожа она на кого‑то… Только вот на кого?!

— Держи карман шире! — закричал Соловейко. — Он думал парой кусков хлеба да сахаром откупиться! Не выйдет! Давай, Большак, загадывай!

— Старуха‑то сколь раз приходила, ни разу нам хлебушка не дала… — говорила Алёнка.

— Какая старуха? — спросил Ваня.

— Старая старуха, злая.

— Не злая она! — закричал Соловейко. — Она нас любит! Она нам дверь помогла открыть…

— Мы сами дверь открыли, ты не знаешь, без тебя ведь дело было, — говорила Алёнка.

— Мы его хлеб ели, теперь он нам не враг… — твёрдо сказал Большак. — Хоть и не разгадают они нашу загадку — мы его отпустить должны, Соловейко! Не можем мы ему зла причинить! Кончено!

— Не знал он, кого кормит! — говорил Соловейко, опустив голову. — Знал бы — ни в жизнь не стал бы нам хлеба давать! Побоялся бы!

— Нет, он знал, — качала головой Алёнка. — Он с первого разу догадался, он нутром знал, а только головой не знал.

— Он и сейчас не знает, дурак он, Иван–дурак! — закричал Соловейко. — Я должон быть вместо него, я–а! У–у–у–у…