Похождения Вани Житного, или Волшебный мел - Вероника Кунгурцева

Солохина, скрестив руки на груди, усмехнулась:

— А сама — старуха!

Валентина подняла опущенные глаза, подошла к Ворону и, сверху вниз глядя, спросила:

— Витя, мне можно дать сороковник?

Солохина закричала:

— Пластическую операцию сделала!

А девушки, толпившиеся в дверях, её поддержали:

— Осмотреть её надо…

— Шрамы‑то не скроешь…

— На висках…

— Нет, за ушами, за ушами…

Валентина демонстративно задрала золотые волосы и стала поворачиваться то одним ухом, то другим:

— Нате, глядите!

Поглядели, некоторые даже стали щупать — в том числе любопытный конферансье, — но никаких шрамов не оказалось. Кожа везде гладкая, шёлковая.

Тут Шишок поднялся с тахты и, встав между Валентиной и магнатом, спросил:

— Эй, Ворон, а как же ты всё‑таки подземную Россию прикарманил? Какая сволочь тебе поспособствовала?

Двое из ларца за спиной магната напряглись. Но Ворон Воронович смотрел поверх Шишка, продолжая говорить с Валентиной:

— Солохина утверждает, что своими ушами слышала твои признания о подделке паспорта…

Шишок скроил обиженную мину, повернулся к Ване с Перкуном и спросил:

— Может, я уже невидимый? Хозяин, ты меня видишь?

Ваня нетерпеливо кивнул.

— Дура она, ничего не поняла, — сказала Валентина Ворону, и тихо домовику: — Сядь, Шишок, я сама…

Шишок сел.

— Я, я — дура?! — кричала Солохина.

Валентина продолжала вещать Ворону:

— Я говорила о потере паспорта, дескать, новый пришлось справлять, и жалела, что имя прежнее оставила, знаешь ведь, не нравится мне оно…

— Всё я слышала! Всё я поняла! — кричала Солохина. — Вы поглядите в её глаза — это же глаза хорошо пожившей бабы, а не девчонки!

Поглядели: глаза у Валентины и впрямь были не наивные — умные глаза и проницательные, и очень грустные. Ворон Воронович поглядел в глаза Солохиной и сказал:

— Ну, это не показатель, не у всякой девки должны быть пустые глаза.

— Ладно! — крикнула Солохина. — Вот этот пацан, — ткнула в Ваню, — её родный сын… Что вы на это скажете?! Может у девки в восемнадцать лет быть такой сынок, а?

Валентина хлопнула ладонью по призеркальной тумбе, так что парфюмерные коробочки да тюбики вверх на полметра подскочили. А Солохина отшатнулась — и попала затылком по зубам одному из парней из ларца, который тихо выматерился. Валентина же со вздохом сказала:

— Нет у меня никакого сына! Я, может, и хотела бы, чтоб был у меня сын — но… нет его у меня. Нету!

Ванино сердце упало — и покатилось, и покатилось, как клубок, ведущий в тридевятое царство… Внутри стало пусто. А она продолжала говорить:

— Мне — восемнадцать лет, сколько можно повторять… Житья нет от этой Солохиной… Не хотела говорить тебе, Витя, да, видно, придётся: туфлю у меня стащила перед танцевальным конкурсом. Соню посылала в ближайший обувной, едва успела принести… Не мытьём, так катаньем старается извести, не удалось в тот раз — она в этот вон что удумала… Знаешь ведь, завидуют мне все…

Ворон Воронович поглядел на Солохину, которая, показалось Ване, стала в два раза меньше ростом. Она заканючила: «Виктор Викторович, да это не я — туфлю‑то… Да я и не думала… А сейчас зато… Она же хитрая… Что туфли‑то… При чём тут туфли…» По её виду магнат всё понял и вдруг — обратил свой взгляд на Ваню. Мороз прошёл у мальчика по коже.

— Как тебя зовут? — большим пальцем Ворон Воронович приподнял Ванин подбородок. Мальчик ответил.

— Это… — ткнул Ворон другой рукой в застывшую Валентину, — это твоя… мама?

Петух прокукарекал.

Ваня замер, он поглядел на неё, на её задрожавший вдруг подбородок, перевёл взгляд на погрустневшего Шишка, сглотнул клубок, который оказался теперь в горле, и мелко–мелко потряс головой:

— Нет. Это… не моя мама.

— Надеюсь, ты говоришь правду? — спросил магнат. — Ты знаешь, что обманывать нехорошо…

Ваня кивнул и сказал:

— Это, правда, не моя мама. Я… первый раз её вижу…

Перкун вновь кукарекнул.

— Хорошо. Я тебе верю, мальчик. Но если ты меня обманул… Видишь ли, я очень не люблю, когда меня обманывают… И всегда узнаю правду. Всегда. — Ворон Воронович прошёлся по комнате, пнул ногой ширму, расписанную райскими птицами, так что та упала, резко повернулся к Ване и крикнул: — Это твоя мама?!

Петух вновь прокукарекал.

— Нет, это не моя мама, — в третий раз отрёкся от неё Ваня.

Тогда Ворон Воронович подошёл к Валентине, чмокнул её в плечо — докуда дотянулся — и, качая головой, сказал:

— Ох, Валюха, гляди, надоедят мне твои фокусы… Ладно, прости! С меня брюлики… Платье‑то быстрей меняй… Сейчас позовут и объявят… Я пошёл в жюри…

На Шишка с Перкуном магнат так ни разу и не взглянул — Ваня даже засомневался, может, правда, они стали невидимы, а может, он такой умный, что понял: таких лучше просто не замечать…

Солохина кинулась за Вороном Вороновичем. И все остальные тоже. Валентина ушла с Соней за ширму одеваться. Ваня, Шишок и Перкун рядком сидели на тахте, не глядя друг на друга. Пора было уходить. Вот Валентина вышла во вьюжном наряде (платье она сменила, а жемчужное ожерелье, подарок Водовика, оставила), настоящая царевна, только короны не хватает. Села перед зеркалом, и Соня стала торопливо поправлять ей волосы, подмазывать лицо. Поглядев из зеркала на Шишка, Валентина сказала:

— Если вам без того мела жизни нет, могу сказать: должен быть такой мел в Буранове… Только идите туда в самом крайнем случае… Опасно там.

Шишок, ни слова не говоря, поднялся уходить, в дверях уже не выдержал и обернулся:

— Что ж, Валентина Житная, плоди воронят… Ежели получится.

Она брюзгливо дёрнула плечом.

Перкун, повесив гребень, шёл за Шишком и тоже обернулся посмотреть на Красу. Ваня торопливо затеснился следом — и вдруг, когда друзья уже вышли — она остановила его, развернула лицом к себе, поцеловала, перекрестила и шепнула:

— Спасибо тебе, Иванушка…

Сердце его сладко заныло, и он, забыв открыть глаза, побежал догонять своих.

Когда шли по фойе, из распахнутых дверей зрительного зала доносилось: «Третье место присуждается участнице под номером четыре…». Музыка, крики, аплодисменты, потом: «Второе место присуждается участнице под номером два». Опять — то же самое…

Стали в дверях: далеко–далеко, за бесконечными рядами кресел, за морем голов, на ярко освещённой сцене стояли разряженные красавицы, похожие на крохотных заводных куколок. Две уже выбежали вперёд. Заиграла бравурная музыка, — конферансье сделал паузу, которую заполнило учащённое биенье девичьих сердец, — и объявил:

— А Красой России становится Валентина Житная — номер три!

Она выплыла из строя красавиц — царевна лебедь. Ворон Воронович подскочил к ней, она нагнула голову — он нацепил на неё сверкающую серебряную корону и сунул букет багровых цветов. Она опять ослепительно улыбалась, а корона на золотых волосах сидела набекрень. Она поправляла её — а корона всё равно съезжала набок, и от этого у неё было какое‑то залихватское выражение лица.

И вот створки дверей в зрительный зал ДК «Красная заря» сами собой захлопнулись, скрывая от них дальнейшее. А может, двери закрыла могучая рука богатырки–контролёрши…

Глава 27. Бурановские загадки

Что было ночью, Ваня помнил смутно: кажется, они приехали на Казанский вокзал и ввалились к Казанку, который пристроил их на ближайший поезд, к знакомому проводнику. Кажется, ехали в купе проводника, заставленном клетчатыми сумками, набитыми «марсами» и «сникерсами». Кажется, проводник накормил их и напоил чаем, а Ваня почти не ел и сунул хлебушек с сахарком в карман. Кажется, спали они с Шишком валетом на третьей полке, а Перкун устроился на откидном столике. Кажется, проводник на них ворчал, потому что Перкун под утро стал неистово кукарекать — и перебудил весь вагон.

Окончательно Ваня пришёл в себя от криков проводника: «Эй, зайцы, вставайте! Сейчас ваша станция, поезд стоит одну минуту… Бегом, бегом давайте!»

Ваня с Шишком вскочили, как встрёпанные. В купе — так ослепительно светло, что глазам больно… Перкун сидит на никелированной ручке коляски, к которой приторочена одна из клетчатых громадин, и бьёт крылами, собираясь закукарекать. За окном — белым–бело… Идёт первый снег. Мигом оделись, схватили кто котомку, кто балалайку, — поезд уже тормозил, — и, не застегнувшись, бегом в тамбур. Вагон с натугой стал, проводник открыл дверь, за которой живой снег, откинул чёрную рифлёную лестницу, и они кувыркнулись вниз, прямиком в сугроб. Состав тронулся — и Перкун уже на ходу вылетел из вагона, алея бородкой и гребешком, ровно флагами. Замахали проводнику, повисшему на поручнях, Шишок заорал: «Спасибо, друг! Казанку привет!», Ваня: «Спасибо!», Перкун махал крыльями, а проводник крикнул в ответ: «Счастливо оставаться!»