Балтийская гроза - Евгений Евгеньевич Сухов

зачастила 75-миллиметровая пушка с бронетранспортера и танковые пулеметы Дегтярева с бронемобилей. Мелкими осколками брызнула будка, похоронив под обломками двух укрывшихся караульных. Немного запоздало, влившись в слаженный оркестр, к стрельбе подключились легкие танки, разметав несколькими снарядами песчаные стены.

Пригнувшись, пулеметный расчет разбежался в разные стороны. С брони автомобилей заработали пулеметы, пуская в них короткие, точные очереди. До укрытия не добежали какой-то метр – выгнувшись от ударов пуль, уткнулись лицами в глинозем и слились с темной земляной поверхностью.

Поломав станковый пулемет гусеницами, бронемобильная колонна лихо въехала на окраину города. Впереди на перекрестке, укрывшись за бетонное ограждение, дважды по колонне пугливо пальнула зенитка. На следующем перекрестке, спрятавшись в глубоком окопе, в сторону приближающейся бронеколонны угрожающе повернулась башня танка-разведчика «Леопард»[167].

– Сворачивай! – выкрикнул лейтенант.

Бронетранспортер юркнул в узкий переулок и ощутил, как в лобовую бронированную плиту ударили две противотанковые пули. Прозвучал танковый выстрел, за ним еще один. Бронеавтомобиль, следовавший вторым, загорелся и, проехав с десяток метров, застыл почерневшим памятником у старинного особняка. От подбитой машины вверх потянулась тонкая черная струйка тяжелого дыма. Оставшийся боезапас, рванувший в броневике, разорвал его на части: башня отлетела на противоположную сторону улицы, а корпус мячиком завертелся в воздухе, сбрасывая с себя колеса.

По кузову головного бронетранспортера остервенело и сочно чиркал пулеметный и автоматный свинец, пытаясь добраться до нутра.

Два легких танка, не сбавляя скорости, ударили залпом по зенитке, укрывшейся за бетонированным ограждением. Стена взорвалась спресованными осколками и пылью, поразив спрятавшихся за ней артиллеристов. Колонна выехала на короткую улицу, засаженную каштанами и застроенную двухэтажными каменными домами. Бой шел со всех сторон: с флангов палила артиллерия, поначалу беспорядочно, потом слаженно и взахлеб; горласто лупили в лобовые бронеплиты пулеметы; сверху, истошно свистя, на крышу башен танков и бронемобилей летели мины и осколки. Выпущенное железо стремилось остановить и уничтожить, сровнять с землей и закопать. Броня мужественно встретила испытания.

– Вам нас не взять, – скрежетал зубами лейтенант. – Десанту занять все дома на улице, вести круговую оборону. Бронемашинам занять позиции в начале и в конце улицы, не давать немцам покоя, лупить их всюду, где достанете!

Командирский бронетранспортер подкатил к двухэтажному дому из красного кирпича с коричневой черепицей. Разведчики погрузили Галузу на носилки и под прикрытием броневика осторожно спустились по дряхлым поскрипывающим ступеням в глубокий подвал и поставили носилки на дощатый потемневший пол.

– Только бережно, – предупреждал Чечулин, всматриваясь в посеревшее лицо капитана, по которому крупными каплями стекал пот. Григорий Галуза чувствовал всякое неосторожное движение, и боль, пробегавшая по его телу, болезненно отзывалась на его мертвеющем лице.

На самом дне подвала звуки автоматных очередей были едва слышны, а разрывы снарядов казались глухими и совершенно не опасными. В действительности же все выглядело иначе: первый танковый выстрел, выпущенный по дому, разнес парадный фасад, ранив при этом бойца, находившегося неподалеку; второй разорвавшийся снаряд снес черепичную крышу, обрушив на головы десанта перекрытие; третий разнес крыльцо, разбросав каменные осколки по всему двору и серьезно ранив старшину Ракиту.

– Лейтенант, оставь мне гранату, – попросил Галуза. – Мало ли что… Живым я им не дамся.

На лице Чечулина отразилось сомнение, но уже в следующую секунду он уверенно отстегнул от ремня ручную гранату РГД-33[168] и вложил ее в ладонь Галузе.

– Товарищ капитан, только не спешите ставить ее на боевой взвод.

– Не учи, – хмуро обронил Галуза, сжимая пальцами гладкую рукоятку гранаты. – Идите… Разберусь!

– Твердохлебов, ты остаешься вместе с капитаном, – приказал лейтенант.

– Есть! – ответил сержант.

Разведчики быстро поднялись по лестнице. Дверь распахнулась, впустив в подвал громкие звуки боя: взрывы снарядов; надоедливый стрекот пулеметов; громкие команды; бабаханье артиллерии. Потом разом все затихло, когда тяжелая дверь, провернувшись на петлицах, закрыла подвал.

Бронетранспортеры и легкие танки не стояли на месте, без конца передвигались, атаковали в самых неожиданных местах, выезжали на соседние улицы, где продолжали выискивать цель; прячась за здания, устраивали засады и не давали возможности пехоте приблизиться. Поразив цель, стараясь не попасть под встречный огонь артиллерии, тотчас меняли позицию.

Откуда-то с верхних этажей по броневику старшего сержанта Нелюбина коротко стеганул свинцовый град. Башня угрожающе повернулась, осмотрелась, и тяжелый пулемет грозно лупанул длинной очередью по окнам.

Капитану Галузе становилось все хуже: он впадал в забытье, через короткое время приходил в себя и просил у Твердохлебова хотя бы глоток воды.

Бронетранспортер, защищая командира, стоял прямо перед дверью подвала, за которой находился раненый командир роты. За пулеметом в башне, крепко стиснув челюсти, сидел лейтенант Чечулин и выцеливал наседающих немцев.

Бой то приближался – стрельба становилась громче и ожесточеннее (в такие минуты Галуза пытался подняться, чтобы помочь отряду, и Твердохлебову стоило немалого труда, чтобы уложить капитана обратно); то неожиданно отступал, и тогда разрывы гранат звучали приглушенно, автоматные выстрелы казались далекими.

Разведрота крепко зацепилась за окраину. Через прикрытую дверь доносились громкие команды Чечулина, руководившего боем. Но силы были неравны. Такой интенсивный бой не мог продолжаться бесконечно. Можно продержаться два часа или даже три, пока не закончатся патроны, а дальше… только рукопашная!

– Потерпите, товарищ капитан, я сейчас, – проговорил Твердохлебов. Выскочив за дверь, он сразу окунулся в эпицентр боя.

Стреляли отовсюду – и слева, и справа. Рвались снаряды, убивая бойцов, стоявших поблизости. Дважды у самой головы Твердохлебова просвистели пули, заставив отвесить земле глубокий поклон. Вопреки развернувшейся битве, на небе появились облака, подсвеченные солнцем, и принялись строить веселые рожицы. Сержант, приоткрыв дверь бронетранспортера, ввалился внутрь. В кузове двое легкораненых продолжали вести бой. В башне за пулеметом находился лейтенант. На его голове – потемневшая от пыли повязка, через которую обильно просачивалась кровь. На какой-то момент он прервался, поменял раскаленный ствол пулемета на остывший, поправил сползающую ленту и, заметив Твердохлебова, строго спросил:

– Ты почему здесь? Ты должен быть с капитаном!

– Товарищ лейтенант, не могу я там сидеть, когда тут такая стрельба идет!

Ответить лейтенант не успел. Рация, включенная на прием, напомнила о своем существовании вспыхнувшей лампой.

Поднявшись со стула, Чечулин под аккомпанемент цокающего свинца по башне и борту бронетранспортера, доковылял до рации и приладил к голове наушники.

– «Вятка», это «Волга»! Почему не отвечаете? Что у вас происходит? – послышался взволнованный голос подполковника Стародубцева.

– «Волга», это «Вятка»! Говорит «Второй», «Первый» тяжело ранен. Находимся на окраине Елгавы. Ведем бой с немцами. Нам нужна помощь! В строю осталось четырнадцать бойцов, пятеро из которых ранены. Долго мы не простоим, заканчиваются боеприпасы. Где вы?

– Мы в нескольких минутах от вас. Слышим стрельбу! Начинаем артобстрел, опасаемся,