Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

— Выходит, так.

— И что же мне делать?

— Перестать жить прошлым, — живо ответила Софья Михайловна.

— Легко сказать! А я не могу, понимаете, не могу! Мне кошмары снятся! И даже днем… не хочу думать, а думаю.

— Юля, это лечится.

— Как? Таблетки принимать? Транквилизаторы? Антидепрессанты? Может, гипноз, гипноз, хвать тебя за нос? Ой, извините, это я не вам.

— Ничего, я не обижаюсь. А ответ на все твои вопросы — нет. Тебе просто нужно усвоить, что жить надо сейчас. Как? А на это есть еще одно правило Глеба Жеглова: надо составить план и следовать ему.

— Какой план? — ошеломленно заморгала Юля.

— Давай чайку попьем, — предложила Софья Михайловна. — Пошли на кухню.

Юля покорно пошла за ней на кухню. Она уже была в этой квартире, ночевала здесь в ту роковую ночь, но ничего не запомнила и теперь новыми глазами оглядывала драгоценную мебель красного дерева и карельской березы, картины в тяжелых рамах, бесконечные книги, заполнявшие все свободное пространство от пола до потолка. Квартира была большая, но уютная, и почему-то сразу чувствовалось, что здесь живут хорошие люди.

В просторной кухне Софья Михайловна проворно включила чайник, выставила на стол тончайшие китайские чашки и, обернувшись к Юле, спросила:

— Тебе какого чаю — черного или зеленого?

— Мне лучше зеленого, если есть.

— Конечно, есть! Ну и я с тобой за компанию. Сладостей не предлагаю, но, может, хоть гренки?

— Хорошо, — согласилась Юля. — Какой план? — повторила она, когда они сели за стол.

— Прежде всего надо перестать эксплуатировать свою молодость. Ты прекрасная манекенщица, но это дело временное. Эпизод со стриптизом замнем для ясности. Это вообще не профессия.

— А как же Вашкевич говорил… — вскинулась Юля.

— Вашкевич говорил совсем о другом. Он сказал — и доказал! — что выступать в кабаре с раздеванием — не значит быть шлюхой. В этом я с ним согласна. Но это временная, можно сказать сезонная, работа. Прошла юность — и что ты дальше будешь делать? Поэтому первый пункт твоего плана: найти себе работу, не так плотно связанную с возрастом.

Юля совсем поникла.

— Мне Галынин предлагал работать инструктором по аэробике у него в театре, а я ему нахамила.

— Что ты ему сказала?

— Уже не помню. Что пока не решила, чем буду заниматься. В этом роде.

— Ну, это еще не самое страшное хамство. Позвони и скажи, что ты согласна. Прекрасная работа, необременительная, как раз то, что ты умеешь делать. Да еще в театре! Это же так интересно! Будешь бесплатно ходить на все постановки. Он замечательный режиссер. Мы с Мирон Яковлевичем, пока он был жив, и с Даней не пропустили ни одного спектакля.

— Думаете, он меня возьмет?

— Он же сам предложил! Давай позвони Нине, она тебе даст его телефон.

— А что еще? — спросила Юля, оттягивая время. — Вы сказали, надо составить план.

Софья Михайловна задумалась.

— Я тоже могла бы предложить тебе работу. Это не помешает тебе работать у Галынина. Это заняло бы всего час или два в неделю.

— Что за работа?

— Почти то же самое, — начала объяснять Софья Михайловна. — Уроки гимнастики, но с упором на приемы самообороны. Я веду занятия в убежище для женщин, пострадавших от жестокости. Там есть и изнасилованные, но в основном — женщины, которых избивают мужья. По всему цивилизованному миру таких приютов полно, а у нас — единицы. Как тебе такой план?

— Я не буду принимать участия в сеансах, где все по очереди встают и говорят: «Я — жертва насилия», — отрезала Юля.

— А тебя никто и не приглашает. Я говорю об уроках самообороны. Сможешь?

— Наверно, — неуверенно проговорила Юля. — Это что, будет считаться как терапия?

Софья Михайловна взглянула на нее сурово.

— Тебе полезно убедиться, что есть на свете женщины гораздо несчастнее тебя, и попытаться им помочь. Наш приют называется «Не верь, не бойся, не прощай».

— Мне нравится! — просияла Юля, а Софья Михайловна со вздохом подумала, какой же она еще ребенок.

— Я тебе адрес запишу, — сказала она. — Позвони Галынину, договорись, потом в зависимости от этого согласуем расписание. Предупреждаю: в приюте работа бесплатная.

Юля уже снова нахмурилась.

— В суде была женщина, вдова Головничего. Он ее страшно избивал. А она его покрывала. Обвиняла меня, говорила, что от меня бы не убыло, могла бы и потерпеть. Ей было совершенно все равно, что муж хотел изменить ей со мной, что он много раз ей изменял с другими женщинами. Что он над ней измывался. Как такое может быть?

— Это колоссальная проблема, — признала Софья Михайловна. — В «женском вопросе» наши стандарты, можно сказать, ниже уровня моря. Женщины себя не ценят. Ладно бы мужчины их не уважали, они сами себя не уважают! Мне приходится выслушивать столько душераздирающих историй! Спрашиваю: «Зачем вы все это терпите?» Ответ стандартный: «А куда ж денешься?», «Какай-никакой, а муж» и так далее.

— Почему же они все-таки к вам обращаются? — спросила Юля. — Эта Мирослава, жена Головничего, ни за что не обратилась бы.

— Большинство «ломается» на детях, — ответила Софья Михайловна. — Себя им не жалко, а вот детей жалко. Меня другое поражает: все эти женщины — не от сохи. В школе учились, на выборы ходили, о Конституции что-то такое слыхали, телевизор смотрят. Но все это проходит мимо них, они к себе никак не применяют разговоры о правах человека, о личной неприкосновенности. Смотришь им в глаза и видишь пропасть. Им и в голову не приходит, что все это и про них тоже писано.

— А как в других странах? — Юле становилось все интереснее и интереснее.

— Представь себе, то же самое! Я просто поражаюсь. С одной стороны, довели свою эмансипацию до того, что если пропустить их вперед в дверях, они это воспринимают как личное оскорбление. В суд готовы иск подавать! А с другой — миллионы женщин в Англии, в Италии, в США страдают от побоев и не решаются пожаловаться в полицию или обратиться в центр помощи, хотя там, в отличие от нас, этих центров — пруд пруди!

— Но все-таки, почему так происходит? — допытывалась Юля.

— Я много об этом думала, — вздохнула Софья Михайловна. — Приходится признать, что мужики, даже самые тупые, подходят к делу довольно тонко. Ну, начнем с того, что женщин статистически больше. Многие боятся одиночества, хватаются за любое предложение. У мужчины вырабатывается устойчивое убеждение, что «он ее осчастливил».

Юля фыркнула.

— Ну, не все же у нас такие мужеедки, как ты! И «Я ее осчастливил» — это только начало. Подрыв самоуважения у женщины начинается не с битья. Начинается обычно с оскорблений. «Я тебе говорил, но разве ты с твоими куриными мозгами можешь что-нибудь запомнить?», «Тебя никто не спрашивает», «Твое дело молчать и слушать», «Не суйся, твое мнение никому не интересно», «Неужели ты думаешь, что такую идиотку, как ты, могли повысить в должности?» Я упрощаю и огрубляю, — пояснила Софья Михайловна, — но схема примерно такая. Потом разговор на повышенных тонах, стук кулаком по столу, ну а потом уже и рукоприкладство. К этому времени ее самооценка уже подорвана.