Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс

Древнескандинавский язык был страстью Гуннара Эриксона, как и «Скандинавские штаты», соединенные мостом через Эресунн. А еще крестьянин из Нэса несколько десятилетий прилежно писал пастели и под псевдонимом Г. Е. Нэс выставлял их, в частности, в Хельсинки и Вене. В фермерстве Гуннар не преуспел – слишком далеки от земли были его духовные устремления. Однако совсем не о Гуннаре-земледельце стремилась рассказать радиослушателям его младшая сестра в 1957 году:

«Во всем, что он делает, проявляется какая-то невероятная сила, он действует очень спонтанно. Вот он берется учить финский, а вот неожиданно начинает рисовать, а однажды вдруг затевает писать о „житье-бытье в Свитьоде“. <…> Гуннар обладает и музыкальным слухом. Может взять карандаш и простучать по голове совершенно отчетливую мелодию. А когда поет, зажав нос, звук сильно напоминает гавайскую гитару. Я часто удивлялась, что такой человек заседает в парламенте. Но, возможно, там он гавайскую гитару не изображает».

Гуннар был далеко не единственным ребенком Эриксонов из Нэса, обладавшим политическим чутьем, но, в отличие от него, трех сестер больше интересовали идеи, нежели активное участие в партийной политике. Считаться с общественными интересами и участвовать в общественной жизни четверо детей научились не у чужих людей, считает Карин Нюман:

«И Ханне, и Самуэлю Августу, которые в Виммербю занимались общественной работой, казалось естественным брать на себя ответственность и участвовать в жизни общества, но без всякой агитации. Возможно, у Ханны были примеры для подражания в собственной семье. Ее мать занималась попечением о бедных. Ингегерд никогда не была политически активна, но как журналист интересовалась земледелием и хозяйственными вопросами. Пока жила с родителями, она ходила с Гуннаром на собрания молодых политиков в 1930-е. Стина, как и ее муж, писатель Ханс Хергин, была социалисткой, но, насколько мне известно, политикой никогда не занималась».

Брат и сестра позируют для журнала «Хёрде ни» в конце 1950-х, в связи с анонсом радиопрограммы, где им предстоит рассказывать друг о друге. В этой программе Астрид удалось в полной мере проиллюстрировать слова Гуннара, которые тот произнес в 1956 г., покидая парламент и шведскую политику: «Такое облегчение, как будто вышел от стоматолога». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

А Астрид? После смерти Гуннара в 1974 году она, казалось, решила подхватить тлеющий семейный факел и взять на себя роль, которую писательница Черстин Экман в эссе об Астрид Линдгрен в книге «Литературный календарь общества „Де Нио“ – 2006» охарактеризовала как роль «народного трибуна». То есть классическую античную роль народного защитника и заступника. Во всяком случае, не прошло и полутора лет со дня смерти Гуннара, как Астрид занялась общественной политикой, на местном уровне и не только, и двадцать лет (с 1976 года) выступала по самым разным вопросам – от шведской налоговой политики, Хартии-77, атомной энергии, детской порнографии и закрытия публичных библиотек до расизма, защиты животных, ЕС, убийства тюленей, нехватки жилья для молодежи и многого другого.

Не ставя перед собой такой цели, Линдгрен во второй половине 1970-х стала писателем с невиданным до сих пор в Скандинавии политическим влиянием. С неприглядной оборотной стороной такого положения дел она столкнулась практически сразу. В июне 1976 года хороший друг Астрид переводчик Рита Тёрнквист-Вершур получила жалобное письмо:

«Я стала исповедником всего шведского народа: люди звонят мне в любое время дня и ночи, считая, что я должна заниматься их разводами, проблемами с детьми, любовными историями и судебными тяжбами – всем, всем, всем. Я как будто жила – и временами так и живу – в темном колодце, я так всем этим подавлена, и все так и будет продолжаться до выборов 19 сентября. Я даже не успеваю с детьми повидаться, и все, что связано с моими книгами и фильмами, меня как будто больше не касается. Я беспокоюсь о том, куда движется моя страна, страдаю из-за того, что больше не верю в нашу социал-демократию, да, хочу говорить об этом сколько потребуется. В довершение всего из-за нескольких смертей я еще глубже погружаюсь в свой колодец, не бывало еще такой тяжелой весны. Но в глубине души я все та же Астрид, и надеюсь, что ты – все та же Рита, потому что жить не могу без своих друзей».

1976 год стал поворотным в жизни Астрид Линдгрен, и перемены ясно видны, когда сравниваешь записи в ее стенографических блокнотах. Пробежать взглядом по описи 660 стенографических блокнотов в стокгольмской Национальной библиотеке – все равно что заглянуть в голову Астрид Линдгрен и увидеть, что происходило с ней всякий раз, когда на свет появлялась новая книга. Но с 1976 года в блокнотах все меньше художественной прозы, кроме разве что черновика книги «Ронья, дочь разбойника». Зато становится больше политических текстов: писем, речей, воззваний, дискуссионных статей, ответов на вопросы. Все вместе – собрание коротких текстов под такими, например, заголовками: «Проповедь мира во Франкфурте», «Содержание домашних животных», «Война, мир и атомная энергия», «Употребление наркотиков», «Загрязнение окружающей среды», «Вопросы к Улофу Пальме» и «Письмо Горбачеву». Характер и количество этих работ говорят о том, что общественно-политическая деятельность пенсионерки Линдгрен во второй половине 1970-х годов вытеснила творческую. Вот что шестидесятивосьмилетняя Астрид Линдгрен написала Анне-Марие Фрис 20 июля 1976-го, когда предвыборная борьба в Швеции находилась на пике и Астрид решила выступить против социал-демократического правительства – то есть против партии, за которую голосовала с начала 1930-х годов:

«Если я не размышляю о глубинном смысле человеческого бытия, смерти и тому подобном, то лишь из-за того, что в голове у меня одна политика. Какое счастье, что у нас выборы 19 сентября. А не позже, а то бы я совсем свихнулась. Я все сильнее завожусь из-за того, что творят социал-демократы. Нас ждут поистине судьбоносные выборы».

Выяснение отношений с социал-демократами началось 10 марта 1976 года, когда «Экспресс» опубликовал новую сказку Линдгрен с потешным названием «Помперипосса в Монисмании». По словам главного редактора Бо Стрёмстедта, женатого на Маргарете Стрёмстедт и, таким образом, принадлежавшего к кругу близких друзей Астрид, писательница позвонила ему и сказала: «Это Астрид Линдгрен, бывший социал-демократ. Я написала сказку о Помперипоссе, которая платит 102 процента налога. Напечатаешь?» Конечно, высококультурный главный редактор буржуазной газеты – крупнейшей в Швеции – напечатал сказку и таким образом вошел не только в политическую, но и литературную историю. В статье памяти Астрид Линдгрен из книги «Не быть маленькой кучкой дерьма» Стрёмстедт пишет:

«Ей было 38, когда она дебютировала как писатель. Ей было 69, когда она дебютировала как политический журналист. И она не сдается».

В сказке о Помперипоссе речь шла о социал-демократической политике налогообложения в Швеции в 1976 году. Узнав о начисленных ей властями Монисмании 102 процентах налога, главная героиня, успешный, независимый писатель, индивидуальный предприниматель, констатирует, что писательским трудом ей, в общем-то, заниматься смысла нет. Отныне она может жить на пособие и клянчить на улице деньги на фомку, чтобы вломиться в государственное казначейство и украсть собственные деньги. Абсурдный налог в 102 процента, который на самом деле был начислен Астрид Линдгрен, был следствием нестыковок в недавно усовершенствованном шведском Налоговом кодексе, и в группу риска попадали прилежные индивидуальные предприниматели. Слой, указывалось в сказке, у которого не было ни налоговых вычетов, как у богатых, ни прямого контакта с креативными ревизорами.