Огненные врата - Дмитрий Емец

Одного Меф не мог понять: почему его предок так любил этот меч? Только ли потому, что где-то внутри клинка была скрыта его разбитая флейта? Интересно, равномерно он ее вплавил или использовал массивное навершие спаты и ее относительно широкую рукоять? Пожалуй, обломки флейты вошли бы туда целиком.

Буслаев заинтересовался. Он протянул руку к мечу, но, спохватившись, отдернул ее и вытер о скатерть, щедро поделившись с ней следами масла из консервов. Дафны теперь рядом нет, а сам по себе Меф нередко был склонен к бытовому свинству. Давно замечено, что с чистоплотными людьми всегда поселяются поросята, чтобы чистоплотным было интереснее убираться. А то бы они один раз убрались – и страдали бы от отсутствия поля деятельности.

Взяв спату, Меф взвесил ее в руке. Затем попытался открутить навершие. Дохлое дело. Оно составляло с мечом единое целое. Постучал навершием по батарее, пытаясь определить по звуку, но так ничего и не понял.

Отзываясь на стук Буслаева, на втором этаже кто-то тоже забарабанил по трубам. Им откликнулся третий этаж. Третьему этажу – четвертый. Третий барабанил истерично, второй – вклинивался в паузы короткой дробью, работая, видимо, столовой ложкой. Четвертый вспоминал былые опыты игры на барабане. У общежития озеленителей появился утраченный смысл существования.

Буслаев давно отошел от окна, держа в руках спату, а общежитие все еще перестукивалось. Меф задумчиво оглядел комнату. Остановившись взглядом на плотном многоцветном коврике, расстеленном у кровати, он скатал его, пробуя, ткнул кулаком и удовлетворенно хмыкнул. Получилось как раз то, что нужно. Редкий меч разрубит. Если же разрубит, то это очень хороший меч и очень хороший мечник.

Делая вид, что забыл о коврике, Меф отошел на полтора шага и, повернувшись, нанес резкий укол. Коврик упал. Меф наклонился, разглядывая его. На коврике не было даже малейшего пореза.

Буслаев оглянулся на табуретку.

– Вашего полку прибыло! Ковры мы тоже жалеем, – буркнул он.

Прежде Меф отбросил бы меч, но теперь не стал этого делать и задумался, покачивая его в руке.

«Пользоваться мечом света может или человек абсолютно идеальный… или активно ненавидящий в себе мрак – но только в особые моменты устремлений и порывов души. Когда он не тлеет, не чадит, а пламенеет!» – вспомнил он слова Эссиорха.

Слова эти не вызвали у него гнева, как в прошлый раз. Только недоумение.

– Хорошо! – сказал он мечу. – Попробуем еще раз! Я люто ненавижу в себе мрак! Ты доволен? А теперь давай кого-нибудь чикнем!

Взгляд его упал на ползущего по стене таракана. Прежде, при Дафне, тараканы знали свое ночное время, теперь же, обнаглев, выползали и днем.

– Эй, представитель мрака!.. Иди сюда!

Буслаев поймал таракана, посадил его на стол и пальцем бережно поправил ему усики.

– Смотри, меч! Таракан – ну разве он не зло? Переносчик инфекционных заболеваний – раз! Ротовые органы грызущие – два! Голова… какая там у нас башка?.. сердцевидная, плоская, опистогнатическая, прикрыта щитообразной переднеспинкой! Может прожить без еды месяц, без головы десять дней и без дыхания сорок минут! Три!.. Поехали, рубани его! – объяснил он мечу и занес спату над тараканом.

Увы, оказалось, пока Меф зачитывал таракану смертный приговор, тот успел заползти под сахарницу. Буслаев стал вытягивать его из-под сахарницы, однако прежде, чем он это сделал, в дверь кто-то застенчиво постучал. Меф открыл. Смотрел он вниз и поэтому увидел только громадную ступню с крепкими ногтями. Так он и скользил взглядом вдоль ноги, пока все громоздкое сооружение не завершилось малюткой Зигей.

– Папоцка, это мы! Мы плишли к тебе посмотлеть, как ты зывес! – сообщил Зигя.

Меф с опозданием вспомнил, что Прасковья теперь в семидесятой комнате. В коридоре до сих пор пахло дымом после планового пожара. Буслаев покорно отодвинулся, впуская Зигю и решительную, бледную Прасковью.

– А сто ты делаес, папоцка? Кусаес? – Зигя с детской непосредственностью оглядел стол.

Прасковья взглянула на консервную банку, из которой торчал хлеб.

– Ты упростился. Удручающее зрелище! – презрительно произнесла она, используя Зигю как рупор.

Мефа это удивило. Прежде Прасковья берегла Зигю больше, избегая прямых атак на сознание. Так бесцеремонно она поступала только с Ромасюсиком.

– Бедненько у тебя! Хочешь, я что-нибудь нафантазирую?

– Мне и так хорошо, – отказался Меф.

– Ну пожалуйста!

– Нельзя!

Однако к Прасковье пришло настроение порезвиться. Настроение поиграло пушистым котенком, проскакало по комнате и позвало хозяйку к шкафу. Прасковья проследовала за своим настроением, двумя пальцами взялась за торчащий кусок ткани и вытянула наружу халат.

– Что это у нас за тряпочка? Интересно, мне подойдет?

Буслаев вырвал халат у нее из рук.

– Больной? – сочувственно поинтересовалась Прасковья.

– Это ее халат!

Меф ожидал, что затрясутся стены, разлетятся стекла, на газоне у автобусной остановки проснется вулкан, но ничего этого не случилось. Прасковья задумчиво смотрела на него, протянула руку и нежно провела по его щеке.

Пальцы у нее были теплые, почти горячие. Буслаев отступил.

– Бедный, бедный Мефочка! Знаешь, мне даже жаль тебя! Не помню, как называется это заболевание, но, по-моему, оно неизлечимо. Дафочки у тебя больше нет, и ты прижимаешься личиком к ее халатику?..

Буслаев не запомнил мгновения удара, но в двери ванной появилась дыра как раз по форме его кулака. Он осторожно вытащил руку. Кожа была содрана только у мизинца. Почему-то это помогло Мефу успокоиться. Он трогал содранный клочок кожи и сопел.

– И ты будешь утверждать, что ты светлый? Ты такой же, как я! С тобой вместе мы достанемся Лигулу. Ты даже Дафну свою вконец испортил, и поэтому ее забрали от тебя в Эдем! – заявила Прасковья и замолчала, ожидая ответа.

Ее ожидание сидело посреди комнаты точно живое, похожее на жирного восточного божка. Круглая бумажная лампа, похожая на осиное гнездо, раскачивалась от дыхания малютки Зиги.

– Скверненькая дверь! Не дерево, а опилки с картоном, – сказал Меф. Если раньше он ускорился, то теперь, напротив, замедлился.

Прасковья жадно смотрела на него. Зрачки у нее то расширялись, то сужались.

– И знаешь что? – продолжал Меф. – Про халат ты угадала. Ночью я кладу его под голову, а потом зарываюсь в него лицом. И другие ее вещи тоже. Я убираю их, заталкиваю в шкаф и под диван, но они все равно повсюду!

Буслаев по-прежнему смотрел только на свою руку. Казалось, он разговаривает не с Прасковьей, а со своей сбитой кожей. Зигя стоял рядом, вытянув руки по швам. Макушка его упиралась в потолок.