В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Андрей Окулов

Полудиссидент регулярно приезжал из Питера, делать очередной помер. Поначалу мы писали комментарии вместе, но вскоре конфликты стали просто нестерпимыми. Полудиссидент пытался навязывать свои либеральные, прозападные, а то и просто русофобские мысли. Подписывать такое было для меня просто позорно. Я решил, что комментариев с ним на пару я писать больше не буду. Его пристрастие к спиртному росло в геометрической прогрессии.

Когда он приезжал во Франкфурт, он тоже не просыхал. Иногда, когда мы сидели в нашем любимом греческом кабаке, он мог уснуть прямо посередине разговора. Прямо за столом. И разбудить его было невозможно. Кабак закрывается, пора уходить, но его было не поднять из-за стола. Он во сне отбивался руками и ногами, и продолжал спать. По комплекции он напоминал платяной шкаф, так что справиться с ним было непросто.

В России, когда Пушкарев назначил его главным редактором, его выходки участились.

Ладно, если бы они ограничивались территорией редакции. Но он выплескивал свой полупьяный бред на страницы нашего журнала.

В 1999 году прошло вторжение чеченских сепаратистов в Дагестан. Атаку отбили российские войска. За этим последовали взрывы жилых домов в Москве. Это была месть террористов за неудачу.

Но Полудиссидент и его единомышленники считали иначе. В «Посеве» появились комментарии, где утверждалось, что взрывы провели российские спецслужбы, чтобы получить обоснование для нового вторжения в Чечню. Фактов для подтверждения этой теории было мало. Но авторы подобных статей опирались на прессу, принадлежащую известному олигарху Березовскому. Он и был автором этой теории заговора.

Я был возмущен, как и многие другие. Но подобные возмущения Полудиссидент на страницы журнала не допускал. Его основным аргументом было: «Меня поддерживает Борис Сергеевич!»

Неужели все люди, пришедшие в НТС, были такими?! Нет.

Были очень приличные и толковые люди. Многие из них остались моими друзьями. Но большинство из приличных людей, наткнувшись на Полудиссидента или самого Пушкарева, уходили куда подальше.

Пока я жил в редакции «Посева», в НТС пришло немало молодежи. Как сказал один из моих друзей:

— Как и князь Владимир, ты войдешь в историю своими пирами. Они грандиозны…

За долгие годы проживания без хозяйки я научился готовить. Помог и Закрытый сектор: из его служащих готовить умели многие. И делились рецептами и навыками.

Однажды, я приготовил в Москве гуся в коньяке. Птица медленно тушится в духовке, жир периодически сливается, а коньяк подливается. Мясо получается нежирным и ароматным. Оценили все приглашенные.

Среди многих замечательных ребят появился и Плешивый. Он был младше меня, но быстро полысел. Он был историком, издал в «Посеве» исторический альманах. Я его сам вдохновил вступить в НТС. О чем потом пожалел.

Его любовь к интригам сразу же показалась мне странной. Потом я познакомился с его студентами. Один из них рассказал, как Плешивый предлагал ему доносить на коллег по институту. Но позже его натура проявилась иначе.

Он сделал карьеру в НТС довольно быстро, и скоро уже был членом Совета организации. Он был покладист и угодлив, а именно это ценил в людях Пушкарев.

Другим «ценным кадром» был Комсомолец. Он приезжал еще во Франкфурт. С гордостью называл себя католиком. Рассказывал, как он сделал карьеру по комсомольской линии. Был кандидатом в ЦК ВЛКСМ. Прямо оттуда ушел в НТС: времена изменились. Он принял православие и стал истово верующим. Как-то мы с друзьями пили пиво во Франкфурте. Комсомолец серьезно сказал, что в этот час он должен молиться, вышел в соседнюю комнату и стал молиться перед иконами. Все опешили: все были верующие, но молиться во время пьянки! Все это казалось бы мелочью, если бы не показывало уровня данных людей.

В Москве обстановка накалялась.

Из разных стран ниш письма протеста от стариков, возмущенных тем, во что превратился наш журнал. Пушкарев эти письма замалчивал от остальных членов НТС. Вероятно, он считал, что таким образом он может скрыть явный кризис в организации. Да и была ли организация? На одном из советов Пушкарев огласил список людей, которые когда-то вступали в НТС, а потом просто забыли об этом. Они не платили членские взносы и даже не отвечали на письма. О какой деятельности можно было говорить?! Я сказал, что этим людям нужно послать письмо с уведомлением, и если они не ответят, то просто выбывают из НТС.

Пушкарев ответил, что «пусть все идет как идет». Эти «мертвые души» были ему выгодны: они ничего не делали, но создавали пустой объем, который годился для показной отчетности.

Я три раза поднимал вопрос о линии журнала и главном редакторе. Два раза Пушкарев просто заминал его. В третий раз дело было на совете 2000 года. Я подготовил документы: отзывы стариков — ветеранов НТС о журнале. Перед советом встретился с людьми, которые, казалось бы, должны меня поддержать.

Первым был Валерий. Он несколько лет отсидел за НТС в лагере. Мы были с ним знакомы еще во время «холодной войны». Я поддерживал с ним телефонную связь в середине восьмидесятых.

Но он ответил на мои слова довольно вяло.

— Пусть все идет как идет… Какая разница, что печатается в «Посеве», если его никто не читает?

Последний аргумент был настолько глупым и наглым, что я оторопел.

Все выяснилось позже. Я говорил с Гарри Полем, немецким директором «Посева» во Франкфурте. Еще в пятидесятых годах его арестовали в ГДР, за НТСовскую литературу. Несколько лет провел в лагерях, в Воркуте.

Гарри сообщил мне, что Валера унаследовал квартиру в центре Москвы. Ему были нужны деньги на ее ремонт. Гарри сказал, что даст деньги, если часть квартиры после этого будет законно принадлежать НТС. Валера отказался и обратился к Пушкареву. Тот дал деньги без подобных условий. Он вообще любил покупать себе сторонников. С аренды этой квартиры Валерий живет до сих пор. Реальный доход, при чем тут политика?

Поэт Евгений Евтушенко написал еще до моего рождения:

Ученый, сверстник Галилея,

был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится земля,

но у него была семья.

Сам поэт потом много раз шел на компромиссы с советской властью. Но написал правильно.

Валерий как раз женился. Деньги были ему нужнее, чем принципиальность. А тут — квартира в центре Москвы…

Потом я поговорил с Комсомольцем. Он просто заявил, что Полудиссидент платит ему гонорары, а это для него важнее всего. Гонорары тогда, правда, были копеечными, но Комсомолец дороже и не стоил.

Плешивый вместе со мной подписал требование поставить вопрос о главном редакторе на тайное голосование. Только у него все время бегали глаза.

Когда собрался совет, я раздал всем листки с объяснением ситуации и выдержками из журнала, отзывы ветеранов НТС из разных стран. В конце стояло требование поставить вопрос о главном редакторе на тайное голосование.

Пушкарев был в бешенстве. Как председатель совета, он заявил, что это ультиматум, а их он не принимает. Потом он скажет мне, что я просто хочу сесть на место Полудиссидента. Вероятно, тот ему так объяснил.

Битый час совет не мог сдвинуться с места. Пушкарев не давал провести закрытого голосования, я не отступал. Вдруг Комсомолец предложил:

— Давайте мы открытым голосованием решим вопрос о закрытом голосовании?

По своей наивности я согласился: все это уж очень надоело.

Полудиссидент довольно улыбался. Наверняка этот ход он заранее обговорил с Комсомольцем. Большинство членов совета находились в прямой финансовой зависимости от Пушкарева, исход открытого голосования был предрешен. Большинство, включая Валеру, Комсомольца и Плешивого, подняли руки: не ставить вопрос на закрытое голосование. После совета я подошел к Плешивому и спросил:

— Ты же сам подписал заявление о необходимости закрытого голосования по главному редактору. Почему ты проголосовал за то, чтобы его не ставить?!

Он дрожащим голосом ответил:

— Чтобы меня не уволили…

На совете, в присутствии всех, я спросил Пушкарева:

— Неужели вы, как Людовик Четырнадцатый, хотите сказать: «НТС — это я»?!

Пушкарев просто ответил:

— Ну, более-менее это так…

Я спросил снова:

— А когда вы приватизировали НТС? Что-то я таких договоров не помню…

Пушкарев обозлился.

— Ну, на таком уровне я не разговариваю…

И отвечать ничего не стал.

В 1981 году я давал присягу служить России в рядах НТС. Но присяги служить лично Пушкареву я не давал. Никаких резолюций о приватизации НТС им лично не было. Все это могло выглядеть просто выпадом, если бы Пушкарев не вел себя как полноценный хозяин организации.

Наследующий день Пушкарев уволил меня. Еще оскалился в своей голливудской улыбке:

— Давайте расставаться!