Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

личного пользования. Мне стыдно за свой эгоизм, мне бы хотелось, чтобы их всех спасли.

Негодование исказило черты Неферу.

– Спасти их? Ты даже не понимаешь, Ноам! Тех, кто последует за фараоном, ждут сказочные привилегии. Они удостоятся великолепного мумифицирования, какое было бы им не по средствам. Получат роскошную гробницу – пирамиду, самую прекрасную, самую большую и самую защищенную из всех. Затем, целые и невредимые, счастливые и навеки юные, они вернутся к своим обязанностям при фараоне в полях Дуата. Честно говоря, я думаю, сейчас они все ликуют. Напрасно ты жалеешь их. Я тебя не понимаю.

– Я хочу продолжать жить с женщиной, которую люблю.

– Подумай лучше о ее счастье.

– Оно состоит в том, чтобы жить со мной.

Неферу пожала плечами. Сентиментальность не проникала под панцирь ее души. Я сменил тон:

– Мерет раздобыла для тебя Моисея. Она же нашла кормилицу для Моисея. Без нее ты потеряла бы лицо перед всем Египтом, ты лишилась бы радости и своего сына. Я, если ты не забыла, всегда верно служил твоим интересам. И как лекарь я буду заботиться о Моисее. Заклинаю тебя спасти Мерет.

По лицу Неферу пробежали судороги – доказательство того, что она меня услышала и поняла. Принцесса принялась мять в ладонях ткань своего платья.

– Вообрази, что весь Мемфис ворвется сюда и мне придется вступиться за каждого! – воскликнула она. – Я же опустошу пирамиду отца.

– Никто тебя не осаждает, Неферу, сегодня никто не пришел. Одной женщиной в гробнице меньше, что это меняет?

– Я, разумеется, сделаю это для тебя, для нее… но…

– Что «но»?

– Я ни о чем не могу просить своего брата.

– Ты принадлежишь к царскому роду.

– Да, я дочь Мери-Узер-Ра, однако не стремлюсь стать супругой Сузера-ен-Ра, своего порочного братца. Если я попрошу его хоть о малейшей уступке, он взамен тоже кое-что потребует. Это невозможно.

Неферу поднялась со своего места.

– Мне очень жаль, Ноам. Прощай.

– Нет!

– Возвращайся домой.

– Прошу тебя, помилуй Мерет! Пока ты за нее не вступишься, я не уйду.

Неферу, потягиваясь, дошла до спальни Моисея и о чем-то вполголоса поговорила с Птахмерефитес.

Спустя несколько мгновений солдаты потребовали, чтобы я покинул дворец. Понимая, что сопротивление только вызовет ненужную суматоху, я подчинился.

Итак, ночью узники будут казнены. Жить им оставалось всего три часа.

Мерет…

* * *

В сумерках длинные тени напоминали улегшегося тигра.

Весь день неотрывно следя за солнцем, обращая просьбы к богам и умоляя людей, теперь я без сил возвращался в домик среди зарослей тростника. Кровь в моих венах превратилась в воду.

Приютившая нашу страсть лачуга показалась мне невыносимо пустой.

Тии исчезла. Пакен укрылся наверху.

Я, скорее ошеломленный, чем опечаленный, рухнул на наше ложе, в аромат Мерет, в наш запах. Один-единственный мужчина похитил у меня женщину, которую я люблю! Более того, мертвый мужчина! Неужели человек может действовать настолько во вред остальным? Меня выводил из себя оборот, который принимали дела человеческие. Для меня, целителя, всякая жизнь имела ценность, каждый человек заслуживал, чтобы о нем заботились и его защищали. Отныне мое чувство справедливости сводилось к капризу врачевателя, а общество развивалось вспять, создавая полную свою противоположность, субординацию. Людей разделяли уровни привилегий. Пирамида одержала победу. Она занимала не только пространство, но и умы. Мало кто расположился наверху, многие распластались у ее основания. Если на вершине восседал фараон, затем его семья, ниже – управляющие и жрецы, конструкция постепенно расширялась: многочисленные военачальники, еще более многочисленные крупные чиновники, писцы, строительные подрядчики, архитекторы, мастера париков, лекари, брадобреи, артисты, челядь; в самом низу четырехгранника никто уже не обращал никакого внимания на девяносто процентов населения, даже не принадлежащего к пирамиде, лишенного уважения, этих обыкновенных песчинок – тех самых, что составляли фундамент, без которого все здание обрушилось бы.

Кто создал столь несправедливую систему? Не те, кого я знал… Хищники, с которыми я сталкивался, годились лишь на то, чтобы ею пользоваться, стремиться сохранить ее, хотя не они ее замыслили. Никакое анатомическое или духовное превосходство не оправдывало то, что Мери-Узер-Ра и его сын Сузер были наделены такой властью.

Произошел разрыв с естественным порядком. У львов, обезьян и волков доминантный самец завоевывает свое место за счет мускулатуры, отваги и упорства; во времена моего детства вождь кочевого или оседлого племени узаконивал и удерживал свое высокое положение до тех пор, пока более сильный не оттеснял его, опираясь на свои физические и нравственные достоинства, а также твердую позицию, продиктованную обстоятельствами. Короче говоря, авторитет, непременный цемент группы, зиждился на добродетелях, тогда как нынче он идет от системы, а не от значимости человека. Могущество фараона опирается на организацию, материальное измерение которой является продолжением духовной сферы, – статус фараона утверждается его божественным происхождением и подкрепляется армией.

Какой-то треск снаружи заставил меня поднять голову. В крохотное квадратное оконце на меня смотрели широко раскрытые глаза. Когда наши взгляды встретились, в шпионских зрачках зажегся огонек страха. Узнав личико в оконном проеме, я вздрогнул: это была чудесная девочка, дитя-пророк, та, что, встав между лапами Сфинкса, предрекла мне мое будущее.

Я вскочил. Девочка исчезла. Я бросился вон из хибары и заметил, что она бежит к зарослям тростника.

– Не уходи!

Она семенила так быстро, что ее фигурка уже почти скрылась в зарослях. Я поспешил следом.

– Подожди!

Она скользила среди стеблей тростника, выбиралась на тропинку и снова исчезала.

– Пожалуйста, останься! Скажи мне…

Несколько раз мне почти удавалось ее поймать. Хотя двигались мы с одинаковой скоростью, способность резко менять направление и невеликий рост делали ее более быстрой и позволяли проникать повсюду. Мало-помалу расстояние между нами увеличивалось, но я не отчаивался, надеясь получить от нее сам не знаю что. В конце концов, после бешеной гонки, я потерял ее из виду и в растерянности остановился, не понимая, куда направиться. Легконогая прорицательница исчезла.

Я оказался на берегу Нила, среди укрывшихся под финиковыми пальмами хижин. Поднимался вечерний ветер. В стойла, мыча, возвращались стада буйволов. На другом берегу реки возвышалась на фоне заката пирамида фараона. Позади нее солнце, напоминающее диск потускневшего золоченого серебра, опускалось к окаймлявшим пустыню плавным волнам дюн, и от его молочного света бледнело небо. Вокруг пирамиды медленно кружили хищные птицы. Где-то вдали завывали волки.

От вида пирамиды у меня перехватило дыхание. Она была расположена почти в пяти километрах от меня и настолько господствовала над местностью, что у меня создалось впечатление, будто я ползаю у ее подножия. Своей уникальной громадой, ширина которой равнялась ее высоте, она буквально расплющивала и уничтожала