По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

Судьба Игоревой дружины, если по правде, не очень огорчала великого князя. На то они и ратники, чтоб сражаться и погибать, насильно никто их в дружину не брал. Но вот что бесило: ведь бессмысленный кровавый поход этот прославит Игоря Святославича на всю Русь, сделает из него удалого витязя. Всеволод никак не мог примириться с таким свойством народного сознания. В самом деле: если живешь, честно исполняя свой долг властителя и христианина, оберегая покой своих подданных, заботясь об их благополучии, стремясь наладить дружеские отношения с соседними князьями, чтобы процветали торговля, искусство и земля украшалась во славу Божию — никто о тебе и думать не будет, словно тебя и нет. А наделай глупостей, добро бы еще глупостей, а то — крови пролей побольше, тут и прослывешь знаменитейшим! Всеволод не раз говорил Юряте, да и княгине Марье говорил: вот увидите, скоро мы про отважного князя Игоря Святославича песни услышим.

Но вообще жизнь шла своим чередом, неплохо шла. Тем более что княгиня Марья опять была в тягостях.

Глава 23

Юрята пришел домой непривычно сердитый: разругался с Захаром Нездиничем вдрызг. Захар, собачья душа, давно был у Юряты на подозрении. Да что там на подозрении — обкрадывал государя, и княгиню Марью норовил обмануть при всяком удобном случае. Был он теперь не просто кравчим, а не поймешь кем — и покосами он распоряжался, и скот княжеский под его надзором пасся и плодился, в швальни и в валяльни он свой нос совал.

Ну, раз великий князь ему прощает — ладно. У Юряты и другие заботы есть, чем думы о татьбе Захаровой. Но тут случай вышел. Как-то, в начале лета еще, возвращаясь со Всеволодом с охоты — выезжали они пробовать новых выжлей, — довелось им ехать мимо стада княжеского. Большое стадо, дорогу перегородило, стали ждать, пока пройдет. Тут случайно взглянул Юрята на одну корову, а у нее примета такая забавная: на плече пятно, на человеческий глаз похожее. Ну — глаз и глаз. Поглядел и забыл. А вчера, к вечеру уже, возвращался от боярина Федора Ноздри после одного делового разговора, и как раз мимо Нездиничевых палат проезжал. Они, Нездиничева родня, широко обстроились, пожаром их не очень задело, а у княгини Марьи помощь получали как горькие погорельцы. Ну и прочие доходы, конечно. Это — дело не наше. А то дело, что баба их дворовая коров загоняла. Вот ту самую корову, с глазом-то, на плече, Юрята увидел — сразу и вспомнил, откуда животное.

Невелика беда, конечно, а не удержался сегодня, спросил Захара: как молочко-то от княжеской коровки, живот не пучит? Даже не так спросил, чтобы строго, а вроде как бы в шутку. Другой бы на месте Захара тоже отшутился или сказал, что пасет свою корову в княжеском стаде, чтоб за ней лучше присмотр был, или — бык там уж очень хорош, или еще что. А Захар-то как взвился! Раньше, бывало, в глаза глядит преданно, а сейчас силу почувствовал. И побить его неловко — происходило все в княжеских покоях, ждали, когда великий князь выйдет. И смолчать не смог. Вот и пришлось, как святой отец Лука говорит, перебрасываться блядословными укоризнами.

Дурак он, что ли, Захар этот? Не понимает, что своим ором себя с головой выдал. Полный дурак. Дурак-то дурак, а умеет к государю и к княгине подлезть! Обидно за князя и княгиню. Юрята рассказал все жене и чувствовал, как обида понемногу уходит. На себя только осталась: зачем спорил с дураком? Говорят ведь: если увидишь на дороге дерьмо — обойди его, но не трогай, если не хочешь знать, как смердит.

— А знаешь, Любава, что я подумал? — вдруг усмехнулся Юрята. — Ведь корову-то я погубил: Захар ее, поди, сейчас собственноручно кончает. Бедная коровушка!

— У тебя все бедные.

Ответила строго. Была Любава наконец беременна, ее тошнило, и она часто беспричинно сердилась. Вот и сейчас — начала слушать вроде с любопытством, сочувствовала, а под конец построжела.

— Ладно, — примирительно сказал Юрята. Старался не раздражать жену. — Ребята наши где — не знаешь?

— Добрыня — у Прокофия, а Бориска в город подался, знакомого навестить.

— Гляди ты! Порознь стали ходить. Раньше-то все вместе да вместе.

— Так Бориске не захотелось к Прокофию-то. Что он — собак не видал? Ему на людей охота посмотреть.

— И на него чтобы смотрели, — засмеялся Юрята. И, увидев, что Любава начинает сердиться, сказал поспешно: — Да я ведь что, Бориска парень молодой, ему только и покрасоваться сейчас. Потом уж не то.

— Что потом? — встревожилась Любава. — Войну, что ли, князь затевает?

— Да нет, нет! Какая война? Ничего не говорил князь про войну, — сказал Юрята. — Это я к тому, что вырастет, постареет — тогда уж не покрасуется.

— Ну да! Молчал бы уж! Весь сивый, а как на улицу выходить, так целый час причесываешься, — ядовито сказала Любава. — Все гребни обломал. Не для полюбовницы ли прихорашиваешься?

Нет, что-то сегодня с бабой неладное творилось. Не надо бы ей много воли давать. Юрята нахмурился:

— Что ж мне, к князю лохматым идти? Ты давай не заговаривайся!

Любава замолчала, отвернулась к окну. В который раз Юрята пытался разгадать вечную загадку: по-настоящему она сердится или притворяется? Ее не поймешь. Полюбовницу вот выдумала. Да что ж это такое? Все на него стали голос повышать. В былые времена достаточно ему было взглянуть на человека — и тот сразу ласковый делался. Старость, что ли, приходит? Не должно бы. В руках, в ногах сила есть. А Любава? Живот-то у нее от кого? От стариков дети не рождаются.

Нет, дело тут не в старости. А просто давно Юрята заметил, что как-то изменилась жизнь. Не в том дело, что из бобыля, все богатство которого было — меч, конь да любовь к княжичу, он превратился в состоятельного, семейного, имеющего вес при княжеском дворе человека. И не в том дело, что князь стал другим — он и должен был стать другим. Жизнь изменилась! Будто и говорить вокруг все стали иначе, а в чем иначе — не понять, только частенько чувствуешь себя как человек, рассказывающий всем о каком-то случае, а его все уже давно знают. И понимаешь, что знают, а рассказываешь, потому что надо рассказать.

Вот и Любава такая же стала — из тех, кто знает, о чем хочешь рассказать. Может, она и всегда была такая? Да ведь ночкой-то не разглядишь, да и некогда в душу заглядывать, когда и без того есть на что смотреть. А по ночам все больше и встречались, днем-то дела, служба княжеская.

— Любава, — сказал Юрята. — В чем я виноват перед тобой? Скажи.

Она быстро обернулась, и Юряту удивило, какие вдруг сделались у нее испуганные глаза.

— Ты что говоришь-то?

— Не говорю, а спрашиваю. Уж больно ты строгая стала.

— Да ведь… не можется мне, — смущенно оправдываясь, проговорила она. — Что ты к сердцу принимаешь глупости бабы?

Кажется, едва не заплакала.

— Ну ладно, ладно. Поди-ка ко мне, посидим рядом.

Любава мягко поднялась, пересела к мужу на лавку, прижалась теплым боком, голову прислонила к плечу. Он обнял ее, легонько — чтобы не сломить чего — прижал. Сила-то есть еще.

— Тошно мне что-то, ладо мой, — прошептала Любава. — Мысли всякие нехорошие. Боюсь чего-то.

— Чего тебе бояться? Я ведь с тобой. Ребята с тобой. Вот скоро родишь еще девчонку, чтоб была красивая, как ты.

— Нет, лучше мальчика.

— Да вон у нас их сколько, — улыбнулся Юрята.

— Нет, нет, я загадала. Если княгиня Марья девочку родит, то мы их поженим потом.

— А если княгиня мальчика родит?

— Тогда девочку мне без пользы. Сына князь на какой-нибудь княгине женит. А дочку, может, и за нашего сынка отдаст.

Юрята удивился:

— Так он может теперешних своих дочек за наших ребят отдать.

— Не может. Не понимаешь ты. Они обе уж просватаны, мне княгиня говорила. А когда мы с княгиней родим да подрастут наши деточки, князь Всеволод, может, и отдаст нам дочку.

— Почему это отдаст?

— Отдаст. Я княгиню Марью уговорю. А потом, — Любава взглянула на Юряту, — ты веда тоже при князе будешь не из последних. За твоего сына он отдаст.

— Может, и отдаст, — .пожал плечами Юрята. Ему не нравился этот разговор.

— А породнимся мы с князем, — сказала Любава, и в голосе ее Юряте послышались хищные нотки, — тогда все по-другому будет.

— Что будет? Чего тебе другого надо?

— Ох, не понимаешь ты. Целый век при князе, а что нажил?

— Тебя вот нажил с приданым, — сказал Юрята. Ему все больше не нравился разговор.

— А за дочкой, — шептала Любава, — за дочкой-то князь и город даст.

— Так ведь не тебе даст, — сказал Юрята, — а сыну нашему.

Любава снова поглядела на мужа, увидела, как сердится. Спохватилась:

— Ой, что это я? Разнежилась. Пойду-ка прилягу, пожалуй. Голова что-то кругом.

Встала и уплыла. Наверх теперь поднималась только на ночь.

Юрята остался сидеть. Ужинать еще было рановато, хотя и можно бы. Но ему не хотелось есть одному или с Любавой, хотелось дождаться ребят. Любава ему почему-то сейчас была неприятна, словно чужая. Он знал, что это пройдет. Но(пока лучше поужинать с ребятами. Вот с ними — совсем другое дело! Легко и хорошо. Когда говоришь, они тебя слушают. Ну, Бориска, может, и не так, а вот Добрынюшка — да. Какого сыночка послал Господь! Этот вырастет славным воином, много чести добудет и себе и князю. А ведь случайно нашелся. Не попадись та повозка — что стало бы с Добрынюшкой?