В поисках Эдема - Джоконда Белли

По непостижимой случайности у него появилось то, что другим давалось по праву — любовь родителей. Поэтому он постоянно ощущал себя должником и опасался, что придет время расплачиваться за этот дар. Видя, как Рафаэль помогает Мелисандре на склонах, или наблюдая, как она вытирает платком пот с его лба, Эрман вспоминал о своих старых возлюбленных, давно растворившихся в прошлом, путавшихся с отголосками других воспоминаний его своеобразной памяти. Он не мог определить, были ли отблески прошлого дверью в другую реальность или просто его тоской по приятным воспоминаниям. Ему захотелось, чтобы Рафаэль понял, что Мелисандра будет для него незаменима, что впредь у него не будет другой альтернативы, кроме нее, или в его сердце навсегда поселится неумолимая ностальгия по ней. По вечерам, расположившись на ночлег, они отдыхали от этих видений, глядя на лица друг друга в отблеске костра, воодушевленно беседуя, пока не догорали последние угли. Паскуаль то и дело вытирал слезы, постоянно струившиеся у него из глаз. Он был маленького роста, смуглый, крепкого телосложения, с длинным торсом и короткими ногами. В очень редкие периоды времени, когда его зрачки не заволакивались слезами, взгляд был мягким, спокойным, не из-за отдыха, а из-за постоянной бдительности, которая оказалась вторым его естеством. Он был сдержан в разговорах, суеверен, объяснял непрерывную слезоточивость следствием чар, наведенных на него одной мулаткой. Он расточал на нее всю свою любовь, на которую только был способен, но однажды она устала от него и ушла, оставив в его глазах вечные слезы. Плаксивость могла бы положить конец его карьере проводника, но эти трудности каким-то чудесным образом только усилили его способность ориентироваться в пространстве, обострили чутье и слух.

— Действительность видится более четкой сквозь слезы, — говорил он.

Он громко храпел, в отличие от своих товарищей по путешествию, которые не спали, мучаясь от бессонницы, и чьи глаза, открытые, сверкающие во мраке ночи без луны и звезд, напоминали глаза животных, карауливших свою добычу.

Однажды ночью Мелисандра проснулась в объятиях Рафаэля и задумалась о своей матери. Близкая перспектива встречи с ней оживляла в ней атавистические эмоции, пустоту, жажду материнской груди, материнских объятий. Она, как никогда, ощущала сейчас отсутствие матери, ощущала это физически, чувствуя покалывания в области пупка. Рафаэль утешал ее.

— Все у тебя будет хорошо, — говорил он. — Кто-то привел нас в этот мир и бросил на произвол судьбы. Все мы — существа без отца и матери, путешественники без определенного маршрута.

На следующий день они увидели совсем близко ягуара, он пропустил их. Немного спустя они вышли на таинственную прогалину, где разглядели фундамент посреди сосен и кипарисов. Паскуаль, возбужденный, ускорил шаг. В том месте, что, наверное, когда-то являлось площадью, возвышалась статуя небывалых, гигантских размеров деревянной лошади с дыркой в животе. Это могло бы быть копией Троянского коня, если бы лошадь не была украшена, как фигурки на карусели: бантики на гриве и выцветшая сбруя небесно-голубого цвета с позолотой, нарисованные на хребте лошади. Рафаэль достал свою видеокамеру и заснял ее со всех сторон. Мелисандра, Эрман и Паскуаль пробирались по высокой траве, осматривая остатки стен и домов.

— Это Вивили, — сказал проводник. Они были совсем близко от Васлалы. Его интуиция никогда не подводила его, несмотря на то что прошло уже столько лет. Он был еще совсем мальчишкой, когда, исследуя эти места, столкнулся с Энграсией прямо на этом месте, приняв ее за мифологическую великаншу. Она успокоила его и убедила вывести ее отсюда.

— Она поведала мне легенду об этом месте: город держал оборону четыреста шестнадцать дней, пока какой-то стратег, позаимствовав идею ахейцев, не въехал в Вивили на деревянном коне. Это было во времена первых войн, — продолжал Паскуаль. — Призракам из Вивили с тех пор стали приписываться необъяснимые героические подвиги и везение в сражениях.

Они поели и решили провести ночь рядом с лошадью. Внутри нее остались следы пребывания других путешественников: ложка, страницы из книги. Влажность Вивили была сосредоточена в маленькой долине, заканчивавшейся в глубине у горы, от которой их отделяла равнина, с растительностью относительно скудной, но за несколько метров до склона горы снова поднималась зеленая стена. Докучливая жара не спала с наступлением темноты. С мокрой кожей и одеждой, неприятные ощущения от удушливого враждебного зноя еще усилились, когда появились ночные насекомые, слетевшиеся на запах пота, совершенно не обращавшие внимания на защитные средства: путники использовали жидкости, а приборы с отпугивающими звуками лежали в рюкзаке Рафаэля. Паскуаль зажег самокрутную сигару с едким запахом и, заявив, что предпочел бы спать этой ночью в пузе лошади, укутал все тело в плед, лицо накрыл кепкой и в очень скором времени умиротворенно захрапел.

— С этого момента мы все четверо будем в равных условиях: в неведенье, — объявил он им за ужином. Он не знал, что ждет их дальше. Теперь в поисках все должны были полагаться на собственную интуицию и предчувствие.

Рафаэль и Эрман, отмахиваясь от насекомых, ждали возле костра, что каким-то чудесным образом подует ветер. Жара в лесу вымотала обоих, и этой ночью они подумывали лечь спать на открытом воздухе, отказавшись от палатки. Мелисандра, сидевшая на земле, облокотившись спиной на то, что когда-то было стеной, тоже не слишком-то желала идти спать и старалась успокоить попугая, почесывая ему хохолок. Контролировать птицу в последние дни путешествия стало сложно. Она сажала его на плечо во время переходов, но с того момента, как они приблизились к Вивили, ей пришлось нести птицу на руке, прикрыв другой, чтобы он не бросился на землю со своими подрезанными крыльями и не затерялся в высокой траве. После ужина попугай на какое-то время успокоился, взъерошил перья, поднял желтый хохолок.

Мелисандра задремала, слушая голоса мужчин и, чуть поодаль, храп Паскуаля. Она оперлась головой о неровную стену, обвитую вьюном, от которого исходил слегка резкий, назойливый запах, который сначала раздражал ее, но постепенно она привыкла и стала воспринимать его как обычный растительный запах. Струйки пота бежали по ее спине, она почувствовала, как ее мокрое тело прилипло к земле, к перегною. Что за люди здесь жили? Что за мысли посещали их ночью, как эта, ясной и в то же время такой напряженной? Она сомкнула веки, посадила попугая себе на колени и заснула.

Открыв глаза, она вздрогнула. Ее удивила ясность рассветного кеба, проглядывавшего сквозь кроны деревьев. Она медленно стала двигаться. У нее болела шея. Мелисандра закрыла глаза, чтобы потом снова открыть и понять, кто она и где находится. На этот раз она увидела Рафаэля, закутавшегося в простыню, лежащего рядом, а чуть дальше спал Эрман. Наверное, они заснули, карауля ее. Медленно, чтобы не шуметь, Мелисандра выпрямила спину, согнула ноги, положила руки на колени. По направлению к горам лучи солнца преломлялись таким странным образом, что, казалось, пейзаж по другую сторону был погружен в воду. Она провела руками по ногам. Чего-то не хватало. «Попугай», — проговорила она вслух, снова взглянув на горизонт, на преломление лучей. Не было попугая на ее коленях, его нигде не было видно. Встревоженная девушка поднялась, пригладила одежду, волосы, снова обвела глазами близлежащее пространство, заглянула в палатку, прошла дальше, оглядываясь по сторонам. «Какое одиночество!» — прошептала она. Какое царство тишины, сюда не ступала нога человека! Страна обезьян, туканов, ягуаров, ящериц, насекомых, полная звуков на каком-то непонятном, шифрованном языке. Попугай не мог потеряться именно сейчас. Мелисандра была уже готова разбудить остальных, упрекая себя в невнимательности. Вдруг стая попугаев пролетела в небе, наполняя воздух резкими криками. Где-то возле горы было заметно движение какой-то зеленой точки — бесполезные попытки подпрыгивающего попугая добраться до этой стаи. Не раздумывая долго, она бросилась бежать.