Русская история. Том 2 - Михаил Николаевич Покровский

Петра. В тот же день издан указ о вольной продаже табака — исчезла другая из крупных казенных монополий. 27 сентября, вслед за монополиями, начинается упразднение казенных фабрик: Екатерингофская полотняная мануфактура отдается в вольное содержание. В тот же день объявлено вольным добывание слюды. 20 октября отменены пошлины с «купеческих людей и их работников», едущих в Сибирь и возвращающихся оттуда, и велено даром выдавать им паспорта. 30 декабря издан соляной устав, практически осуществивший отмену соляной монополии, принципиально состоявшуюся еще в мае. 18 марта следующего года отменена поташная монополия. 19 августа отменены последние стеснения, прикреплявшие вывоз к Петербургскому порту: разрешено вывозить товары из Псковской и Великолуцкой провинций к Нарвскому и Ревельскому портам. В тот же день отменена введенная Петром регламентация в постройке торговых судов и отсрочено взыскание с купцов таможенных пошлин, должных ими за прошлый год, а также и просроченного акциза за иностранные вина. 16 мая 1729 года издан вексельный устав и в тот же день указ о беспошлинной постройке кораблей из русского материала и русскими предпринимателями, хотя бы и для продажи иностранцам. Мы перечислили только меры более общего характера — те же журналы и протоколы пестрят частными льготами и подачками русским фабрикантам: в тот же знаменательный день, 16 сентября 1727 года, был предоставлен ряд льгот бумажному фабриканту Соленикову. 9 августа 1728 года отсрочено взыскание ссуды, выданной «полотняной фабрики директору» Ивану Тамесу, и постановлено выдать на четыре года без процентов 5000 рублей Затрапезным; купцам, пострадавшим от пожара в Петербургском порту, выдавалась казенная ссуда на поправку, и даже купцы, утаившие от пошлины иностранные товары, удостаивались милости: им обещано было прощение, если они в определенный срок объявят утаенные товары. За все царствование Петра I на всероссийское купечество не излилось больше благодати, чем за коротенькое царствование его внука!

Новейший исследователь защищает политические проекты Голицына от упрека в «своекорыстно-личном» характере их: они не имели, по мнению этого исследователя, даже характера «своекорыстно-сословного». Мы в свое время увидим, насколько приложима эта похвала к плодам политического творчества князя Дмитрия Михайловича, которое не было безусловно личным: известные нам проекты, несомненно, представляют результат компромисса между различными течениями, существовавшими в среде верховников, — которые ближе нам, к сожалению, неизвестны. Но комплимент вполне приложим к вдохновлявшейся им экономической политике Верховного тайного совета 1727–1729 годов. Она не была «своекорыстно-сословной»: верховники служили не интересам своей маленькой группы, а интересам все того же торгового — и лишь отчасти промышленного — капитализма, который раньше сделал своим орудием «преобразователя России», и служили ему лучше и толковее, чем последний. Когда-нибудь более близкое знакомство с экономическими документами эпохи позволит ответить на вопрос, чем была вызвана эта «вторая молодость» петровской реформы. Пока нам приходится установить только наличность самого факта. Но политические последствия его можно учесть уже и теперь. Буржуазия и в это время, как раньше, не представляла собою господствующей внутри России политической силы. Хозяйкой положения при дворе была гвардия, т. е. дворянство, вооруженное и организованное. Насколько отвечала политика Голицына его интересам? Кое-что, конечно, и дворянство извлекало из «фритредерства» верховников: оттого, что подешевела соль, всем стало лучше, в том числе и дворянству. От понижения цен на табак и иностранные товары «шляхетство» тоже могло только выиграть. Особенно популярным в дворянских кругах должно было оказаться возвращение двора в Москву. Служившие в гвардии помещики все нужное продолжали получать из своих деревень, расположенных преимущественно в центральных губерниях: одно дело было везти оттуда холст или живность за 50–100 верст, другое дело — за 600. Даже для тех, кто большую часть покупал, разница была чувствительна: иностранные дипломаты поражались тем, насколько в Москве все было дешевле сравнительно с Петербургом, особенно в первое время, пока пребывание двора не вздуло цен. Но все эти выгоды голицынской политики упразднялись одним минусом, который логически вытекал из ее «буржуазного» и фритредерского характера. Упраздненные Верховным советом пошлины и монополии составляли видную часть казенного дохода: пополнить образовавшуюся брешь нельзя было иначе, как обратившись к прямым налогам. Проведенные в меншиковский период льготы относительно подушной подати уже с первых месяцев нового царствования начинают чувствоваться новым правительством как стеснение. Меншиков еще номинально сидел в совете, когда 31 августа 1727 года был издан указ, повелевавший, «чтобы в содержании армии и гарнизонов не было в деньгах недостатка, того ради недоплатные на прошедшую январскую треть, такоже и на будущую сентябрьскую подушные деньги по прежнему положению сбирать немедленно». Всего любопытнее было, что этот указ вновь восстанавливал военные команды для сбора недоимок, рассматривавшиеся в предыдущий период как главное зло: в помощь губернаторам и воеводам предписывалось «от каждого полка по одному обер-офицеру и с ними солдат… которым в сборе подушных денег земским коммиссарам вспомогать, и в отправлении рапортов их понуждать». От только что вновь обретенного помещиками права самостоятельно собирать в своих деревнях подати осталось скоро только весьма неприятное наследство: личная ответственность барина за недоимку своих крестьян. Указ от 21 марта 1729 года требовал, чтобы воеводы «по силе своей инструкции» посылали в недоимочные деревни нарочных «и взяли в город править малопоместных, у кого нет прикащиков и старост, на самих помещиках»… Исключение допускалось лишь для «знатных людей»: за тех отвечали их управители.

К моменту смерти Петра II участь верховников могла считаться решенной: оттого развязка и могла последовать с такою быстротой. Все условия, которые в 1725 году помешали им завладеть властью, были налицо в январе 1730-го, чтобы отнять у них эту власть. Тогда дворянство было озлоблено тем, что его интересы отодвигались на второй план ради буржуазии: теперь было то же самое. И так как элементарному уму тогдашнего дворянина западная буржуазия представлялась в образе «немцев», как иному южнорусскому мещанину или крестьянину она рисуется в образе еврея, то для настроения шляхетских кругов нельзя себе представить ничего выразительнее немецкого погрома, устроенного гвардией еще в мае 1729 года — чуть не за год до падения голицынского режима. Вспыхнул пожар в Немецкой слободе, и, доносил французский резидент, «как только огонь был замечен, туда сбежались все солдаты царской гвардии с топорами в руках; этим орудием обыкновенно пользуются, чтобы сносить в подобных случаях соседние дома и прекращать таким образом распространение пожара. Но эти солдаты, ничуть не стараясь тушить огонь, как бешеные бросились на угрожаемые пожаром дома слободы, ударами топоров разрушили стены, потом разбили сундуки, шкафы и погреба и разграбили все, что там было; хозяевам же, которые хотели воспротивиться их буйству, они безнаказанно грозили размозжить головы топорами. И самое гнусное при